За работой я едва замечал поле боя вокруг – выкрики, приказы, движение, тяжелый топот копыт и мельтешение людей. Когда, наконец, я огляделся, среди мертвых тел стояла Хими с другими моими Клинками неподалеку.

– Не стойте столбом, – сказал я. – Нужно освободить души и почтить мертвых.

– Гидеон сказал…

– Мне все равно, что сказал Гидеон. Мы не можем оставить души запертыми, в каком бы теле они ни были рождены.

– Да, капитан.

Пока чилтейцы устремились грабить сдавшийся город, я переходил от тела к телу, и мои Клинки со мной. Дишива не присоединилась к нам, но и не запретила этого горстке своих Клинков, и наша группа увеличилась. Я улыбнулся этому маленькому акту неповиновения, тому, что люди последовали моему примеру.

Это продлилось недолго. Вскоре по полю боя пронесся приказ возвращаться в лагерь, и с мыслью о еде и отдыхе мои товарищи стали расходиться.

– Пошли, капитан, – сказала Хими, поднимаясь после того, как закончила с очередным телом. – Пора идти.

– Ты иди. Я останусь до последнего мертвого, которого нужно почтить.

Она поколебалась, но надежда, что она останется со мной, умерла вместе с ее прощальным жестом.

– Как пожелаешь, капитан.

Я едва не приказал ей остаться, но сдержался и продолжил работу с несколькими последними Клинками. Вскоре появился Сетт.

– Хватит, Рах, – сказал он, голос достиг меня раньше приглушенного стука копыт его лошади. – Мы должны вернуться в лагерь.

– Тут еще остались мертвые.

Он зарычал.

– Будь ты проклят, Рах. Ты что, не можешь хоть раз сделать, как велено? Гидеон же сказал – никаких голов.

– Но почему? Потому что из-за этого мы выглядим жуткими варварами, которыми они нас считают? Мы же убиваем их и сравниваем с землей их города.

– Это делают чилтейцы, а не мы.

Я поднял на него взгляд.

– И в чем же, мать твою, разница?

– В том, что наш гуртовщик – Гидеон, а не ты. Так что брось эти головы и пойдем. Если вернешься сейчас, это можно будет забыть. Я не расскажу…

– Нет. Забирай всех остальных, но я останусь.

Он долго смотрел на меня, а потом вздохнул.

– Ты за это ответишь собственной головой, Рах. Давай мне те, с которыми ты уже закончил.

– Что?

– Ты не только упрямый, но и глухой? Отдай мне головы. Я отвезу их в лагерь и провожу души.

– Уверен, что ты этого хочешь?

– Нет, но ты их уже отрезал, так что мне придется. Давай сюда эти проклятые головы.

Я передал их ему по одной, и Сетт умудрился кое-как разместить их между согнутой рукой, ногой и грудью. Шеи смотрели вверх, чтобы не испачкать его кровью. Скорее всего, он не доедет до лагеря, не потеряв хотя бы одну голову, но обязательно вернется за ней, ведь Сетт – человек слова. Упрямец видит упрямца издалека.

Клинки уехали с ним, а Дзиньзо начал терять терпение, но остался рядом, даже когда появился чилтеец и закричал на меня. Не понимая слов, легко было не обращать на них внимания, и в конце концов он просто пнул меня и удалился. Спустя несколько голов явился второй с копьем, но его присутствие возмутило Дзиньзо, он встал на дыбы, и чилтеец поспешно сбежал.

Ожидая, что вскоре за мной явится целая армия, я резал каждое горло как последнее, но полдень сменился вечером, а я все сидел, отделяя головы от тел, и мысли давно превратились в невнятный кисель.

С наступлением темноты работать стало труднее, но после стольких раз руки, похоже, уже сами помнили, что делать. Мне бы следовало отвести Дзиньзо обратно в лагерь. Ему требовались вода, корм и отдых, но каждый раз находилось еще одно тело, достойное сострадания. И потому я оставался, невзирая на вонь и жужжание мух. Оставался с воронами, насекомыми и редкими бродячими собаками, оставался, пока с неба утекал последний луч света.

Утонув в тумане из запекшейся крови и жесткой кожи, я не заметил приближающийся силуэт, пока его фонарь не оказался прямо передо мной и, покачнувшись, опустился на тело мальчишки, с которым я закончил две головы назад.

– Это тебе, – слова были левантийские, но произнесены с акцентом.

Взглянув на своего благодетеля, я увидел на месте лица лишь светлую ткань.

– Кто ты?

Он не ответил, просто развернулся и ушел. Я окликнул его, но человек в подпоясанном сером одеянии не оглянулся. Может, это был призрак, плод моего усталого воображения, но, как правило, призраки не приносят фонари. И рядом с фонарем стояла деревянная бадья с водой. Я отдал ее Дзиньзо и трудился, пока в фонаре не кончилось масло. Тогда я продолжил в темноте.

Когда я вернулся, меня ждал Гидеон. Не тот Гидеон, которого я называл другом, а тот, кто ушел от меня в Тяне. Жесткий. Серьезный. Гуртовщик изгнанников.

– Тебе было велено оставить головы. – Он стоял, уперев руки в бока. – И вернуться много часов назад.

Вероятно, было не так поздно, как я думал, поскольку лагерь еще не спал. Сидевшая неподалеку у костра группа капитанов – Менесор, Йисс, Лашак и другие – умолкла и наблюдала за нами.

Я бросил кучу голов, которую смог унести, к ногам Гидеона и соскользнул с седла.

– Я не возьму такой груз на душу даже ради своего гуртовщика.

Именно по этой причине все мы были изгнаны и оказались здесь, однако некоторые Клинки покачали головами, вокруг меня тучей мух зажужжали голоса. Одна из отрезанных голов подкатилась к сапогу Гидеона, но он смотрел только на меня.

– Даже ради брата, который просит от тебя пойти на жертву?

Вопрос ударил меня, словно нож в сердце. Гидеон просил доверять ему, просил сражаться за него, но когда на кону оказались жизни Амуна, Ийи и моих седельных мальчишек, не оставил мне выбора. А потом потребовал молчать.

– Ни один истинный брат не попросит такой жертвы, – ответил я.

В тишине звуки лагеря казались очень далекими. Рядом поднял голову Дзиньзо, и звяканье уздечки громом отдалось у меня в ушах.

– Не вздумай ослушаться меня еще раз, Рах.

– Тогда отдавай приказы, которые я смогу исполнять с гордостью!

Мой выкрик звенел в темном небе, а я стоял, вцепившись в поводья Дзиньзо, будто они – спасительная нить, соединяющая меня с прошлым, с тем временем и местом, где Гидеон был для меня всем.

Но пути назад не было.

– Я, Рах э’Торин, вызываю тебя на поединок за звание гуртовщика левантийцев.

Ночь наполнили пораженные вздохи, но Гидеон только пожал плечами.

– Я же говорил тебе, что когда-нибудь это произойдет? – Печальная улыбка на миг вернула мне старого друга, прежде чем его вновь поглотил холодный предводитель. – Мне повезло, что гуртовщики не сражаются на клинках. – Он оглядел капитанов, замерших у костра. – Созовите гурт.

Вокруг все разом пришло в движение. Ночь огласили крики: «Вызов! Гуртовщик получил вызов!», и капитаны, сидевшие у костра, встали и принялись растаскивать бревна и седельные сумки, чтобы освободить место.

Гуртовщики редко происходят из бывших Клинков, и, поскольку это наивысшая позиция в нашей иерархии, все решается не оружием, а словами. Никто не мог умереть на таком поединке, но проигравший все равно отправлялся в изгнание, в святилище или сад, говорить с богами. Здесь не было святилищ и заклинателей лошадей, но проигрыш все равно будет означать потерю моих Клинков и, если Гидеон решит меня бросить, смерть от рук чилтейцев. Когда-то я счел бы такой исход немыслимым, но ни в глазах, ни на губах Гидеона не было улыбки, когда он пригласил меня присоединиться к нему у костра.

– Я люблю тебя, брат, – тихо сказал он мне одному. – Но выиграю, потому что должен, ради всех нас.

У меня не было времени ни ответить, ни даже подумать. Со всего лагеря сбегались Клинки, образуя вокруг нас огромный круг, будто мы собрались драться.

– Капитан, – сказал запыхавшийся Йитти, – ты уверен, что хочешь этого? Давай я встану между вами и помирю вас, прежде чем…

– Нет. Если ты это сделаешь, все произойдет завтра или послезавтра. Лучше здесь и сейчас. Позаботься о Дзиньзо.