Племя Мири сдалось. Воины сменили мечи на топоры и пилы – прожорливым корабельням Хайта требовалось много дерева. Выжившие жрицы сбежали в темные чащи, куда никто не мог за ними пойти. Но Мири бросили, и мертвые чужаки взяли ее в плен.

Кари забросила в воду рыболовную леску. Еда почти закончилась, и хотя Мири, почитай, не ест, у Кари живот уже прилип к позвоночнику, а это честно выбешивает.

– Хочешь посостязаться, чье детство было дерьмовее? Я в игре.

– Ой, да ладно. Я знаю все о твоем прошлом, не забыла? Мы с Хейнрейлом разведали, кто ты, Карильон Тай. Тебя отослали жить к тете. Твое детство – пикники, содранные коленки и живность на ферме.

– Тетя пыталась меня убить.

– За то, что тебе прочили стать предвестницей Черных Железных Богов и обречь на погибель весь мир? За то, что тебя породил веретенщик, призванный из бездны твоим сумасшедшим дедом? Или бедной тете пришлось с тобой долго сидеть, вот она и не выдержала? – Мири закатила глаза. – Я с тобой, как ты выражаешься, не состязаюсь. Мое детство прошло в суровых обстоятельствах, но жаловаться на него бессмысленно. Не прошлое определяет, кто я. И будущее я выбираю сама.

Ее повесть прервал приступ кашля, такой интенсивный, что Кари нарушила границу, чтобы помочь Мири вздохнуть. Через пару минут тошноты с борта лодки магичка продолжала.

В слаженном механизме империи Хайта найдется место всему, даже девочкам из глухих лесов. Ее направили в школу чародеев при Бюро – на гористый север Паравоса, где оттачивали юный талант, заставляя учить наизусть заговоры из пыльных гримуаров. Ученики, такие же дети, представляли собой разнородную смесь: выходцы из бедных семейств, в надежде на продвижение; преступники, достаточно башковитые, чтобы заняться волхвованием; неприкаянные или тронутые богами, которым некуда было податься. Она узнала, что есть другие школы, где магия рассматривается как академический предмет, ступень к постижению высшей некромантии, но Хайитянской империи требовались также чародеи для армии. Заклинатели, способные нанести пару серьезных ударов прежде, чем их уничтожит эфирной отдачей. Даже в юности Мири такие практики считались грубыми и устаревшими – алхиморужие обладало большей разрушительной мощью и не рвало в процессе применения душу наводчика. Но империя Хайта поддавалась переменам очень-очень медленно. Если воинский устав гласил, что к каждой когорте должен быть прикреплен боевой чародей, то извольте его предоставить.

Но Мири в армию не попала. Она научилась всему, что ей преподали, развила врожденные способности к колдовству – и сбежала.

Кари отвлеклась, когда леску крепко рвануло. Пока она возилась с клюнувшей рыбой, Мири повествовала дальше. О своих скитаниях в землях Паравоса – то в одиночку, то с разбойниками, богомольцами или наемниками. О своей тоске и шаровых молниях. Обыденность для этой женщины такой мощи раздражала Кари – умей она сама швыряться заклятиями, не очутилась бы в жестяном ведре, в нахлебницах у Артоло Драконьей Срани. Она вообразила, чего могла бы добиться с талантом к колдовству, как у Мири. Поджарила б тетю Сильву разрядом энергии. Украла бы синий жадеит у Безглазого, окутав себя и Адро заклинанием невидимости, как Двенадцать Кровавых Солнц.

Сняла бы насланный Онгентом паралич и не дала Шпату упасть.

Такая подвластная сила была бы как раз Кари впору. Назовем это равновесием святой Алины. Золотой середины вполне достаточно, чтобы давать говнюкам окорот и наказывать негодяев, но маловато, чтобы люди тянулись к ней за спасением.

На крючке билась рыба, туго натягивая леску. Кари напряженно удерживала снасть.

Однажды, в Гвердоне, прозвучала мысль о том, что Кари каким-то образом могла бы отдавать приказы веретенщикам и управлять силой Черных Железных Богов, и тогда ее наполнил ни на что не похожий холодный ужас. Мысль об ответственности за все устрашала безмерно. Немедленно возникал позыв удрать. Бросить все – на Шпата, на Эладору, пусть разбираются.

Леска внезапно провисла. Сорвалась, паскуда.

– Я спрашивала про Кхебеш, – мрачно проговорила Кари.

– Я и рассказываю про Кхебеш.

– Не-а. Ты бубнишь про долбаных наемников в глуши Пультиша. Закругляйся уже.

– Тебе не осмыслить Кхебеш, пока не начнешь меня понимать.

Каждый акт волшбы сопряжен с риском. Не важно, сколь талантлив чародей, не важно, как подготовлен, – риск есть всегда. Неправильно лягут кости, и заклинание обратится против заклинателя. Чародеи – игроки и воры, крадут обрывки божьей силы, ставя на то, что сумеют уйти от бури, следующей по пятам за их богохульством.

Однако нашедший Мири чародей владел защищенной от дурака системой. Умел колдовать уверенно и наверняка. Он не пытался ее похитить. Не принуждал. Не угрожал. А спокойно прошел в лагерь наемников посреди Пультиша, не замедляя шаг у сигнальных оберегов и часовых, словно их и не было, и предложил ей знания.

На следуюший день она отплыла вместе с ним в Кхебеш.

На всех картах Кхебеш изображался на южном побережье Огнеморья, но это сродни попытке поженить картографию с поэзией. Город был именно там, где надо – где волшебство рифмуется с реальностью. Издалека были видны его башни, как острия копий, ослепительно-серебряные под летним солнцем. Путешественники прошли через Девять Жемчужных Врат, то был единственный путь за легендарные Призрачные стены, и у каждых ворот Мири преодолевала определенное препятствие, разгадывала загадку, доказывала свою ценность, пока не вступила в оазис духа – Кхебеш, где никакой хаос внешних миров, и смертного и занебесного, не нарушал умиротворения школы. В Кхебеше, где не было ни стран, ни богов, Мири перестала быть и дикаркой из Варинта, и хайитянской пленницей, равно как жрицей-послушницей вепребога и имперской боевой чародейкой. В Кхебеше были только ученики и…

– А толчки кто мыл?

– Что-что?

– Кто мыл толчки? – повторила Кари. – Послушай, я была святой Нового города. И про долбаную пробивку труб изнутри знаю не понаслышке. Все Шпат виноват. Не знаю, что и думать о человеке, которому при смерти хватило выдержки вообразить поразительно запутанную рабочую систему канализации, но, увы, мои видения бывали посвящены туалетам куда чаще, чем хотелось. Даже в Новом, чудом вызванном из небытия городе кто-то должен прочищать сортиры. Ты мне рассказываешь об академии в стенах волшебной крепости – боги, да это голубая мечта Эладоры, – а я задаю вопрос: кто у вас мыл толчки? – Кари пожала плечами: – Хочу разобраться, с кем предстоит иметь дело.

– Слуги там были, – нахмурилась Мири. – Я как-то мало задумывалась. С головой погрузилась в учебу.

А изучить предстояло многое в этом городе чародеев, и Мири пила знания, как родниковую воду. Несчетные века кхебешские мудрецы собирали учения о незримом со всего света. Закутанные в плащи, они покидали город под видом паломников, нищих, искателей приключений, знахарей, скрывая свою истинную натуру мастера. Они скитались по миру, наблюдали, учились, не вмешиваясь ни во что, ибо для них было ясно – внешний мир сломан, как расколотый глиняный горшок. Каждый акт волшебства грозил расширить трещины, поэтому всякое заклинание полагалось тщательно изучить. Каждое слово власти взвешивалось, как монетка из кошеля скряги. Без необходимости колдовать воспрещалось, все, что могло быть исполнено обычными средствами, должно быть исполнено обычными средствами, не важно, сколь трудоемкими. Мири зубрила работы волшебников прошлого, тех, кто вызывал демонов и бросал вызов богам, но самой ей не разрешали наколдовать и слабенького светлячка, когда вместо этого имелась свечка.

Метод склейки разбитого горшка реальности еще предстояло найти, поэтому в Кхебеше был обычай записывать каждое примененное заклинание, каждое виденное чудо в огромные книги, которые чародеи постоянно носили с собой. Когда странники возвращались в Кхебеш после долгих лет одиноких скитаний, их книги складывались в огромный общий архив.