– Не слышал, что о тебе говорят люди? – поднял брови Тор. – Многие ненавидят тебя за то, что ты стыдил их. Обезглавливал убитых вместо них. Цеплялся за долг и напоминал им о временах, которые уже не вернутся. Но на каждого, кто тебя ненавидит, найдется тот, кто пойдет за тобой до конца и еще дальше. – Он поставил локти на стол и наклонился ближе, от недосыпа на молодом лице показались морщины, длинные волосы повисли от сырости. – Подумай, что ты можешь сделать, если вернешься домой. Степи отравлены. Наши гуртовщики выжили из ума, но ты, ты можешь объединить людей, поднять гурты на борьбу со злом, и ради всех левантийцев ты должен хотя бы попытаться.

«Ты должен это своему народу, Рах. Быть избранным – это честь. Служить – это честь». Рука гуртовщика Сассанджи на моем плече была тяжела, как ожидания и гордость всего гурта. Какой левантиец стал бы убегать от этого?

Тор наклонился еще ближе и понизил голос:

– Ты – тот предводитель, что нам нужен, Рах. Ты можешь спасти нас.

Я стоял на краю рощи и смотрел на степь, представляя, что мой гурт где-то там, прямо за горизонтом. Я мечтал убежать к ним, страх покалывал живот и ноги, словно по ним маршировала армия муравьев, но каждый раз память о руке гуртовщика Сассанджи прижимала меня к земле, разрывая стыдом. Сейчас я чувствовал то же покалывание, и взгляд Тора встретил тот же перепуганный мальчишка.

– Нет, не могу.

Тор грохнул по столу кулаком так, что глиняные миски подпрыгнули. Кисианские солдаты за соседним столиком замолчали и уставились на нас.

– Проклятье, Рах, ты меня не слушаешь. Я…

– Я слушаю тебя. Каждое твое слово наполняет меня страхом, сильнее которого я никогда не ощущал.

– Ты боишься перемен? Боишься сражаться за правое дело?

– Правое? Подумай, о чем ты меня просишь. Левантийцы не такой народ, как корунцы или кисианцы. У нас не один предводитель, а много. Не один образ жизни, а много разных. Не одна земля, а много земель. В битве против такого великого, всепоглощающего зла, даже если бы мы знали, что это такое, нам пришлось бы сражаться вместе.

– Да, и ты мог бы вести…

– И чтобы сражаться вместе, нам пришлось бы разрушить все, что делает нас левантийцами. Нам пришлось бы стать единым народом, с одним образом жизни и единой страной. Пришлось бы отвернуться от своих обычаев и, может быть, даже убить своих соплеменников. Можешь сказать, что ты этого не боишься?

Вопрос прозвенел в комнате, полной тихого шепота. На меня по-прежнему смотрело множество глаз, но мне было уже все равно.

Тор смотрел на меня, сжав зубы.

– Я бы сделал все, что угодно, ради спасения своего народа.

– Твои слова очень… в духе Гидеона. – Я провел рукой по отросшим волосам. – Может, это слишком много, Тор, может, уже слишком поздно и нет спасения, нет пути назад.

– Значит, ты поддерживаешь план Гидеона?

– Нет! Нет, это не наша земля и не наш народ.

– И что тогда? Хочешь сказать, что великий Рах э’Торин лучше просто ляжет и умрет, позволит левантийцам просто лечь и умереть? Где твоя гордость? Где твоя честь?

– Просишь меня вершить зверства против собственного народа, а потом напоминаешь о чести. Если я сделаю то, о чем ты просишь, наши сердца таким грузом лягут на весы Моны, что наши души – моя душа – навеки сгинут во мраке.

Он снова грохнул кулаком, еще сильнее.

– Боги оставили нас, Рах! Они позволили городам-государствам охотиться на нас, отравить разум наших предводителей…

– Если они оставили нас, то лишь потому, что мы больше недостойны. Мы первые оставили их.

У Тора отвисла челюсть. Вся кухня была безмолвна, если не считать потрескивания огня. Во мраке блестели глаза.

– Вот как? – сказал он, оправившись от шока. – Мы недостойны, и потому ты оставишь всякую надежду? Останешься здесь с ними? – Он указал на наблюдавших кисианцев. – Может, останешься ради императрицы, которая даже не понимает, что ты говоришь? Которая никогда не позволит такому варвару, как ты, дотронуться до ее руки, не говоря уже о…

Я больше не мог сдерживать ярость и бросил миску с супом в Тора. Большая часть жидкости выплеснулась на стол, но достаточно много попало ему в лицо, и он охнул. Миска упала на пол, разбившись о камни на мелкие осколки, но прежде чем я успел ощутить раскаяние, на меня бросился Тор. Роняя капли супа, он перескочил через стол и замахнулся. Я был слишком близко, чтобы избежать его кулака, и он заехал мне по уху, опрокинув на каменный пол.

Тишина взорвалась криками. Ликующие кисианские лица заполнили дымный полумрак позади Тора, сидящего у меня на груди. Когда он сдавил мое горло, сверкнула белыми молниями боль.

– Я верил в тебя! Ты единственный, кто может все исправить. Может спасти нас. А ты даже не пытаешься!

Пальцы на горле сжались сильнее, и его оскаленное лицо поплыло. После побега от заклинателя Джиннита я лежал под жарким солнцем, готовый умереть от позора, но чем сильнее становились жара и жажда, тем более живым я себя чувствовал, меня наполняло желание жить. Та же решимость превозмогла вину и стыд, которые Тор обрушил на мою голову, и я до крови впился ногтями в его руки. Он вскрикнул, и, когда его хватка ослабла, я оторвал его руки от своей шеи.

– Прекрати это, – прохрипел я. – Я знаю, что тебе больно. Знаю, что ты хочешь вернуть все назад, но…

Он снова набросился на меня, но я отбил его руку и скинул его в лес окруживших нас ног.

– Послушай меня, Тор! – сказал я, с трудом поднимаясь на ноги. – Это не выход. Это не…

Его кулак ударил меня в челюсть, и я отшатнулся. Лица в дымной черноте закружились, и я упал на них, потеряв равновесие, с полным ртом крови. Когда я приземлился на что-то твердое, звенящая боль в черепе растеклась по всем конечностям, песня ломающегося дерева и бьющейся керамики громом заглушала ликование кисианцев. Из этого хаоса выскочил Тор, его руки, как отчаянные когти, схватили меня за шею. Его волосы свисали на перекошенное лицо, и, похоже, у него кончились слова. Он снова крепко схватил меня за горло, все потускнело, и я видел только его: блеск слюны на губах и оскаленные зубы, когда он вдавливал большие пальцы мне в шею. Я не помнил, как схватил его за запястья дрожащими руками, сдерживая силу его гнева. Каждый вдох превращался в хрип. Зрение померкло, остались только его дикие, немигающие глаза, и на пороге смерти я познал мгновение покоя. Ничто больше не будет иметь значения, если я умру. Кроме того, что я умру обесчещенным.

В ушах ревела кровь, и Мона уже возлагала мои деяния на весы.

Я пытался отпихнуть его, сцепить локти и оттолкнуть. Разорвать его кожу. Я пытался брыкаться и бить его коленом снова и снова, и все равно ярость заставляла его не разжимать руки. Свет угасал.

Ногти Тора оцарапали мне шею, когда его оттащили от меня, и я перекатился на бок, судорожно дыша. Вокруг метались слова, уже не ликование, а громкие выкрики. Кто-то схватил меня за плечо. Появилось лицо капитана, на его лбу залегли озабоченные морщины. Они исчезли, когда я ошалело заморгал, и он отпустил меня, сказав что-то своим людям. Вокруг меня ураганом закружилось еще больше слов. Больше лиц. Больше шума. Принесли воду, но я не мог ее пить. Вино, но я не мог к нему прикоснуться. Даже воздух резал горло ножом. Тор подвел меня слишком близко к самому мрачному будущему.

Мальчишка засмеялся.

Я повернул ноющую шею. Он стоял близко, руки в крови, в глазах горит безумный огонек.

– Ты это слышишь? – Он указал на солдат вокруг нас. – Нет, конечно же, нет. Что ж, я скажу тебе, великий Рах э’Торин. Скажу тебе, что они говорят. – Он показал на потолок. – Твоя императрица поимела тебя. Она считает тебя братом императора Гидеона, и поэтому выторговала тебя в качестве охраны. Но не волнуйся, их интересует только то, сколько за тебя можно будет взять.

Он сделал ко мне шаг, но один из солдат преградил ему путь рукой.

– Светлейший Бахайн хочет императрицу. Если он женится на ней, то ему не придется ждать, пока Гидеон укрепит власть, он сможет избавиться от него, как только тот перестанет быть полезным. Ну, какой теперь у тебя план, последний великий Клинок Левантии?