Битву не выиграть, если сдохнуть по дороге на нее.

Нет, это не левантийская поговорка, поскольку битвы слишком часто приходили к нам сами. Эти слова родились из старой пословицы: «Если потратить все силы на погоню за добычей, их не останется на то, чтобы ее убить».

Вечер наступал быстро, и я надеялся, что мы не остановимся. Лучше дремать, привалившись к трясущемуся боку повозки и приближаясь к месту назначения, чем пытаться найти сухое место для сна.

К несчастью, возница не имел желания ехать ночью. Когда повозка остановилась, императрица тут же начала какой-то торг и вернулась через несколько минут с торжествующей улыбкой. Чичи вскочила ей навстречу, и, заговорив со мной, кажется, впервые за день, Мико указала на центр поляны, куда возница бросил свернутую палатку.

– Костер, – сказала она по-левантийски, и, хотя слова были излишни, мне всегда было приятно слышать, как она говорит на моем языке, и это единственное слово свидетельствовало о моей ценности.

Я повторил его на кисианском, прежде чем перейти к привычным действиям. Найти сухое место. Собрать дрова. Раздобыть еду и воду. После проверить Чичи, улечься на жесткую землю и впасть в полусон, дрожа от холода под звездным небом. Когда мы попали в Чилтей, было тепло, но чем дальше мы уходили на юг и чем ближе подкрадывалась зима, тем больше я скучал по засушливой жаре степей.

В этот раз императрица купила еду в городе, и мы ели, прижимаясь поближе к огню, укрытые от ветра скошенным тентом, который возница поставил над костром. Перед сном Мико осмотрела мою рану и то ли кивнула, то ли поморщилась. Чичи улеглась рядом с ней, прижавшись к ее спине, а возница вскоре захрапел.

Несмотря на боль во всем теле от усталости, я не мог уснуть. На родине мы не путешествуем зимой, это время воздаяния богам и земле, для поминовения мертвых. Под вой холодного ветра я должен был вырезать камень для каждого из потерянных Клинков. Эска. Орун. Кишава. Гам. Фессель. Хаматет. Амун. Азим. Убайд. Хехет. Маат. Рен. Дхамара. Джута. Клинки разжаловали меня из капитанов, но я все равно был с ними связан, и каждый мой промах только сильнее приковывал меня к ответственности, от которой на этот раз я не мог убежать.

Имена павших кружили у меня в голове, пока я не погрузился в тревожную дремоту, боясь, что забыл кого-нибудь, ведь их было так много.

Через несколько часов меня разбудил грохот тележных колес. Они приближались, свет фонарей пробивался сквозь морось.

– Императрица.

Я перекатился поближе и обнаружил, что она уже приподнялась на локте и затаила дыхание. Возможно, почувствовав тревогу хозяйки, Чичи тоже подняла голову, и приближающийся свет отразился от ее слезящихся глаз.

Императрица вдруг вскочила и ринулась к дороге, размахивая руками. Она окликнула возницу, и свет фонаря осветил ее растрепанный силуэт.

Пара лошадей замедлила ход. Я тяжело встал, пытаясь уловить тон разговора. Поначалу возница отвечал неохотно, хриплыми короткими предложениями, но она преодолела его сопротивление длинными поэтическими фразами, свет фонаря падал так, будто она была актрисой в театре теней. Однажды я ставил такой спектакль с Эской, и мы оказались в безмолвном мире между костром и полотняным экраном, где не было ничего, кроме темноты над головой и тихого шепота зрителей.

Эска. Орун. Кишава. Гам. Фессель. Хаматет. Амун. Азим. Убайд. Хехет. Маат. Рен. Дхамара. Джута. Другая жизнь, в которую мне никогда не вернуться душой, даже если смогу телом.

– Рах!

Зов императрицы выдернул меня из сонного сумбура мыслей, и под аккомпанемент резкого голоса возницы я торопливо собрал наши жалкие пожитки. Когда я сунул последнее одеяло в мешок, возница крикнул, и колеса загрохотали по камням. Телега поехала.

– Рах! – снова крикнула императрица из повозки, и, ненавидя все, во что превратилась моя жизнь, я поплелся за ней.

Чичи вскочила и побежала к хозяйке, а я, пока повозка медленно набирала скорость, бросил Мико сначала один мешок, потом второй. Она поймала их и наклонилась вперед, призывая меня прыгать. Из последних сил я вскочил на заднюю перекладину, но смог ухватиться лишь за пустую темноту. Я бы упал обратно, если бы она не подхватила меня, отчего мы оба свалились на мешки и перепуганную Чичи. Собака взвизгнула, а императрица рассмеялась и разразилась тирадой на кисианском. Сквозь влажную, липкую ткань платья я чувствовал тепло ее тела и вспоминал тот вечер в горячей купальне. Того, как она смотрела на меня, а еще больше – как нарочито не смотрела, хватило, чтобы моя кожа начала гореть.

Теперь мы вместе упали, и только когда ее болтовня стихла, она, как и я, поняла, что ни один из нас не двигается. Мое сердце колотилось. Я мог бы поцеловать ее в темноте, сказать, как восхищаюсь ее смелостью, ее гордостью и достоинством, но не мог позволить себе отвлечься от цели. Я отпрянул, и она выбралась из-под меня и села.

Императрица Мико молча потрепала Чичи по голове и села на заднюю перекладину, свесив ноги на дорогу. Отблески лунного света освещали ее темные волосы, и пока она смотрела в ночь, я смотрел на нее, к беспорядку в голове добавлялись все новые мысли, и сон не шел.

Мейлян показался на следующее утро. Просто пятно, и мы могли бы не заметить его, если бы повозка резко не остановилась и я едва не вывалился на дорогу. Императрица, держась за заднюю часть тента, укрывавшего от дождя, выглянула наружу. Ветер трепал ее платье, подчеркивая фигуру, и я, твердо решив не думать о тепле ее обнаженного тела, лежащего рядом, пробрался на другую сторону, чтобы посмотреть на дорогу впереди.

Вид города наполнил меня трепетом. Мейлян на горизонте означал, что после всех этих дней пути, сначала пешком, а затем на череде повозок, когда я мог только смотреть на дождь и волноваться, я почти добрался до места. За Мейляном ждала Когахейра.

Императрица Мико обменялась парой слов с возницей, а затем, указывая на город, удрученно повернулась ко мне. Я снова оглядел далекое пятно на равнине. С нашей точки обзора казалось, будто река, вдоль которой мы ехали, течет прямо за него, но расстояние, которое еще предстояло преодолеть, не могло так огорчить императрицу. Затем я увидел на юге еще одно пятно, над которым развевались на ветру крошечные знамена.

Приближающаяся армия.

Кисианцы намерены забрать свой город обратно? Это казалось единственно возможным объяснением и на первый взгляд не представляло особого интереса, но вскоре породило десяток страшных мыслей. То, что атака на город помешает императрице Мико добраться до своего министра, было первой и наименее тревожной из них. Затем я в ужасе вспомнил, что Сетт и все мои Клинки все еще в городе, символически изображают его защиту. Будут ли они сражаться? Потребует ли этого от них Гидеон? Ждет ли он этого? Или это вообще армия победителей, расположившаяся лагерем за стенами, и я опоздал?

Я не мог высказать свои опасения. Языковой барьер, который мы медленно преодолевали, вернулся и стал еще более непреодолимым. Наша дружба, зародившаяся в кисианской глуши, здесь ничего не значила. Я по-прежнему левантиец, связанный клятвой со своим народом.

Императрица Мико спрыгнула с повозки и пошла к вознице. Чичи вскочила и тревожно забила хвостом. Я присел рядом с собакой и запустил руки в ее шерсть, чтобы успокоить не только ее, но и себя.

– Я беспокоюсь, – сказал я, радуясь возможности поговорить с кем-то, кто не станет судить или расспрашивать. – Похоже, мы с твоей хозяйкой скоро разойдемся во мнениях и даже не сможем объяснить почему. По правде говоря, мне вообще не стоило садиться в ту лодку.

Я думал об этом сотню раз. Но я все же сел, и одним богам ведомо, что случилось бы с императрицей без меня. Она сильная и способная и, возможно, смогла бы справиться, но от воспоминаний о ней, неподвижно лежащей в пещере, у меня от страха свело живот, и я возненавидел себя за желание не идти с ней. Она заслуживала лучшего. Лучшего, чем я.