– Лечати сейчас принесет тела, господин, – сказал Кочо.

– Хорошо. – Знахарь встал передо мной. – Ходячая смерть номер три, – произнес он. – Одну из двоих душ удалить легко, а другую – нет. Я хочу определить причину. Когда вы разделяетесь, всегда ли в мертвое тело уходит одна и та же душа, а другая всегда остается на месте?

Слово «да» едва не сорвалось с моих губ, но попало в засаду сомнения. Я же помнила, как Джонус кричал кисианцам, так же ясно, будто кричала сама. Когда я раскинула его руки, они подчинились не сразу, словно мышцы сами решили, что уже не нужны.

– Я… я не знаю.

Безупречное лицо Знахаря омрачил хмурый взгляд.

– Не могу понять, как ты можешь не знать. Ты, душа, с которой я сейчас говорю, ты когда-нибудь прежде ходила, находясь в мертвом теле?

Мне опять хотелось ответить «нет», но сомнения затуманили все.

– Не знаю, – сказала я. – Помню, что я это делала, но также помню, что и не делала.

Знахарь выпрямился, переглянулся через мое плечо с Саки, а потом обернулся к Кочо.

– Сделай дополнительную пометку. Разработать ряд тестов для определения, в какой степени души внутри Ходячей смерти сливаются, разделяя свой опыт. С Первой и Второй Ходячими смертями подобного не проявлялось, но троих подопытных недостаточно, чтобы делать выводы.

– Да, господин.

– Саки, – продолжил Знахарь. – В данный момент нам придется удовлетвориться выяснением, которая из душ войдет в труп, если удалить обе.

Видимо, она кивнула или поклонилась, потому что Знахарь зашагал прочь, и его сандалии цокали по полу так же мерно, как звучали слова.

Как и в прошлый раз, Лечати принес два тела, и пляска началась заново. Я все время понимала, где нахожусь – в своем теле или же в мертвеце, – но во время перемещений все кружилось и расплывалось, повторяясь снова и снова. Наконец Знахарь приказал остановиться, и я осталась сидеть, облизывая высохшим языком отдающие пеплом губы.

– Итак, ничего, – сказал Знахарь, расхаживая теперь с яростной энергичностью. – Неожиданно. Я не вижу причины, по которой ты не могла бы извлечь душу Ходячей смерти из тела и поместить в труп, ведь, в отличие от душ нормальных, для нее эта дорога привычна. – Казалось, он вопрошал весь мир. – Есть ли разница между методом удаления душ из тела, который используешь ты, и тем, по которому действует Ходячая смерть?

Вопрос был встречен молчанием. Знахарь остановился.

– Мне нужно осмыслить то, что мы выяснили. Сеанс завершен. Пусть Лечати уносит тела.

Знахарь вышел мимо темнокожего молодого человека в дверном проеме. Лечати посмотрел вслед хозяину, а потом перевел вопросительный взгляд на Кочо, который бросил перо и теперь потирал запястья.

– Нехорошо? – спросил он.

– Нет ответов, одни вопросы.

– Э-э-э… – молодой человек, казалось, зажевал то, что собрался сказать, и смотрел так испуганно, что Кочо бросил тереть запястья.

– Что такое?

Лечати откашлялся.

– Я… я был в городе и узнал кое-какие новости.

– Скверные новости?

– Полагаю, зависит от точки зрения. – Он поправил подол рубахи. – Мы всегда ведь можем уехать, и поэтому неважно, кто правит Кисией, но императрица…

Кочо вздохнул.

– Говори уже, парень.

– Мейлян взят чилтейцами, те, похоже, в свою очередь, уничтожены левантийцами, и один из них объявил себя новым императором Кисии. И еще… еще я слыхал, что кисианскую армию вел в бой не император Кин. То была императрица Мико. Дочь ее величества.

– Ее величество будет рада узнать, что она до сих пор жива.

Лечати поджал губы.

– Я совсем не уверен, что это так, поскольку битва проиграна. Потому я пока не сказал ее величеству.

Комнату заполнила тишина, и, несмотря на усталость, согнувшую мою спину, сквозь туман собственной боли до меня отчасти дошло, какие страдания ожидают императрицу.

– Так скажи ей, – ответил Кочо. – Лучше пусть узнает сейчас, чем потом.

– Но хозяин приказал нам ее не расстраивать, это может повлиять на ее состояние.

– Значит, не говори хозяину. Императрица имеет право узнать.

Лечати открыл было рот, чтобы возразить, но Кочо его оборвал:

– Проклятье, мальчишка, речь о ее дочери. Разве ты на ее месте не хотел бы узнать?

Молодой человек кивнул и взглянул на Саки.

– Госпожа?

Она кивнула, резко и коротко, и отвернулась, продолжив разбираться с работой. Лечати в сомнении еще постоял в дверях, а потом ушел по коридору. В следующее мгновение голос Кочо вывел меня из ступора.

– Теперь можешь пойти отдохнуть. Он до утра тебя не позовет. Возможно, и дольше. Когда хозяин в таком настроении, он непредсказуем. Однажды пропал на полгода.

Кочо рассмеялся, но я была не в восторге от перспективы так долго ждать. В таком подавленном состоянии я кое-как поднялась с кресла и, опираясь на палки и шаркая, как изломанная жизнью старуха, поплелась во тьму лабиринта, который теперь стал мне домом.

Я думала о побеге. Настолько серьезно, что обошла весь дом, исследовала все выходы, от дыр в стенах до внутренних дворов и дверей, запертых или маняще открытых, как будто звали бежать. Я также присматривала оружие, но встретила только коллекцию декоративных булав и два зазубренных серпа, брошенных в переходе ко Двору глициний. Я рассмотрела серпы – большие, незаметно не пронесешь.

Когда я вернулась в свою комнату и опустилась на циновку под кажущийся бесконечным стук ливня по крыше, уже смеркалось. Сезон дождей в Кисии и правда настолько отвратителен, как о нем говорили. Теперь во мне впервые шевельнулось нечто, похожее на восхищение местными, адаптированными к таким условиям одеждой и архитектурой. Народ годами борется с дождями подобной силы, с разливом рек и огромными кучами снега, и все же справляется не хуже чилтейцев. И я задумалась, удавалось ли это чилтейцам, которые когда-то здесь жили.

Свет медленно угасал, и комнату уже заполнили тени, когда кто-то постучал в дверь.

– Кто там? – спросила я и потянулась к клинку, которого у меня не было.

– Кочо, – услышала я приглушенный голос. – Принес поесть.

– А, входи.

Дверь сдвинулась, и Кочо неловко шагнул в комнату сквозь неширокий проем.

– Сидишь в темноте? – сказал он, прикрывая за собой дверь ногой.

– Когда я села, еще не стемнело.

Старик поставил поднос на циновку, и керамические посудины звякнули. Я не могла разглядеть, что там, однако нос почуял восхитительный аромат горячей еды, и в животе заурчало.

Порывшись в своем объемистом коричневом поясе, Кочо запалил длинный трут и прошел по комнате, зажигая фонари. Он принес рыбу с рисом, какие-то зеленые овощи и томленый персик, а рядом с подносом извергал завитки пара чайник. Мои недавно зародившиеся уважение и признательность к кисианскому образу жизни еще малость выросли.

– Как императрица Хана? – спросила я, увидев, что уходить Кочо не собирается.

Старик поморщился, щелкнул языком.

– Не особенно хорошо. Она очень тяжело приняла весть о дочери.

– Ничего удивительного. Теперь оба ее ребенка мертвы.

Я махнула рукой сквозь пар, не желая поднять взгляд.

– Да, я знаю, – ответил Кочо. – Только это не просто горе… ведь она обвиняет себя. У нее много поводов для сожаления.

Мне сказать было нечего, я ждала, когда он уйдет, но мгновения шли, а Кочо не сделал ни шага к двери. Молчание углублялось, становилось неловким, я уже хотела сказать, чтобы он уходил, но он вдруг произнес:

– У тебя есть много вопросов. Может, я ненадолго составлю тебе компанию?

Не успев сказать «нет», я уже согласилась – на ответы, не на его общество.

Кочо хмыкнул, опускаясь на колени с другой стороны подноса. Стола не было, но, несмотря на негнущиеся щелкающие суставы, Кочо устроился, как будто за столом, и начал разливать чай. Увидев, что чашек там две, я бросила на него резкий взгляд.

– Вижу, ты собирался остаться.

– Собирался. Знаю, ты птица стреляная, но никто из подопечных хозяина не проходит свой путь без усилий. И никто со знанием не родился. Он всегда говорит, что в этом проблема. Ведь никто не приходит сюда, понимая, что душа есть нечто большее, чем идея их религии. Может быть, знай они не одну лишь собственную веру, а и все остальные, то понимали бы, что так широко распространенное понятие не могло быть просто идеей.