Какой же всё-таки подлец этот директор… Настоящий делец, готовый обустроить собственное будущее на руинах чужих жизней. Всё схвачено, всё под контролем, а под ним – настоящая пирамида. Интересно, что он пообещал своим помощникам? Участие в дележе добычи? Может быть, рабов? А может, раздольную свободную жизнь бок о бок с разбойниками? Держу пари, многие были бы не прочь покинуть это прекрасное место хоть тушкой, хоть чучелом…

* * *

Время в карцере текло по-особенному – густо и вязко, как смола. Чтобы не удариться в панику, я перебирала в памяти обрывки школьных знаний. Теорема Пифагора, квадратные уравнения, второй закон Ньютона – во тьме и тишине всё это очень отчетливо всплывало в мозгу, будто я только что вышла из школы с полным учебников рюкзаком, хотя с тех пор, как я в последний раз села в раскачивающийся на ветру школьный автобус, казалось, прошло три с половиной вечности…

Незаметно за окошком потемнело, и под потолком загорелась тусклая лампочка, отбрасывая на стены уродливые тени. Беззвучная рука открыла лючок у основания двери и поставила поднос похлёбкой и огрызком хлеба. Есть не хотелось, но я заставила себя поужинать – хоть какое-то разнообразие и движение, ритуал, напоминающий о нормальной жизни. Вернув поднос на место, я устроилась на продавленном топчане настолько удобно, насколько это было вообще возможно.

Я лежала и глядела в никуда. Не знаю, сколько прошло времени, но сна не было ни в одном глазу, а ночь давно уже опустилась над интернатом…

И вдруг – шорох снаружи. За окошком мелькнула тень. Ещё до того, как скрипнула рама, я уже знала, кто это.

— Лиза, ты тут? — раздался приглушённый шёпот, который я узнала бы из тысячи.

— Здесь, — сорвалось с губ, пока я поднималась с кровати. — Слушай, как ты меня нашёл?

— Сказали, — неопределённо ответил мой друг. — В лагере есть и хорошие люди, здесь не только сволочи. Я тебя вытащить пришёл… Стаскивай простыню и кидай мне.

Я послушно сдёрнула простыню с матраса, скомкала и бросила её вверх. Отто ловко поймал ком, на полминуты исчез из поля зрения, и вниз спустилась туго свитая импровизированная верёвка.

— Сможешь ухватиться?

— Попробую…

Спущенный конец простыни я намотала на протез, взялась за полотно обеими кистями и прошептала:

— Тащи…

Отто потащил, а я, молясь, чтобы ничего не оторвалось, упёрлась коленями в стену. Напряжение отозвалось острой болью в руках и ногах, и два метра этой скручивающей боли показались мне почти бесконечным восхождением на вертикальную Голгофу.

Наконец, Отто ухватил меня под руки и, пыхтя, вытащил через узкую щель окна. Будь я чуть крупнее – наверняка застряла бы, но мне повезло, и, оказавшись снаружи, в прилегающих к зданию зарослях кустов, я жадно вдохнула воздух свободы. Тело ныло и дрожало, как после многокилометрового марафона. Отто вытер пот со лба.

— Фух, ну ты и тяжё…

В горячем поцелуе я прижалась к его губам. Оторопев, он не смел пошевелиться, а я, закрыв глаза, с упоением ласкала губы своего спасителя и гладила его лицо металлом кисти. Как бы мне хотелось кожей ощутить сейчас это прикосновение!

Наконец, опомнившись, я отпрянула и прошептала:

— Надо бежать, пока нас кто-нибудь не заметил!

— Аг-га, пошли. — От волнения Отто начал забавно заикаться. — Я тебя п-провожу…

Оглядевшись и убедившись, что поблизости никого нет, мы выбрались из кустов и гуськом, перебежками от тени к тени пробрались к девичьему корпусу. По счастью, окно в нашу комнату было приоткрыто. Под ним я заключила Отто в объятия и ещё раз прильнула к его губам. Первый его шок прошёл, и в этот раз он ответил мне взаимностью.

— Ты мой герой, — прошептала я, чувствуя, как щёки мои пылают огнём от волнения.

— Да брось, любой бы на моём месте поступил также. Они хотели утром втихую вывезти тебя куда-то наружу, за ворота. Думаю, ты знаешь, что это значит… Слушай, мне пора, скоро рассветёт.

— Хорошо, мне тоже надо поспать. Очень устала…

Я разомкнула объятия. Отто помог мне взобраться на подоконник и скрылся в темноте – бесшумно, как всегда. Я закрыла окно на щеколду, быстро скинула с себя рабочую робу и с головой нырнула под одеяло. Вера спросонья едва разборчиво пробормотала:

— Любовнички… Язычком ему в ушко позвонила?

Я не ответила, затаив дыхание.

Я лежала не шелохнувшись, вслушиваясь в каждый шорох за окном. Мне казалось, что вот-вот застучат где-то снаружи тяжёлые башмаки, загремят ботинки по дощатому полу, и властная рука забарабанит в дверь, но было тихо. Если моё отсутствие в камере и было замечено, они вполне могли решить, что лезть среди ночи в корпус к девочкам – не самая хорошая идея. Снаружи уже начинало светать, и я наконец решилась прикрыть глаза…

* * *

Меня разбудил гомон детских голосов где-то в отдалении. Было уже светло, но в комнате я была одна. Похоже, девочки не стали меня будить, полагая, что я всю ночь гуляла с Отто. Я быстро оделась и вышла, улица встретила меня тёплым ветерком и необычайно жарким солнцем. Здесь царило необычайное оживление – ребята и девчонки группками кучковались возле ведущих в мальчишечий корпус дверей, которые преграждала пара охранников интерната.

Мною овладело нехорошее предчувствие. Подойдя поближе, я услышала обрывки тихого разговора:

… — Да кто знает… Может, он кому-то насолил, мало ли. У них же постоянные разборки из-за сигарет, девочек… Да и за слово неосторожное друг друга лупят только так…

Мне вдруг стало жутко тоскливо, а на плечи словно уселась огромная холодная жаба уныния. Я точно знала, что все события последних дней – это звенья одной цепи, и с каждой минутой, с каждым новым звеном становилось всё хуже. Холодный страх шевелился внутри, а я раз за разом повторяла про себя:

«Лишь бы он был в порядке, только бы с ним всё было хорошо…»

Я так и стояла там, не решаясь подойти поближе и спросить, что случилось, когда охранники расступились, и в дверях показались дежурные по лазарету с носилками. На носилках без движения лежало полностью укрытое простынёй тело. Гомон смолк, в полной тишине дежурные пронесли носилки мимо застывших детей, медленно удаляясь в сторону серого медкорпуса.

Сердце моё бешено колотилось, жаба на плечах становилась всё тяжелее. Ещё чуть-чуть – и я упаду на асфальт, раздавленная бесформенной холодной массой. Откуда-то появилась заплаканная Аня и молча обняла меня, прижавшись лицом к моим волосам. И в этот момент я всё поняла…

Я вырвалась из Аниных объятий и убежала в заросли за корпус. Слёзы ручьями лились из глаз, хотелось умереть, и я до боли сжимала кистями рук плечи, бока, бёдра – лишь бы боль физическая затмила собой всё вокруг. Не знаю, сколько я просидела так, привалившись к стене и уткнувшись лицом в колени, но через некоторое время рядом со мной бесшумно села Вера.

— Его задушили подушкой, — сказала она. — Подозревают соседей по комнате, их увели в карцер под конвоем… Знаешь, это ведь не самая худшая смерть. Может, он и не мучился почти…

Мне захотелось ее ударить, но я продолжала сидеть без движения, сдавливая побелевшие предплечья протезами кистей.

— Я понимаю, как тебе хреново сейчас. — Вера коснулась моего плеча. — Но ты жива, твоя-то жизнь продолжается. И я жива, и Анюта. Нам надо держаться вместе, и всё будет хорошо!

— Да что будет хорошо-то?! — горько воскликнула я. — Что вы можете сделать?! Вы даже не знаете, что происходит! И если хочешь знать, Отто погиб из-за меня!

— Не говори ерунды! Даже если тебя к нему кто-то приревновал, ты просто не можешь быть виновата…

Какая же ты глупая… Что с тебя взять? Святая простота… Я подняла голову и посмотрела на неё. Она вздохнула:

— Ох, милая моя, на тебе лица нет… Дай я тебя вытру… — И, достав откуда-то платок, принялась обтирать мне щёки.

— Он велел мне никому не рассказывать, но, наверное, это уже не имеет значения, — пробормотала я. — Сегодня, может быть, ночью, директор впустит сюда мародёров. Вчера меня заперли в карцере, а рано утром Отто меня оттуда вызволил. Если бы не он, не знаю, где я была бы сейчас…