— Первая галка сидела на дереве над пустой кормушкой и ждала, — вспоминал Марк, спина которого всё удалялась, пока не пересекла световой луч. — Ты открыла окно, положив оружие на подоконник…

Всё это встало перед глазами, будто я находилась прямо там. Многоэтажный дом, шелестящие машины в отдалении и оружие на подоконнике прямо передо мной. Моя ладонь уже держала рукоять, нетерпеливый палец ждал момента, чтобы нажать на спуск.

— Я дала галке возможность себя изучить, а сама сделала вид, что смотрю куда-то в сторону, — сказала я, покрепче сжимая рукоять. — Когда она решила, что я не представляю опасности, она отвлеклась, а я прицелилась… И выстрелила…

Щёлкнул затвор. Приклад ударил в плечо. Птица, сбитая с крыши кормушки, трепыхнулась и камнем рухнула на асфальт. Одно крыло дёрнулось, спазматически распахнулось к небу и замерло. Чёрный флаг капитуляции.

— Ты забрала у неё время, — прозвучал голос Марк из темноты, где растворился силуэт, скрытый встречными лучами мощных прожекторов.

— Оно бы и так иссякло. — Я почувствовала, как сжимаются кулаки. — Как время покалеченного воробья, где бы он ни был… Всё разрушается… Всё в итоге разрушается. Так какая разница, разрушу ли я это сама?

… Много-много лет назад я сидела на лавочке у подъезда и неотрывно смотрела на щель, в которую несколько недель назад юркнул воробей. Скрипнув несмазанным доводчиком, открылась дверь, и на крыльцо подъезда вышел отец.

— Лиза, куда делись все пули от винтовки? — строго вопросил он.

Похоже, сегодня он заглянул в сейф. Первый раз за две недели.

— Я их потратила, — бесцветно произнесла я. — Каждый день, когда ты был на работе, я их… тратила.

Он некоторое время молчал, пристально меня изучая, а затем спросил:

— Значит, все эти мёртвые птицы на помойке – твоих рук дело? И всё началось с того самого воробья?

— Я не смогла его спасти, поэтому отомстила за него.

— Отомстила тем, кто по-настоящему виноват?

Теперь промолчала уже я.

— Ответь мне на один вопрос, — попросил отец через некоторое время. — Для чего создан человек?

Порой он любил спросить о чём-нибудь большом. А я с какого-то времени начала отмахиваться от этих вопросов, как и любой подросток, чьи мысли заняты учёбой и суетливыми развлечениями.

— Чтобы разрушать, — выдохнула я. — Он только это и умеет. Разрушать. И я… я тоже разрушаю. Ты же видишь…

Папа снял очки, медленно протёр стёкла, глядя куда-то поверх меня.

— Человек настоящий не тогда, когда думает, — наконец сказал он. — Настоящие его поступки – это то, что он делает, не раздумывая. Правильным был твой первый порыв – стремление помочь. Но гнев завёл твои мысли не туда…

— Человек создан, чтобы разрушать, — упрямо повторила я. — Всё, что он делает вокруг – просто улучшает свои условия за счёт разрушения остального мира.

— Человек и жизнь вообще созданы, чтобы изменять мир, — сказал отец. — Преобразовывать. Познавать. А злость и страх – это лишь довески к интеллекту. Это наше обременение, которое постоянно создаёт нам проблемы…

— Как ты думаешь, он там? — спросила я, указав на тёмную щель.

— Я не знаю. Но я знаю, что скоро мы переедем за город, в новый дом. И первое, что мы сделаем – поставим скворечник…

… — Кажется, именно тогда я осознала, что моё время тоже иссякнет, — пробормотала я, возвращаясь на шпалы, в рассеянный свет застывших прожекторов. В очередную иллюзию или в реальный мир – я уже не различала. — Иногда я будто просыпаюсь, оглядываюсь вокруг и удивляюсь тому, что время у меня до сих пор ещё есть. А теперь оно и вовсе остановилось.

— Лишь для тебя, — сказал безликий силуэт отца, стоя аккурат между двумя застывшими локомотивами. — Однако, тебе лучше вернуться на свой механизм. Страж на подходе…

Дрезина стояла позади меня. Силуэт между тем застыл недвижимо, ожидая, пока я выполню просьбу. Немного постояв в нерешительности, я обошла большую машину и поднялась по лесенке на носовую площадку.

… — Итерация считает, что иссякшее время – это конец, — прошептал ветер, застывший в тоннеле вместе с движением времени. — Она ошибается.

— Смерть – это всегда конец, — возразила я, отступая в кабину. — Я уже знаю, что там. Тьма. Ничто.

— Невозможно ощутить то, что не обладает признаками, — шелестел мир вокруг. — Нельзя пребывать в том, что не имеет воплощения. Нельзя классифицировать что-то «ничем», потеряв средства классификации. Дело не в том, что в теле живёт какая-то неведомая субстанция, которую итерация привыкла называть душой. Сознание невозможно в пустоте. Это намного больше, чем химические реакции и электричество. Одиночная камера разума не может быть пуста. Её всегда кто-то населяет, пока время не кончилось само для себя.

— Значит, после смерти всё начнётся заново? — не удержалась я. — Прямо как у буддистов с их реинкарнациями? Неужели ты знаешь, как всё это работает?

— Энергия. Направление. Время. Компоненты мироздания.

Всё вокруг словно бы стало ярче. Фотоны сдвинулись на миг, спрессовали лучи далёких фонарей, бьющих светом сквозь тоннель.

— Получается, я не умру насовсем? — с надеждой спросила я. — Пожалуй, это радует… Но ведь должен быть кто-то, кто всё это создал? Тот, кого называют Богом. Это ты?

— Энергия. Направление. Время, — повторил воздух. — Мы – другой этап эволюции разума. Мы выходим в ваш мир через ткань собственного, но мы не создавали ни этот мир, ни тот…

— Ещё бы это был ты, — пробормотала я. — Тот, кто называет себя богом, не может быть таковым. Но я знаю, что время остановил ты. Для чего?

— Мы созерцаем. Но иногда… корректируем паттерны итераций, — сообщил застывший ветер. — Мы не сможем вывести вас за пределы ваших трёх измерений. Но мы можем дать вам паузу. Выйти за рамки того, что вы называете временем. Как когда-то ты сама вмешалась в паттерн маленькой птицы, позволив ей выйти из привычного хода вещей…

— Вы просто решили поучаствовать в моей судьбе, — прошептала я. — Всё так просто… И… одновременно сложно. Может, я нужна тебе для чего-то? — догадалась я. — Для чего?

— Мы можем замедлить время итерации. Но не обратить его. Однако ты… способна его развернуть. Это представляет интерес для Наблюдения. Это… уникально. Мы будем следить за тобой отсюда. А следующая встреча… произойдёт по ту сторону.

Растворившись в воздухе, фантом отца, изваянием стоявший посреди туннеля, исчез.

— Подожди, — позвала я. — Ты куда? У меня ещё масса вопросов…

Яркое сияние прожекторов встречного поезда стало сгущаться, собираясь в слепящее ядро. Время, сдавленное в пружину, готовилось сорваться с места. Я чувствовала это кожей. И поняла, что окончательно перестала отличать галлюцинацию от реальности. Если мне всё это снится, сон этот явно затянулся, и мне пора бы уже проснуться. Оставался один способ проверить, где я. Боль. Настоящая боль должна была вернуть всё на круги своя.

И я сжала механическими пальцами запястье живой руки. Сжала так, что кости хрустнули, а в мозгу вспыхнула яркая, неоспоримая вспышка агонии.

И в ту же секунду, словно вал на колёсах паровоза, тяжело сдвинулось с места время и начало свой разгон. Два механических творения сначала медленно, затем всё быстрее устремились по рельсам навстречу друг другу, приближая столкновение.

И столкновение случилось – но не с дрезиной…

Прямо перед развилкой, под самым носом у встречного состава, насыпь вздыбилась. Рельсы вывернуло и развело в стороны, и из-под полотна, с грохотом иерихонской трубы, вырвалось нечто огромное, каменное. Наискосок прорезав туннель, оно смяло и буквально в клочья разорвало голову многотонного поезда.

Землетрясение загремело в узком туннеле, по крыше дрезины заколотили осыпающиеся булыжники. Из полутьмы развилка бежала на нас, а в десятке метров от неё смешались рельсы, крошево бетонных шпал и гнутое железо локомотива, который с невообразимым стоном металла сминали тормозящие об него вагоны. Массивное тело каменного «вермида», объятое запоздалым огненным облаком, застыло на миг – а затем двинулось назад, сползая и погружаясь в развороченную землю. Он сделал своё дело – и теперь уходил.