– А из столицы?

Женщина закончила разливать чай и поставила чайник в центре стола.

– С тех пор как она сдана – ничего, но мы быстро узнаем, когда ее снова возьмут.

– Кто возьмет?

– Императрица. Наш живой бог.

– Императрица Хана?

Женщина закончила исполнение ритуала, но еще сидела у столика с подносом на коленях.

– Нет, да благословит Ци ее кончину. Императрица Мико.

Я застыла с тарелкой супа у рта. Руки затряслись, но я так и держала ее, опасаясь привлечь внимание. Сладкая улыбка иеромонаха угасла.

– Насколько я слышал, Мико мертва.

– О нет, – произнесла женщина. Несмотря на склоненную голову и скромность манер, в ее голосе слышалась сила. – Они могут сколько угодно пытаться заставить нас в это верить, но Отако – боги, наши боги нас не оставят.

Он опять улыбнулся. Довольно. Сочувственно.

– Это вера, добрая женщина, не правда.

Женщина подняла голову, ее взгляд был настолько свиреп, что иеромонах вздрогнул.

– Правда в том, что она жива. И собирает войско, чтобы отбить столицу. Правда в том, что она сокрушит тех, кто сделал такое с нами, заставит каждого чилтейца и левантийца пожалеть о том, что вступили на нашу землю.

Она снова опустила взгляд к подносу, и в последовавшем напряженном молчании я почти поверила, что мне все померещилось, так смиренно и тихо эта женщина стояла на коленях перед нашим столом. Не в силах больше удерживать на весу пиалу, я поставила ее на стол. Если бы я могла дать им понять, кто я. «Что ты – это вовсе не ты», – поправила бы Она и отругала меня за одну только мысль подвергнуть опасности этих простых людей ради фальшивой императрицы.

Резкий смех иеромонаха разрушил это молчание.

– Ох уж эти истории угнетенных, – сказал он. – Чем безнадежнее их положение, тем цветистее и масштабнее россказни. После вы провозгласите ее бессмертной богиней, побеждающей всех врагов копьем из солнечного луча. – Его насмешливый взгляд остановился на седеющей склоненной голове женщины. – Если у вас нет подлинных новостей, можете рассказывать эти ваши истории в другом месте.

Женщина поднялась, костяшки пальцев, сжимающих край подноса, побелели.

– Ваше святейшество, – пробормотала она с порога, поклонилась иеромонаху, а потом мне.

Он успел только стиснуть зубы от злости, как дверь закрылась. И пока он таращился на закрытую дверь, столовый нож скользнул ко мне на колени.

Когда иеромонах обернулся, я опять взяла пиалу с супом, пусть и не так грациозно, как теми же руками умела императрица Хана.

– Вы уверены, что это разумно, ваше святейшество? – произнесла я, когда он поднес полную ложку к губам. – Сомневаюсь, что повар хорошо к вам относится.

– Если уж на то пошло, вряд ли он и к тебе хорошо относится, – ответил он и демонстративно проглотил суп. – Да благословят боги твою кончину.

Жена трактирщика проводила меня в комнату, но под пристальным взглядом одного из охранников иеромонаха я ничего не могла сказать. Женщина быстро показала гостиничные удобства и исчезла прежде, чем я успела избавиться от соглядатая. Придется выбираться из переделки самой. Как всегда.

Прошло много времени, прежде чем стих гул трактира. Я прислонилась к стене, чтобы не спать, но это тело испытывало усталость, какой я прежде не знала. Даже сидя, я то и дело впадала в дремоту, пока трактирщик с женой не отправились спать. А потом внизу перестали болтать и топать солдаты, только изредка поскрипывали под ногами половицы. Наконец и эти звуки затихли.

Я выскользнула из-под теплых покрывал в холодную обшарпанную комнату, где тростник на полу отсырел и не потрескивал под ногами. Помедлив в дверном проеме, я прислушалась, потом очень медленно сдвинула экран. В коридоре было темно, но я заранее сосчитала шаги до двери иеромонаха. Теперь, держась за стену одной рукой и ощущая в другой тяжесть столового ножа, я эти шаги отсчитывала.

Тринадцать и еще полшага. Протянув руку, я прикоснулась к гладкой бумажной панели на двери, натянутой туго, как барабан. Моя рука как паук прокралась от каркаса к ручке, и я медленно отодвинула дверь, еще осторожнее, чем свою. Совсем чуть-чуть, только чтобы проскользнуть внутрь.

Меж ставен мелькали полоски слабого света фонарей, очерчивая во мраке контуры спящего. Я подождала и, убедившись, что он лежит спокойно, прокралась внутрь, радуясь поглощающим звук циновкам. Все легче и легче. Однако обрывать жизнь иеромонаха столовым ножом – работа нечистая, хоть и выдающаяся.

Подстраиваясь к ритму его дыхания, я тихо выдохнула, сгибая больное колено, взяла поудобнее нож. Он был далеко не острым, и я занесла руку, готовясь бить с высоты.

Глаза иеромонаха неожиданно распахнулись. Метнулась рука, сомкнувшись на моем запястье так крепко, что мне послышалось, как хрустнули хрупкие кости императрицы.

– Решила, что сможешь перехитрить меня? – сказал он мягким бархатным голосом у самого моего уха, притягивая меня поближе. – Ты думала убаюкать меня своей уступчивостью и болезнью, чтобы я позволил тебе прокрасться и зарезать меня? Нет, госпожа Мариус, если надеешься выиграть, тогда ты не с тем связалась. Я слишком долго выживал в политических плясках, чтобы оставаться таким глупцом.

Последнее слово он произнес почти нежно, а губы так приблизились к моему уху, что кожу обожгло горячим дыханием.

– Ну, неужели это все? – с издевкой поинтересовался он. – Где моя злючка?

Его язык коснулся моего уха, я обернулась и щелкнула зубами, готовая укусить. Иеромонах засмеялся.

– Ты меня разочаровываешь, – сказал он и перекатился, увлекая меня за собой. Мое плечо ударилось об пол, а он тяжело навалился на меня всем телом, вжимая в матрас. – Я думал, ты станешь драться со мной. Думал, ты хочешь убить меня, а не трахнуть, но вижу, что шлюха в тебе всегда берет верх.

Из его благочестивых уст такие слова прозвучали грубо, я пыталась его оттолкнуть, но он прижимал меня к полу и рвал одежду. Его теплая рука стиснула мою грудь. Не мою – грудь императрицы Ханы. Это должно было помочь мне вытерпеть, но стало только хуже. Тело не мое, чтобы с ним обращаться так, как хочу, не мое, чтобы стыдиться. Но хотя она меня и покинула, мысль о том, что он осквернит ее тело, заставила меня вцепиться в его ухо и рвануть, глубоко вонзив ногти.

Иеромонах взвизгнул и перекатился, потащив меня за собой. Я должна была легко с ним справиться, я хорошо знаю, как сломать шею, в каком месте больней укусить. Но что бы я ни делала, он меня отталкивал, как назойливую муху, и смеялся, словно наслаждаясь этой нашей возней в темноте, перекатывая через комнату по полу. Я желала ему смерти, и он умер бы непременно, будь я в своем теле. Но вот это, неумелое, слабое и изломанное, не могло того, что мне требовалось – не могло без дрожи удерживать тяжесть, не могло без судорог сопротивляться его напору, ничего не могло – ни сбежать, ни закончить дело, и чем дольше мы боролись, тем яснее я понимала, чем это кончится.

С моих сжатых губ сорвался слабый крик отчаяния, и иеромонах рассмеялся.

– Как будто ты этим не наслаждаешься, моя дорогая, – сказал он, задыхаясь не то от напряжения, не то от возбуждения или от всего сразу. – Неужто тебе разонравилась твоя славная профессия?

Я попыталась плюнуть ему в лицо, однако слюны хватило только смочить язык.

– Пошел ты, – огрызнулась я. – Слезь с меня.

– А, так ты беспокоишься из-за императрицы Ханы? Ну, не стоит, ее не случайно прозвали шлюхой из Коя. – Он поднялся, крепко сжал мои бедра и подтянул к себе. – Ты должна прекрасно знать, что единственная сила женщины – у нее между ног.

– Здесь?

Я воспользовалась предоставленной возможностью перевести дух, захватила ногами его плечи и сдавила шею. Он, как все мужчины, никогда в жизни не встречавшие сопротивления, попытался вырваться, но я сцепила ноги в лодыжках и тянула его со всей силой, какие нашлись в этом хилом теле. Он вертелся, бил меня, как мог, и шипел как змея, но я ухватила себя за голень и тянула, сдавливая его горло. Иеромонах сопротивлялся. Он выкручивался, стараясь освободиться. Если бы я смогла продержаться, если бы в этих пальцах было больше сил, если бы чужие лодыжки не горели от боли, когда я старалась усилить хватку… Но, как я ни старалась, глаза сумраком застилала боль, и я дрогнула, отступила. Раскрасневшийся, задыхающийся иеромонах вырвался.