— И что, теперь, в конце, только это и осталось? — спросила я. — Перебирать старые картинки?

— Вроде того, — рассеянно ответил он. — Они и есть самые ценные. Как пазл, который наконец сложился.

— Вся жизнь проносится перед глазами, — скорее себе, нежели ему сказала я.

— Как бы ни печально было оглядываться назад, это всё равно прекрасно, словно закат. Я запомнил много закатов.

— Что остаётся, если ты все свои рассветы проспал? — бросила я. — Лицезреть закаты. Хоть закат и приближает нас к концу.

— Но было бы глупо обвинять закат в том, что он медленно нас убивает, верно? — тихо усмехнулся Леонардо. — Всё равно, что винить часы в том, что время идёт.

Я смотрела, как багровая полоса на горизонте медленно бледнеет, уступая место холодному началу дня.

— Не знаю даже, что убивает быстрее. Закат, рассвет… Осознание, что этот рассвет для тебя последний. Или надежда, что после него будет что-то ещё.

— Ни то, ни другое, — вздохнул он, но голос его был полон странного умиротворения. — Просто время имеет свойство кончаться. А рассвет – это начало нового цикла, как и закат – лишь его окончание. Старый период завершился, новый наступил, но окончательный финал впереди. Не потому, что предначертанный путь не пройден, а потому, что просто пока ещё остаётся немного времени… Мне бы ещё… Самую чуточку…

Некоторое количество этого самого времени назад внедорожник вышел на двухполосную трассу. Пренебрегая опасностью, я спешила к месту назначения. Болезнь, которая поселилась в Леонардо, была новая, неизученная и непредсказуемая, и что-то подсказывало, что обещанных шести часов у нас могло и не быть.

Дорога была ровной и прямой, как стрела. С высоты кабины «Носорога» я издалека видела брошенные машины – они росли из полутьмы, как грибы после дождя. Грузовики, легковушки, ржавый автобус, застывший с распахнутыми дверями. Внедорожник послушно нырял с полосы на полосу, перескакивая через обочину, уворачиваясь от металлических надгробий.

Мертвецов становилось больше. Они копошились в предрассветных сумерках, растерянно бродили в траве, натыкались на кусты, спотыкались о бордюры и, заслышав рёв мотора, разворачивались и бросались вперёд – бессмысленно и яростно, – чтобы через секунды раствориться в зеркале заднего вида.

Дамба приближалась.

Все мы, включая Оскара, напряжённо всматривались в набегающую из сумрака разметку. Слева, поверх канавы, за насыпью и сотнями метров жухлой степной травы в полутьме вызревающего дня уже мелькали отдалённые стены кальдеры – оранжевые, грубые, покрытые белыми прожилками минеральных отложений. Четыре пары наших глаз выискивали за изгибом дороги дугу плотины, старательно избегая чудовищ, которые небольшими группками слонялись по канаве у обочины и вдоль дорожного полотна. Глухие удары в корпус участились, превратившись в зловещий барабанный бой, отбивающий такт нашего движения.

И тут память нанесла свой удар.

Я уже видела этот пейзаж. Мельком, из окна машины, несколько лет назад. Мы с Марком тогда мчались по Пиросу, пустившись в автомобильное путешествие. За рулём был он, а я, развалившись на пассажирском кресле, спорила с ним о чём-то глупом и смеялась…

Камень сжался в горле. Я резко тряхнула головой, отгоняя призрак.

Финальный подъём – и за последней горкой во всей красе развернулась она.

Дамба. Огромная, серая, циклопическая стена, перегородившая мир. Из многочисленных отверстий в её подножии низвергались тонкие, пенные струи. Творение человеческого разума, бросившего вызов природе. И природа, принявшая вызов – слева уходила в дымку паутина каньонов, древний, высохший шрам на лице планеты, уводящий взгляд к самому горизонту.

Плотина работала. Беспристрастно и неумолимо, как и положено машине. Как часы, отсчитывающие чьё-то последнее время.

Кинув наконец взгляд на дорогу, коромыслом пересекавшую плотину, я ударила по тормозам и рефлекторно выключила фары.

Вся дорога вдоль дамбы, от парапета до парапета, кишела ими. До толпы было метров двести, но в предрассветном мареве она казалась единым шевелящимся телом – тёмно-серой массой, увенчанной пеной бледных, безликих голов. Разноцветными железными островками в толпе тут и там возвышались оставленные машины.

— Идём на таран? — спросил Леонардо.

— Увязнем, — пробормотала я. — Их слишком много, не пробьёмся.

— Зато какая компания, чтобы встретить рассвет, — горько усмехнулся Лео. — Оскар, согласен?

В ответ собака жалобно заскулила и спрятала морду в лапах.

По ту сторону металла в дверь ударила скрюченная ладонь, и в нижней части бокового стекла возникло серое лицо с бордовыми провалами глаз. Сморщенные, как у тысячелетней мумии губы заелозили по стеклу, оставляя на нём грязные разводы. Тем временем толпа в отдалении колыхнулась, и от неё стали отделяться силуэты – ближайшие мертвецы уже заметили машину.

— Двигаем к объезду. — Я воткнула заднюю передачу и попросила: — Алиса, сверься с картой, пожалуйста.

Машина резво сдала назад, развернулась посреди дороги и покатила в обратном направлении. Поворот на ближайшем перекрёстке был одобрен штурманом Алисой, и дорога побежала чуть в отдалении от берега, вдоль лениво ползущих к дамбе вод искусственного озера, терявшегося в туманной дали.

Лео опустил окно, впуская в салон зябкий утренний холод, и глубоко вдохнул.

— Не судьба мне встретить рассвет на дамбе, — разочарованно протянул он.

— Нет худа без добра, — сказала Алиса. — Зато мы её увидели, и она очень красивая. Если бы только не больные…

Сжимая в руке бутылку воды, Леонардо смотрел в опущенное окно на бегущие мимо заросли, заборы и светлеющие опустевшие домики.

— Сверни здесь, — неожиданно потребовал мужчина, указывая рукой на неприметный съезд с дороги впереди.

— Зачем? — насторожилась я, замедляя ход автомобиля. — Куда?

— Вот здесь, на грунтовку… Я обещал сказать тебе, если что-то изменится, — произнёс он, внимательно разглядывая бутылку с водой. — Я чувствую… Что-то.

— Что чувствуешь?

— Краски… Слишком яркие. — Он зажмурился, с силой потирая веки. — Всё светится, режет глаза. А звуки… В голове эхо, каждый шум раскалывается надвое.

— Что, вот так сразу? — Мой голос стал жёстким, а всё существо сфокусировалось на холодной тяжести пистолета под сиденьем. Он не бредит. Он описывает то, что видит. — А память ты случайно не теряешь? Покопайся в закромах…

— Я всё ещё помню, как попал сюда… Но… Кажется, кое-что и впрямь потерялось… Оскар… Я забыл, как познакомился с тобой…

— А Оскар… сколько ему лет? — спросила я, стараясь звучать нейтрально.

— Не помню… Семь, кажется… Нет, подожди… Не могу вспомнить…

Меня будто окатило ледяной водой. Такие вещи не забывают. Значит, процесс пошёл. И пошёл быстро. Но у Рамона, по-моему, «катушка» воспоминаний сгорала с конца, а не от начала. Возможно, первыми пострадали другие участки мозга? Впрочем, если итог один – разницы никакой.

Я опустила руку вниз и нащупала заранее припрятанный под водительским сиденьем пистолет.

А вот и съезд, прямо перед нами. Плавный поворот руля – и под колёсами шелестит гравий и замятая трава. Просёлочная дорога шла под разлапистыми, но куцыми деревцами. Впереди, за кустами маячил узор железной ограды и серое аморфное пятно стены.

— Эта вода… — Его голос сорвался на шёпот. Он уставился на бутылку с таким ужасом, будто держал в руках гремучую змею. — Я… не могу… Она омерзительна!

Он с силой швырнул бутылку в окно, словно взведённую гранату.

— Страх, — прошипел он, отворачиваясь и глядя в стену зелени за окном. — Панический страх перед водой. И ненависть… Она распирает меня изнутри!

Заросли расступились, открывая заросший бурьяном пустырь. Посреди него, в окружении нескольких десятков немых холмиков с покосившимися деревянными крестами, стояла старая дощатая церковь. Штукатурка осыпалась, обнажая старое серые дерево, а крест на колокольне скривился, будто устало опустил голову.