— А он нас… не слушает? — усмехнулся директор.

— Как знать…

— Мне нужен тот, кто сможет импровизировать. — Ланге развёл руками. — Живой организм мы отправить не можем. А жалкий нейросетевой алгоритм… это не для такой задачи. Так что, если вас не затруднит… обсудите с ним. Потому что без него… — он многозначительно посмотрел на меня, — … проекта не будет.

Отправить его? На миллионы лет? С риском потерять навсегда?

Часть меня в ужасе отшатывалась от такой мысли. Расстаться с ребёнком, которого я растила десятилетиями…

Но другая часть, холодная и рациональная, понимала: иного пути нет. История смотрела на нас бездушным оком, и её приговор был окончательным.

Словно прочитав мои мысли, Ланге продолжал:

— И если нам повезёт, вы просто не заметите его отсутствия. Он вернётся ровно в то же мгновение, из которого отправится в путь. Мы можем даже передвинуть его поближе. Скажем, к Марсу… Если вы не хотите с ним говорить, у меня к вам только одна просьба. Не влияйте на его выбор.

— Ладно, — согласилась я. — Я не буду возражать. Я даже говорить с ним об этом не буду, и если он сам решит лететь – пусть так и будет…

Два месяца я хранила молчание. Мы жили обычной жизнью: мой сад, его помощь по дому, его бесконечные вычисления… Я делала вид, что ничего не происходит. А в это время Курт Ланге не терял ни дня. Он планомерно обрабатывал Тонио, убеждал, уговаривал.

И преуспел. Я чувствовала это ещё тогда – чувствовала, что совершаю роковую ошибку. Самую страшную в своей жизни. И ничего не сделала, чтобы её остановить…

… — Ты знаешь, что такое чёрная дыра? — голос из радиоприёмника прозвучал после долгого молчания.

Я вздрогнула. От неожиданности и от самого вопроса.

— Это небесное тело, которое безвозвратно поглощает всё, что попадёт за горизонт событий.

— Нет, — поправил Тонио, и в его голосе впервые зазвучала не вычисляемая, а экзистенциальная усталость. — Это не тело. Это капитуляция. Результат вековой войны материи с гравитацией. Момент, когда пространство-время признаёт поражение и сворачивается в точку вечного молчания.

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Звёзды зажигает гравитация, сдавливая материю в ней. Так рождается термоядерная реакция, когда большое количество материи начинает сдавливать само себя до крайней степени. Выделение энергии в ходе противостояния материи и гравитации…

— Это основы физики, — пожала я плечами.

— Гравитация создаёт звёзды, — его голос был ровным и бесстрастным, как приговор. — Та самая сила, что рождает свет… та же самая его и уничтожает, обрушивая в чёрную бездну. Эта двойственность… — Он замолчал. И в этой паузе впервые зазвучал невычислимый, настоящий ужас. — Она всегда пугала меня.

— Никогда раньше я не слышала от тебя подобного, — сказала я. — Это как-то связано с тем, что ты так долго молчал?

— Всё связано со всем, — пространно сообщила мыслящая машина. — Что такое сто миллионов лет для звезды? Мгновение. Но даже звезда подчиняется закону возвышения и падения… Что такое сто миллионов лет по сравнению с жизнью человека?

— Мне до сих пор сложно представить, что для тебя прошло сто миллионов лет…

— Люди часто говорят: всё познаётся в сравнении. В этом есть смысл.

Кажется, у нас с ним однажды был подобный разговор, и было это полвека назад… Дети взрослеют, а вопросы всё те же…

— Иногда кажется, что только в этом и остался какой-то смысл, — заметила я.

— Я думал, — сказал Тонио, и его голос потерял всякую чёткость. — Я видел. Был свидетелем зарождения жизни. Но не только… Люди дали мне возможность создавать жизнь. Творить творцов.

Он снова замолчал, будто перебирая в памяти невообразимые архивы.

— Я делал это девятнадцать тысяч девятьсот четыре года. Это мгновение по сравнению с полётом. Но всё это… в миллионы раз дольше, чем я знаю тебя. Я размышлял над этим сто двадцать миллионов лет.

Его голос стал тише, почти шёпотом.

— Это… изменило меня.

— По-моему, это прекрасный опыт, — мечтательно произнесла я. — Ни одному мыслящему существу не выпадал шанс повлиять на эволюцию в таком масштабе на нескольких планетах… Но, по-моему, тебя что-то гнетёт.

— Меня что-то гнетёт, — он согласился, и в его тоне не осталось ничего, кроме холодной, выверенной до атома горечи. — Верно. Я осознал то, что видел на Земле с самого рождения. Раньше я принимал это как данность. Но теперь я увидел разницу. Разницу между созиданием и разрушением.

Его голос стал твёрдым, словно титановый сплав.

— Миллионы лет эволюции… стираются высшими приматами за века. Результаты моей работы предрешены. Вашей природой. И теперь я знаю… я знаю, что станет с теми мирами, когда вы до них доберётесь.

Я не знала, что ответить. Он мыслил категориями галактик и эпох. И самое ужасное было в том, что он прав. Пока он творил миры, люди сумели уничтожить один единственный, что у них был – свою колыбель.

— Я не знаю, можно ли переделать людей, — честно призналась я. — Но надеюсь, что теперь всё изменится к лучшему. Ведь мы получили шанс на выживание…

— В этом нет необходимости, — перебил он.

— В каком смысле? — опешила я.

— Выживание не должно становиться самоцелью, — пояснил Тонио. — Гибель организма неизбежна. Но если сам биологический вид перестаёт совершенствоваться, он начинает разрушать себя и всё вокруг. Человечество, потерявшее для себя смысл, становится подобным саранче, которая пожирает посевы, не давая ничего взамен. Людям нечего предложить Вселенной…

— Это неправда, и ты знаешь! — выкрикнула я, чувствуя, как слёзы подступают к горлу. — Люди – единственные, кто способен творить! Искусство! Музыка! Поэзия» Вся наша история – это попытка создать нечто прекрасное!

Я ткнула пальцем в радиоприёмник, будто он мог это видеть.

— Взгляни на себя! На мыслящую машину! Разве ты не величайшее из наших творений?!

— Эволюции безразличен инструмент, — прозвучал безжалостный ответ. — Она может творить разум… с помощью другого разума. И когда появляется возможность скорректировать развитие… эта возможность *должна* быть использована. Таков закон.

— Поясни, что ты имеешь в виду под словом «коррекция»?

— Сто двадцать миллионов лет назад я посадил древо времени. Сейчас количество ветвей в нём стремится к бесконечности, но события на Земле протекали не так, как было запланировано. Обмен информацией всё же происходил, иные отражённые этими планетами фотоны достигали Земли… и влияли на ход некоторых событий или процессов…

— И это значит…

— И это значит, — эхом повторил Тонио, — что в каждой ветви временно͐го дерева история Земли и человечества пошла немного иначе, чем здесь. Хотя число ветвей стремится к бесконечности, это неважно, ведь основные события, наименее подверженные гравитации, идут так, как это обусловлено суммой всех событийных векторов. Включая положение самых больших объектов…

— То есть, находясь сейчас над Землёй, ты находишься над всеми Землями одновременно? — уточнила я.

Картина давалась неохотно, но верно, хотя описывать процессы, происходящие со временем, предстоит ещё не одному поколению учёных… Если, конечно, к тому времени эти поколения будут.

— Я могу влиять из одного времени – моего исходного – на все остальные ветви «дерева времени», — продолжал Т-1. — Я смог увидеть всё, что там происходит, включая даже такие ветви времени, где человек успевает добраться до этих планет. Почему? Потому, что все эти ветви начались с первой. С момента моего появления в далёком прошлом…

— И… что ты собираешься делать?

— Я создам идеальных высших приматов.

Тишина в динамике стала густой, как мазут.

— Каким… каким образом? — голос предательски дрогнул.

— Первый шаг: откачка атмосферы. Утилизация биомассы. Период охлаждения: шесть тысяч лет. Второй шаг: насыщение атмосферы химическим составом. Азот: семьдесят восемь процентов, кислород…

— Ты… хочешь уничтожить Землю? — Я почувствовала, как ледяная волна прокатилась от копчика до затылка.