– Считается, что половина башни когда-то давно рухнула в море, и пещера открылась всем ветрам.

– И все-таки кто-то решил здесь поселиться. В этой половине, – заметила я. – Признаюсь, мне не хватило бы смелости разрешить строительство, зная, что утес может обрушиться в любую минуту.

Эдо засмеялся, и хотя это был не тот смех, который я помнила, и не та улыбка, он придал жизни мертвой оболочке, встретившей меня у лестницы. Глупо было бы ожидать более теплый прием. Потеря Танаки изменила нас обоих. Изменила Кисию.

– Вряд ли они знали, – сказал он. – Быть может, они приняли бы другое решение, если бы знали.

Я посмотрела с балкона на серое небо с полосами дождя. Волны разбивались о стены, а в жаровнях потрескивали угли, но Эдо было так же трудно говорить, как и мне, и он молчал, пока в комнату не вошел слуга.

– А, прекрасно, ваша ванна готова, ваше величество, – сказал Эдо, еще раз поклонившись. – Когда вы закончите, вам подадут еду, а потом мы поговорим. Мы уже… так давно не виделись.

Я чуть не отказалась от ванны и одежды, но его голос дрогнул, и он отвернулся, глядя на дождь с решимостью человека, не желающего отступать. Любой, кто плохо знал Эдо, посчитал бы, что он просто уставился в пространство, а его мысли где-то далеко, но я видела печаль в заломленных пальцах, в изгибе плеч и сжатых губах. И все не могла заговорить, утешить его, понимая, что разговор о Танаке невыносим для нас обоих. Казалось, даже находиться с Эдо в одной комнате немыслимо без Танаки.

Мне нужен был воздух, и я ушла вслед за служанкой, сокрушенная безграничным бременем вины. Я много дней, даже недель не вспоминала о брате, не оплакивала его, не молилась, только сражалась за трон, по праву принадлежащий ему. Трон, который он теперь уже не займет. А еще матушка. Вряд ли она выжила в разграбленном Кое, а я даже не поставила за нее ни единой свечки, как и за других придворных. Столько погибших. Стольких больше нет. Но я еще здесь. Пока здесь.

Служанка предложила помыть мне волосы, но я отослала ее и в одиночестве погрузилась в горячую воду, чтобы она растопила лед, сковавший мои кости, и вернула чувствительность ноющим рукам и ногам. В этой маленькой комнатке в глубине замка Кьёсио, где не было слышно бьющихся о скалы волн, я зажгла одну свечу. Пока воск собирался лужицей у горящего фитиля, я заставила себя вспомнить лицо брата – рассерженное, самоуверенное, такое любимое – и капнула горячим воском на руку. Я зашипела, удивившись, насколько это больно, хотя я вроде бы подготовилась. Наверное, это что-то значит.

Когда набралось достаточно воска, я представила матушку, императрицу Кисии, и капнула рядом с напоминанием о Танаке. Следующая капля была за генерала Китадо. Потом – за генерала Рёдзи. За министра Мансина. За лекаря Кендзи, за канцлера Горо, за Инь и так далее, пока я не истратила все четыре свечи, стоящие на краю ванны, называя имена, которые я едва помнила, чью смерть не почтила.

После влажных доспехов я чувствовала себя странно в шелковом платье. Платья принцессы обычно были украшены драконами и щуками, но это было белым, с темно-синей вышивкой, похожей на бушующее море, а среди волн виднелись лошадиные морды. Как и Ц’аи, Бахайны старались поставить свою отметину на всем, включая меня.

Я снова отказалась от помощи горничной. Я была слишком взбудоражена, чтобы причесываться и накладывать косметику, и обошлась всего тремя драгоценными шпильками в круглом пучке. Уж Эдо точно простит меня за недостаточно официальный вид.

Эдо ждал все там же, в Пещере, но мое сердце сжалось не от его теплой улыбки, а от комка золотистой шерсти и царапающих когтей. С криком восторга я опустилась на колени, и на меня бросилась Чичи, с бешеной скоростью виляя хвостом.

– Тише, тише.

Я потрепала ее загривок, пока она шумно обнюхивала мое лицо и лизала подставленную щеку, ее запах так напоминал о жизни, которую я потеряла, что у меня встал комок в горле, и я сморгнула слезы.

– Наверное, она услышала твой голос, – сказал Эдо, когда я зарылась лицом в шерсть Чичи. – Как только ты ушла купаться, она прискакала и начала тебя искать.

Я прижалась к Чичи, бормоча ей нежности, пока не сумела заговорить без дрожи в голосе.

– Спасибо, что присмотрел за ней, Эдо.

– Всегда пожалуйста, ваше величество, – отозвался он, и я поняла, что он еще ни разу не назвал меня по имени. Мы как будто никогда не играли вместе в саду, никогда не гонялись друг за другом по длинным коридорам, пока никто не видит, те дети как будто давно исчезли. – Если бы что-то случилось и с ней, мое сердце было бы разбито.

Рукав прикрывал ожоги на моей руке, но я все равно одернула его, сев рядом с Эдо за стол, и по-королевски расправила юбку. Чичи уселась подле меня.

– Лорд Эдо, – сказала я тем же официальным тоном, что и он, когда приветствовал меня.

Я не могла удержаться от горькой улыбки.

Эдо поднял голову, и на мгновение наши взгляды встретились над морем утонченных блюд, наполняющих воздух ароматами специй и воспоминаний.

– Как странно разговаривать вот так, официально, – сказал он, когда служанка налила вино. – Я всегда думал, каково это будет, когда Танака станет… Но после всего, что мы… В общем, я никогда не думал, что наши отношения изменятся.

Его слова кинжалом вонзились мне в сердце, а печальная кривоватая улыбка еще и провернула лезвие. Я слишком долго вслушивалась в скрытые значения слов, и теперь не могла остановиться, не могла удержаться от сомнений. Неужели все эти детские игры, вся наша дружба ничего не значат только потому, что он любил не меня?

– Ты прав, – выдавила я, хотя каждое слово будто молотком ударяло по сердцу, и без того уже покрытому трещинами. – Тана никогда не позволил бы тебе кланяться и называть его официальным титулом.

Танака со всеми вел себя неформально, таковы были его манеры. Я же не обладала его уверенностью. Титул, которым я себя назвала, держался на волоске, да и то лишь потому, что его постоянно повторяли. У меня не было дворца. Не было короны. Не было трона. Ни империи. Ни подданных. Ничего, кроме имени.

Губы Эдо задрожали, и он промолчал. Мне хотелось поговорить о Танаке. Оплакать его с единственным человеком, который его любил так же сильно, как и я, но я приехала в Сян не для того, чтобы бередить раны. Сейчас не было ни времени, ни сил это обсуждать.

Потом. Всегда потом.

Я умирала с голода, еще когда мы приехали, но смогла проглотить лишь несколько кусочков рыбы.

– Видимо, ты недолго пробыл дома вместе с отцом, пока он не уехал с армией, – сказала я, тщательно выбирая слова, как будто напротив меня за столом сидит министр.

– Да, ваше величество, недолго.

За балконами уже сгущались сумерки, а с ними набирал силу шторм. Бушующий ветер разбивал волны об утес и шелестел по комнате, заставляя танцевать огоньки свечей. Шаркали по циновкам сандалии. Звякала керамика. В жаровнях шипел уголь. Все эти звуки должны были успокаивать, отвлекая от грохота бури, но мои нервы были натянуты сильнее, чем тетива Хацукоя. Мы ели, но мои пальцы дергались, пытаясь нащупать лук, который я оставила в комнате вместе с мечом и доспехами. Я коснулась спрятанного за поясом кинжала, но это принесло мало облегчения.

Прижавшись ко мне, Чичи замерла, лишь ее хвост без устали вилял.

Некоторое время мы ели в молчании, хотя я в основном ела, а Эдо в основном пил. Обычно он пил мало, потому что это часто заканчивалось головной болью, но теперь головная боль его явно не останавливала. Я пригубила вино, скорее в попытке смыть комок в горле. Но ничего не вышло. Комок никуда не делся. И лишь благодаря теплу Чичи у моих ног мне удавалось сдерживать слезы. Почему я не могу просто спросить, что случилось? Спросить, чем на самом деле занят его отец и можем ли мы поскакать к нему? Почему я способна придумать слова, но не даю им сорваться с губ?

В любое другое время я не сумела бы это объяснить, но по колотящемуся сердцу и тошноте поняла, что это страх. Я столько всего принимала как должное, и все это у меня отняли. У меня остался только Эдо. Что бы ни случилось дальше, мне хотелось продлить нашу дружбу, пока это еще возможно. Даже если это означает еще одну минуту в молчании. И еще одну. И еще.