– Твердое масло? Уже бегу.

Она вскочила и умчалась, ни говоря больше ни слова.

– Она мне нравится, – сказал Йитти, продолжая толочь корни.

– Она говорит ровно столько, сколько ты молчишь.

Йитти поморщился.

– Я говорю.

Я подождал его смеха или хотя бы улыбки, чего угодно, показывающего, что он шутит, но он смотрел на меня с таким недоверием, что вместо него засмеялся я.

– Я знавал лошадей, которые говорили больше тебя.

Его губы дрогнули, показалась улыбка. Не в силах дольше сдерживаться, Йитти прыснул хриплым, но веселым смехом. Звук разбудил Гема, и он заворочался, сбрасывая тряпку со лба.

– Мам, – пробормотал он, – все хорошо, мам. Все хорошо.

Он вскрикнул, будто лег на что-то острое, а после тихонько захныкал.

– Он плох, – сказал Йитти, и все его веселье испарилось. – Если жар скоро не спадет…

Он не договорил и снова принялся толочь корни омока.

С другой стороны костра кто-то стонал, Теп со скрежетом поворачивал железо в огне. Он не оставлял свой пост рядом с тремя ранеными Первыми Клинками, которые еще могли выжить, не ушел, даже когда Гидеон велел ему отдохнуть. Йитти иногда урывками дремал, но старый целитель только бормотал молитвы и продолжал работу.

– Думаешь, мы должны были драться? – задал я вопрос Джуты, не дававший мне покоя с той первой ночи.

– Нет, – уверенно ответил Йитти. – Нас бы всех перебили.

На языке вертелся второй вопрос, однако я не мог задать его, когда вокруг лежали мои умирающие Клинки.

Но и не нужно было.

– Нам надо было вернуться домой, – сказал Йитти, бездумно крутя пестик в ступке. – Ну, то есть я это понял теперь, задним умом. Тогда ты был прав.

– Но не сейчас?

Он пожал плечами.

– А дома было бы лучше?

Лицо Йитти исказила задумчивая гримаса, его губы шевелились, пережевывая ответ. Наконец он опять пожал плечами.

– Это странный вопрос.

Я не успел рассказать ему все, что узнал от Гидеона в ночь нашего прибытия – вернулась запыхавшаяся Мемат.

– Вот, – она протянула Йитти масло. – Прости, что так долго. Гуртовщик расспрашивал меня. Он идет сюда и…

Я встал. По лагерю в нашу сторону шагал Гидеон, и все приветствовали его как настоящего гуртовщика. Может, он и был им, для этого нашего странного гурта. Кто справился бы лучше, чем человек, пробывший здесь дольше всех?

Я отошел от больных поприветствовать его, оставив едкую вонь рвоты позади. Хаматет и Амун задремали, но запах никуда не делся.

– Гуртовщик.

Я сложил кулаки так же, как и остальные.

Он улыбнулся и остановился, уперев руки в бока.

– Не могу сказать, что мне это не нравится, – сказал он будто в ответ на вопрос, которого я не задавал. – Как раненые?

– Никому из моих Клинков не стало легче. Про Намалака лучше спросить у Мемат, а про твоих – у Тепа.

– Мемат уже обо всем мне доложила. И сообщила, что нужно исполнить мой долг. – Он посмотрел на ровный ряд мертвых левантийцев, пока не моих – полдюжины Первых Клинков Торина не пережили эту ночь. – Побудешь со мной, брат?

То, что он назвал меня так здесь, сейчас, после всего, что изменилось и пошло прахом, немного утешило мою растревоженную душу.

– Почту за честь.

Святилище Нассуса было построено у ручья, тесаные бревна подобно пальцам торчали из кучи камней. На каждом бревне грязью были нанесены символы, некоторые уже почти стерлись, другие выглядели свежими.

Гидеон опустился на колени перед запятнанной кровью травой, а Теп и Мемат принесли первую из павших Клинков. Я узнал лицо женщины, но не мог вспомнить имя, хотя она ездила с Гидеоном, сколько я себя помню. Оставив ее тело с капитаном, Теп вернулся к костру, но Мемат осталась. Гидеон мог принять ее помощь, но он был нужен мне самому, он должен был дать мне ответы, и я с улыбкой отослал целительницу обратно к Йитти.

Я опустился на землю рядом с Гидеоном. Он положил голову женщины на колени и вынул нож. Не тот, что всегда был при нем, нож был даже не левантийской работы, но несмотря на необычную форму рукояти, Гидеон с легкостью управлялся с ним, воткнув в затылок женщины.

– Торотет была с Первыми Клинками дольше всех, – сказал он, когда ее кровь полилась на траву. – Я всегда думал, что когда-нибудь она будет делать это для меня. – Он действовал уверенно, хватка его была твердой. – Или ты. После того как вызовешь меня и победишь.

Он искоса взглянул на меня, слегка улыбаясь.

– Вызову своего Первого Клинка? – рассмеялся я. – Зачем?

Гидеон пожал плечами.

– Титул должен принадлежать тебе, самому близкому из нас к заклинателю лошадей.

Если жители городов-государств почитали своих священников, королей, ученых и купцов, то левантийское общество вращалось вокруг заклинателей лошадей. Они происходили из разных гуртов, но жили отдельно. Их знания и умения были доступны каждому, кто принесет подношения их садам. В случае неустранимых разногласий их слово было решающим. Они лечили лошадей, прощались с неизлечимыми, руководили церемониями жертвоприношений, поединками и собраниями, давали советы по садоводству, племенным парам и местам для зимовки, и если один из них приходил в твой гурт и выбирал из детей ученика, то большей чести и быть не могло.

Рука, властно опустившаяся на мое плечо, показалась неимоверно тяжелой.

– Я не закончил обучение, – сказал я.

– Но ты его начал.

– Оно… не мое это.

Он продолжил пилить плоть своего павшего Клинка, капли крови разбивались о землю.

– Я помню.

Сейчас я понимаю, что два года, которые я провел под руководством заклинателя Джиннита, многому меня научили, но тогда был уверен – я не научился ничему, кроме того, что не хочу быть заклинателем. Ученики возвращались редко, и хотя гуртовщик Сассанджи расстроился, потеряв первого потенциального заклинателя лошадей, вышедшего из Торинов за целое поколение, меня приняли с распростертыми объятиями. Снова привыкнуть к жизни гурта оказалось сложнее, чем я ожидал. Без Гидеона это было бы просто невозможно.

– Ты винишь меня за то, что не отговорил тебя? – Его слова вырвали меня из задумчивости, и снова они были сказаны с этим странным взглядом, будто наблюдающим за моей реакцией. – Твоя мать бы отговорила.

– Она бы попыталась.

Он рассмеялся.

– Да, возможно, ты прав, и никто не смог бы найти нужных слов, когда ты принял решение, но она взяла с меня обещание заботиться о тебе, и это до сих пор меня порой волнует. – Он высвободил нож, голова была почти отрезана. – Ну ладно, все это было очень давно. Уверен, когда мы здесь закончим, я построю для тебя что-нибудь достойное ее веры в меня.

– Когда закончим? Что здесь происходит, Гидеон?

Его руки остановились, и он искоса посмотрел на меня.

– Я… Прости, Рах, я не могу тебе сказать. Достаточно рискованно уже и то, что кто-то знает о существовании плана, о том, что мы не просто тупые дикари, которым нравится убивать. Вот кем считают нас чилтейцы. Даже те, кто выучил наш язык, сделали это только для того, чтобы шпионить за нами, а не узнать хоть что-нибудь о нашем народе или культуре.

– Ты мне не доверяешь?

Тишину между нами заполнял отдаленный гул лагеря, тишину столь напряженную, что она оставила дыру у меня в животе. Гидеон посмотрел на тело, лежавшее у него между колен.

– Я доверю тебе свою жизнь, – наконец сказал он, – но не это. Это я не доверю никому.

Последнее точное движение, и голова Торотет отделилась от тела. Гидеон убрал колени из-под ее плеч.

– Мы устроим Сожжение сегодня, если я раздобуду дрова. Знаешь, чилтейцы зарывают своих мертвых в землю. Как семена.

– Это кажется неразумным, – сказал я, принимая смену темы разговора со всей возможной гордостью, чтобы скрыть пустоту, которую его слова оставили в моем сердце. – И на этой же земле они живут? Растят на ней урожай?

– Да.

Я поморщился.

– И как телу вернуться к богам, если оно заперто под землей?

– Заперто под землей и превращается в растения, которые съедят. – Он ухмыльнулся, будто ничего не изменилось. – Заклинатель Джиннит этого бы не одобрил.