Город нежити, вспомнились печальные слова Лилар. Город, пустеющий с последним закатным лучом, город, забывший, что такое ночной покой и что такое обычная жизнь, без постоянной угрозы быть сожранным переродившимся под влиянием стихии Смерти прахом.

Приговор уже был зачитан, и оставался последний пункт. Исполнение. Сихар улыбалась, Лае, похудевший, со шрамами на щеке, которых у него раньше не было, сложил руки на груди и усмехался углом рта. Канч сТруви смотрел себе под ноги. А Весна…

Весна улыбалась. Счастливо. И от той улыбки веяло жутким безумием Милы, только на какой-то особенный уже выворот: Мила жила, пусть в качестве вампира, а аль-нданна от жизни отказывалась.

— Стоять! — крикнула Хрийз, вкладывая в голос всю свою ярость. — Запрещаю!

По толпе прошла волнами кто-то крикнул «Умертвие!». Крик подхватили, и Хрийз вдруг поняла, что это кричат о ней. Что умертвием назвали — её. Новая волна удушающей ярости толкнула под руку, Хрийз выдернула из ворота раслин и подняла его в стылый воздух.

— Кто сказал умертвие? Где вы видели умертвие с раслином на шее?

Тишина.

На площадь упала тишина, такая полная и плотная, что её можно было нащупать пальцами. Даже ветер улёгся, даже сам воздух, казалось, уплотнился до хрустального состояния, и слегка хрустел при каждом вздохе.

— Знаете меня? — спросила Мила, упирая кулачки в бока.

Тишина. Милу знали. Знали очень хорошо.

— А я знаю её, — заявила маленькая неумершая, показывая в улыбке кончики клыков. — Это — Хрийзтема, дочь Бранислава сына Мирослава. Не умертвие. Ваша княжна.

— Глупая девчонка, — обречённо выговорила аль-нданна, и в тишине её голос звучал, как удары колокола, звучно и громко. — Зачем…

— Вы не уйдёте из мира, — резко сказала Хрийз. — Пока я не разрешу вам. После того, как вас отпустит господин сТруви, разумеется.

Старый неумерший кивнул, оценив сказанное, усмехнулся, но промолчал.

Яростная вспышка силы уже уходила, возвращая в тело противную слабость. Коленки дрогнули, в ушах зашумело. Снова начала подниматься боль, колоть противными мелкими иголочками изнутри, и Хрийз знала, что это только начало, впереди — вечность. Но терять сознание было нельзя, нельзя, нельзя!

— Сихар! Господин лТопи. Впредь не принимайте таких решений без меня.

— Вы ещё нездоровы, — начала было Сихар. — Вам придётся плохо уже через несколько минут! Кто вам позволил подняться с постели? Вы, Лилар? Где ваш ум? Как вы могли…

— Молчать, — приказала Хрийз, из последних сил удерживая сознание. — Я не хочу вас больше видеть, Сихар. Вообще!

— Но вам нужен лекарь… — растерялась целительница.

— Сама поправлюсь! — отрезала девушка.

И всё-таки потеряла сознание, даже не поняв, как именно это произошло.

Просто мир исчез в единой тёмной вспышке…

Очнулась, и поняла, что времени прошло мало. Потому что стоял вокруг приглушённый многоголосый говор не спешивших расходиться по своим делам людей, плыли в неподвижном воздухе холодноватые весенние запахи молодой травы, первоцветов, не до конца стаявших сугробов, вскрывшегося ото льда моря. Сквозь закрытые веки считывались ауры присутствующих. Мёртвые — Милы и Канча сТруви, пылающая яростным гневом аура Сихар, синевато-жёлтыми полосами — у Лаенча лТопи, серый невозмутимый Сумрак — Лилар, примятый, но непокорённый до конца Свет аль-нданны Весны…

Высоко в небе кричал Яшка, нарезая круги над площадью, и внезапно, вспышкой, Хрийз увидела происходящее глазами фамильяра, с высоты его полёта. Провалы на месте обрушившихся, сгоревших домов. Развороченные, не укрытые на зиму как должно, фонтаны. Чёрные мёртвые пруды-входы в подводную часть города, чем дальше от площади, тем больше. И людей…

Людей, заполонивших не только площадь, но и близлежащие улицы. Сколько людей! Оказывается, что в Сосновой Бухте проживает не так уж мало народу! И это сейчас, после войны и четырёх лет разрухи. Можно представить себе, каким нарядным и многолюдным город был раньше…

Хрийз шевельнулась, и поняла, что сидит на чём-то вроде кресла с высокой спинкой. Откуда оно тут взялось… впрочем, могли принести, пока Лилар держала на руках беспамятную госпожу. У колена устроилась Мила, её присутствие холодило, словно рядом поставили большую глыбу прозрачного льда. А над головой разливалось сияние погодного купола, его поставил и держал Лае — чтобы княжне в халате поверх сорочки не было холодно. Весна еще только набирала разгон, простыть на свежем воздухе в домашней одежде было как нечего делать.

Хрийз испытала благодарность к старому учителю, и решила, что стоит его действия запомнить…

Сихар протянула ей кружку с чем-то горячим: счейг и другие, наверное, целебные травы:

— Пейте, ваша светлость. Поможет восстановить силы…

Хрийз приоткрыла глаз. Разлеплять веки не очень хотелось, слишком ярок дневной свет, слишком яростен, глаза, привыкшие к полумраку замковой комнаты, реагировали слишком остро. Но девушка увидела, что Сихар почтительно опустилась на одно колено, и протягивает кружку… на ладони… И ведь, несмотря на всё своё призвание врача, Сихар собиралась казнить невиновного! Гнев обжёг, словно кипящая вода. Кружку в руке целительницы взорвало изнутри. Брызнули в стороны мелкие осколки.

— Я не хочу вас видеть, Сихар, — повторила Хрийз тихим голосом.

Она очень боялась сорваться на крик. На крик, который отберёт у неё невеликие силы и снова отправит в беспамятство. Терять сознание на виду у людей Сосновой Бухты — последнее дело. Достаточно и одного позорного раза!

— Вы — хороший врач, — продолжила она, и тут же поправилась: — Лучший. Но я. Не хочу. Вас. Видеть. Это же вам нетрудно понять?

— Вам нужна помощь целителя, ваша светлость, — тихо, упрямо проговорила Сихар. — Без неё вы не справитесь.

— Здесь есть целитель, — сказала Хрийз. — Уходите, Сихар. Сейчас же. Пока мой фамильяр не вцепился вам в волосы…

Яшка уже пикировал из поднебесья, пронзительно крича. Сихар оценила угрозу: Яшка её на дух не выносил и норовил вцепиться в волосы при каждом удобном случае. Но если раньше Хрийз ещё пыталась привести к порядку бешеную птицу, то сейчас вмешиваться явно не собиралась. Это раньше Яшка был всего лишь дурно воспитанной пернатой дрянью у неспособной выдать ему немного ума девочки-бастарда. Теперь он, помимо стихии Смерти, влетел в статус княжеского фамильяра, а бить такого заморозкой на упреждение было нельзя…

Сихар кивнула. Поднялась. И ушла, блюдя последнее достоинство несправедливо обиженной.

— Мне нужно встать, — Хрийз не знала, откуда пришла к ней эта уверенность, почему и откуда она знает, что сейчас нужно сделать, чего ждут от неё люди. — Лилар, помогите мне. Пожалуйста.

Ноги по-прежнему почти не держали. Хрийз казалось, что всё тело её шатается, как осина на ветру, и если на площади вдруг задует ветер, ведь унесёт куда-нибудь за горы и там шлёпнет на скалы так, что не соберёшь костей. Но на самом деле она стояла ровно и прямо, благодаря не только поддержке Лилар, но и собственному неугасимому пламени, вновь разгоревшемуся в душе.

Люди встретили её сдержанным гулом. Хрийз подняла руку, насколько смогла, и на площадь снова упала тишина.

— Я жива, — сказала она так громко, как сумела. — И вы живы тоже. Мы пережили войну, пережили первые послевоенные годы, и будем жить дальше. Залечим раны, и будем жить! Я, стихийный маг-хранитель мира, я, проводник стихии Жизни, говорю: мы будем жить!

На этих словах Хрийз вдруг почувствовала, как зрение переключается на магический спектр — без тех отчаянных усилий, какие до этого всегда требовались, и она прочувствовала каждый камешек, каждую травинку Города как своё собственное тело, и каждую боль от каждой утраты приняла как свою, — не осталось в Сосновой Бухте семьи, которую так или иначе не коснулась бы смерть. И тот яростный стержень, что выдернул её, больную, не оправившуюся толком от ран, сюда, во имя справедливости, сначала расширился, накрыв собою весь город и его окрестности, а затем распался, вплетаясь в магическую ткань мира. И вместе с ним ушли последние силы.