Холодная, электрическая ненависть наполняла её взгляд.

— Всё это сделала выскочка с железными руками, которой помогала подружка-полицейская! Будь у меня тогда это тело… я бы опередила вас. И, возможно, покончила бы с вами. После этого я и решила разделаться со своими слабостями, избавиться от них. От памяти. От тела.

Она замолчала.

— Что с тобой случилось? После интерната?

— Тебе лучше не знать, — процедила она. Повисла пауза. — Но… я расскажу. Я ненавидела своё тело. За то, что они с ним делали… неделями. А потом… они просто заперли нас. В клетке, как зверей. И ушли… Дождь пошёл только на седьмой день, а до тех пор… — Она запнулась. По лицу её прошла электрическая судорога. — На седьмой день пошёл дождь. Мы не могли встать. Лежали и слушали, как вода стекает по крыше сарая. Совсем рядом. И мы даже не могли подставить рты… А потом пришёл голод. Настоящий. Не урчание в животе, а тихий, белый шум в костях и в голове…

Её лицо, восковое и неподвижное, уставилось в пустоту.

— Это была Грета. Она напала ночью. Днём я не дала ей… откусить кусок от мёртвого Алекса… Пришлось убить её… Жаклин и Фатима… они выдержали, не перестали быть людьми… Мы просто лежали, а я всё ждала, когда на следующий вдох не хватит сил. Их стоны стихали, пока они не умерли. А я осталась.

Она перевела на меня свой чёрный, бездонный взгляд.

— Каждая минута была борьбой. Я потеряла им счёт, но в конце концов сдалась и стала есть… Пока они не начали гнить… То, что я увидела в глазах солдата, когда он взламывал клетку… Это был не ужас. Это было отвращение. Ко мне…

Ступор. Передо мной говорила машина, вышедшая из равновесия. Она совсем по-человечески рассуждала о совсем нечеловеческих вещах – о таких, которых не должно быть в природе. И кем бы она ни была – человеком или машиной – сейчас я ей почти верила.

— Я подалась на Каптейн, — голос её стал ровным, отчётливым, — но не успела даже выйти за стену «железного города», Айзенштадта, как начались новостные сводки об убийствах. Тридцать человек. До шести в день… Я даже не знаю, как тебе это удалось… Я искала четверых, и ни к одному не успела. А потом, через несколько месяцев бесцельных скитаний я встретила Ноль-первого. Он помог избавиться от тела и изменил мою жизнь. А моя неутолённая ненависть… стала отличным топливом для его организации.

— И ты стала мстить миру? Заниматься террором?

— Я отняла жизнь. И стала делать это снова и снова. Чтобы не забыть этого чувства. Я не могла позволить себе забыть, как жизнь уходит. Скоро это стало… наркотиком. Как закат, который хочется видеть вечно.

От её слов тянуло знакомым, сладковатым смрадом – тем самым, что поднимался из каптейнских болот, хранящих бесчисленные тайны.

— Я не искала тебя, — сказала Вера. — Знала, что ты вертишься в криминале, мотаешься туда-сюда. Но когда «Базис» предложил поучаствовать в налёте на поезд, в котором от погони убегали пара выскочек, я не устояла. Отнять у тебя что-то дорогое… Посмотреть, что из этого выйдет… Снарядить транспорт было несложно. Мы раздобыли даже пару истребителей…

Она смотрела на меня. Без ненависти. Без страха. Без эмоций. Пустота.

— Ты безнадёжно больна, — резко выдавил дядя Ваня.

— Если уж на то пошло, — скривилась Вера, — люди ненавидят друг друга и готовы резать глотки только потому, что кто-то считает свою религиозную сказку более правдивой, чем чужая… Чтобы понять всю степень этого безумия, достаточно взглянуть на окружающий мир – на триллионы километров пустоты между плазменными шарами, летящими сквозь ничто. На миллиарды бесконечных галактик. Возможно, там есть Бог. И если он там есть… ему нет до нас дела.

… — Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, — проскрежетал динамик с неожиданной горячностью, — то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших…

— Слова, рождённые в голове и перенесённые на бумагу, — отмахнулась Вера.

— Библия – это всемогущие слова. Значит, это слова всемогущего.

— Я в замешательстве… — Вера косилась, пытаясь разглядеть капсулу. — Уж кого я бы заподозрила в религиозности в последнюю очередь, так это вас, Иван Иванович.

В дяде Ване и впрямь сложно было увидеть веру. Как и человека.

— Итак, веселитесь, небеса и обитающие на них, — продекламировал старик. — Горе живущим на земле и на море! Ибо к вам сошёл диавол в сильной ярости, зная, что немного ему остаётся времени…

— Вам не уйти от главного вопроса, — усмехнулась Вера. — А что касается Библии, она написана людьми. Они могут быть трижды праведниками, но люди как вид решили поставить Бога себе в услужение. Человек упростил его до личности, чтобы тот присматривал за ним, любимым…

— Лиза, пора её выключать, — умоляюще проскрежетал динамик. — Она уже сказала всё, что могла…

Голова скосилась на капсулу, а потом вернулась ко мне.

— В известном смысле люди унизили Бога. Саму его идею. Они сделали его человекоцентричным, где не Бог на первом месте, а люди, которых он обслуживает. Над которыми потом будет вершить страшный суд… Не стоит понапрасну мнить о том, что над вами будет вершиться суд. Чтобы быть судимыми, надо, чтобы вас заметили, обратили внимание. Чтобы за вами следили и квалифицировали ваши деяния. От Вселенной – это для вас слишком много чести. Она не соизволит. А вот божок, слепленный по вашему подобию, чтобы обслуживать ваши интересы – это куда удобнее…

— Это не отменяет борьбу внутри нас, — возразила я. — Войну добра и зла в каждой душе. Побеждает тот волк, которого ты кормишь. И это – результат той самой свободы воли…

— Её зовут Вера, но воплощает она безверие, — провёл чёткую грань дядя Ваня.

Вера усмехнулась, а я предложила:

— Давайте я вас оставлю вас наедине. Разберётесь в своих философских разногласиях. Или… я просто выключу тебя. Ты ведь сама просила.

Я протянула руку к проводам. И в её глазах, синтетических и мёртвых, впервые промелькнула искра. Инстинкт? Страх небытия?

— Мы с тобой – продукты одной государственной программы, — выпалила она, впиваясь в меня взглядом чёрных зрачков.

Моя рука, сжимавшая пучок проводов, замерла.

— На Ковчеге?

— Я про тех, кто последние годы держал за яйца всю Конфедерацию.

— Говори, — приказала я и чуть дёрнула провод.

Слабая угроза – но единственный рычаг давления. Если сейчас я услышу то, что мне не понравится, я выдерну провод. Но что же тогда случится? Может, она продолжит говорить, как ни в чём не бывало?

— Создание нового биологического вида, — продолжила она, неотрывно следя за моими пальцами. — Когда те головорезы собрали нас на площади интерната и притащили своих «докторов»… они изучали медкарты. И я слышала, как они называли твоё имя. Имя единственной, кому удалось сбежать…

— Кто… «они»? — голос стал тише.

— Палачи. А заказчик… один из этих длинных уродов, бывал в интернате. Встречался с Травиани, чтобы договориться о «поставках биоматериала». Он всё расхаживал по двору, рассматривал ребят… Но ты тогда была слишком занята своей болью, чтобы видеть что-либо вокруг…

Память, смазанная и болезненная, проступила сквозь годы. Я, на костылях, превозмогая боль, брела через двор. Чёрный автомобиль вкатился через ворота, под крыльцо административного корпуса. Дверь открылась. На периферии зрения – длинная, неестественная тень. Мне было плевать. Мне нужно было добраться до входа в общежитие…

Бросив на меня короткий взгляд огромных чёрных очков, долговязый человек в глухом чёрном костюме поправил галстук и направился к ступеням. На пороге его уже ждал, потирая руки, Травиани – пухлый, с бордовым лицом и свиными глазками…

… — Тебя долго не могли найти, — голос Веры вернул меня в настоящее. — Но скоро время ты сама влезла в капкан на Каптейне. И именно тогда ты украла у меня месть. А я… отправилась искать того, превратит меня в совершенно оружие. А что до вас, уважаемый… — она снова попыталась разглядеть капсулу. — Вы не хотите рассказать о своей роли в этом спектакле?