– Попробуй это, – сказал я, протягивая ей самую сухую деревяшку и вынимая нож, чтобы снять мокрую кору с остальных. Пробормотав нечто похожее на благодарность, она вернулась к своей работе, но все так же безуспешно.

– Не останавливайся, – сказал я, наблюдая, как она то начинает, то бросает трудиться над двумя палками, которые выбрала. – Продолжай в одном темпе. И вот эта, – я указал на деревяшку у ее ног, – должна быть получше.

Я протянул руку, и она отдала мне палки, с таким хмурым видом, что я оставил при себе все замечания насчет уродства, которое она называла костром. Может, я смогу переделать его, когда она отвлечется.

Императрица Мико наблюдала за моей работой, скрестив руки на груди. Я не мог высечь искру дольше обычного, но сказал себе, что тому виной усталость, а не ее взгляд. Наконец сверкнуло пламя, но даже когда загорелись листья, лицо императрицы не смягчилось. Она взяла еще один цветок и, зажав стебель между зубами, принялась посасывать, обтирая грибы подолом. Она также разложила для просушки содержимое мешка с припасами, но мне ничего не показалось знакомым.

Работая молча, мы вскоре развели хороший костер, на котором готовилась парочка крабов. Снаружи наступила ночь, в углу сухой пещеры свернулась Чичи, и только ее поднимавшаяся и опускавшаяся спина давала понять, что собака еще жива.

– Надеюсь, грибы не ядовитые, – сказал я, надкусывая один. – У меня на родине есть несколько просто ужасных. Один называется красношапочник, или красный лепесток, поскольку похож на красный цветок с пятью лепестками. Он убил больше лошадей, чем мне хотелось бы думать. По какой-то причине он их привлекает, и они тут же начинают биться в судорогах и пускать пену изо рта. Нужно срочно вызвать рвоту, но лошади этого не умеют, так что…

Я пожал плечами, стараясь не думать обо всех лошадях, чью смерть видел. Старых и молодых. Больных и здоровых. Даже илонга Гидеона. Вспоминал ли он о ней сейчас?

Я откашлялся, но в горле застрял комок.

– Наши конюхи держат запас красношапочника, чтобы прекращать страдания раненых лошадей. Это лучше, чем осквернять их плоть.

Императрица смотрела в огонь, откусывая свой гриб. Несмотря на голод, она ела так, будто сидит у изящно накрытого стола, а не на земле в грязной пещере.

– Мы нечасто едим крабов, – продолжил я, не зная, стоит ли переворачивать их, пока они готовятся. – Гурт Торин никогда не проводил много времени в устьях рек. Мы, степняки, охотились на антилоп, – я изобразил руками рога антилопы. – Антилопа. В лесистой местности водятся кабаны, а в верховьях рек в подходящее время года есть рыба, – теперь я изобразил на голове плавник. Меня скрутила тоска по дому, и я уставился на темнеющее небо. – И к такому количеству дождей мы тоже не привыкли. Даже в дельтах ни в одно время года не бывает так сыро. – Императрица по-прежнему ничего не отвечала. – И у нас две луны. – Я поднял вверх два пальца в виде нашего символа луны. – Богиня Луны располагается на горизонте, как застенчивое солнце. Она растет и убывает так же, как и Всевидящий отец, но даже на северных равнинах видна только половина. Она как мать присматривает за нами.

В этот момент императрица посмотрела на меня, пытаясь понять слова.

– Моя мать умерла, когда я был маленьким, – продолжил я, не столько для нее, сколько для себя. – Она заболела, и целители ничего не смогли сделать. Они пытались. Отец умер так рано, что я его не помню, но обо мне всегда кто-то заботился. Гурт – это наша семья. Мы делаем все ради гурта.

Я смотрел, как языки пламени лижут жесткие панцири крабов.

– Думаю, Гидеон до сих пор верит в это, просто избрал иной путь.

При звуке его имени императрица Мико прищурилась.

– Император Гидеон? – сказала она.

– Это так странно звучит. Но да, полагаю, так его сейчас следует называть. Он хороший человек, по крайней мере, был таким. Я не могу этого забыть. – Я поменял позу и посмотрел прямо на нее. – Ты знаешь? – мой пристальный взгляд привлек ее внимание. – Ты знаешь, что светлейший Бахайн им манипулирует? Что именно он виноват во всем, что произошло? – Я махнул рукой в сторону, откуда мы пришли. – Он использовал нас. Использовал чилтейцев. Только чтобы забрать у тебя трон. – На этих словах мой голос надломился, я с трудом представлял, что за человек мог столько всего разрушить, погубить столько жизней ради чего-то столь бессмысленного. Это никак не отменяло того, что сделали с нами чилтейцы. Или что Гидеон сделал с Кисией. Но в тот момент мне нужно было знать, что она понимает – виноваты не только мы, ее настоящий враг живет на ее земле, говорит на ее языке.

Мико нахмурилась. Она не понимала слова, но, возможно, почувствовала какую-то часть их смысла или уже знала правду, поскольку отвернулась, склонив голову под тяжестью горя.

Я смотрел в огонь, а она в дождь, никто не произнес ни слова, пока не приготовились крабы. Расколов панцирь, я вытащил мягкое белое мясо и протянул Чичи, прячущейся в глубине пещеры.

– Вот, – сказал я, помахав ей. – Иди поближе к огню, обсохни.

Собака не шелохнулась, и я бросил мясо в ее сторону. Чичи смотрела на него, виляя хвостом, потом очень медленно подкралась к нему, облизывая воздух. Мясо исчезло в мгновение ока, и я бросил еще кусочек поближе. На этот раз собака сомневалась не так долго. Третий кусочек я положил на ладонь. Обнюхав ее, Чичи подошла ближе и съела мясо, облизав шершавым языком мои пальцы.

Я почесал ее за ушами.

– Вот, у костра не так уж и плохо, – я положил кусочек краба рядом с собой, и Чичи улеглась, зажав его между лап.

Когда я поднял взгляд, императрица со слабой улыбкой смотрела на меня. Она кивнула собаке и что-то сказала, улыбка ее дрожала. От доверия в этом взгляде у меня что-то затрепетало в животе. Не в силах встретиться с ней глазами, я потрепал Чичи по голове, случайно встретившись с пальцами Мико. Она отдернула руку и покраснела. Она что-то пробормотала – возможно, это были извинения – и отвернулась, гордо задрав подбородок, но в какую бы ложь она ни пыталась заставить поверить меня или себя, ей удалось лишь выглядеть уязвимой.

Я вынул из огня краба и протянул ей.

– Краб, – когда она повернулась, я снова повторил, подкрепив жестом: – Краб.

Она попыталась повторить слово, и, хотя не совсем преуспела, я улыбнулся от звука моих слов на ее губах. Те немногие чилтейцы, что выучили наш язык, делали это совершенно для других целей. Она попробовала сказать слово еще раз, и у нее почти получилось. Взяв краба, она указала на огонь.

– Огонь, – сказал я, и она снова попробовала повторить. Когда у нее получилось, она указала на палку, листок, землю, лужу воды и наконец на Чичи.

– Чичи? – сказал я, но императрица помотала головой и указала снова. – А, собака.

Остаток вечера мы ели нашу скудную пищу и обменивались словами, по очереди называя предметы и выворачивая язык ради новых звуков. Когда закончились предметы, на которые можно было показывать, мы перешли к простым фразам, но постепенно, по мере того как костер начинал угасать, угасало и наше настроение, вместе с холодом в тело проникла усталость.

Мы устроились на ночлег по разным сторонам умирающего костра. Не самое удобное место, но усталость компенсирует многое, и я уже почти засыпал, когда услышал всхлип. Это было так неожиданно, что сначала я посмотрел на собаку, но плечи императрицы Мико затряслись, и она уткнулась лицом в колени, обняв их руками, как ребенок.

– Императрица?

Я положил руку ей на плечо, предлагая свою силу, как сделал бы это для любого Клинка, попавшего в беду, но она отстранилась и, подняв голову, завыла как волк. Вой перешел в нечленораздельный поток кисианского, сопровождаемый рыданиями. Большая часть слов не имела смысла, а лишь передавала ее страдания, но я уловил повторяющиеся имена. Сян. Эдо. Бахайн. Она указала на меня и гневно выкрикнула имя Гидеона, но потом поддалась безнадежности. Мико раскинула дрожащие руки, слезы текли по ее щекам, пока она говорила о Мейляне и повторяла имена Дзай, Мансин и Оямада, снова и снова. Я понятия не имел, кто такие Дзай и Оямада, но Мансина я знал. Старый воин, сидевший на троне в ее доспехах и обманувший всех нас. Я видел его во дворце, запертым в камере. Я хотел бы сказать императрице, что он жив, но мог лишь слушать ее излияния, пока она не выдохлась. Тогда она свернулась калачиком, всхлипывая и повторяя одно имя снова и снова. Мама.