Она развернула записку. Прочла. «Массовое жертвоприношение… толпа на площади… великое подношение, торжество ликующих душ, как начертано Сафидом…» Надежда выкупить себе божью милость ценою душ всех собравшихся на церковном дворе. «Костры Сафида понесут души… снаряды с самовозгорающимся флогистоном… стелющийся газ…»

Чудовищный, изуверский план. Выдающий зверство за решимость, бесчеловечность за отвагу.

Эладора порвала записку.

– Кстати, – сказала она закрытой двери, зная, что он прислушивается. – Сестра жива. Теревант Эревешич скоро получит меч назад. Катись к черту со своими заговорами – у меня есть идея получше.

Раз уж она попала внутрь, то жрецы и служки, которые толклись тут повсюду, не обращали на нее внимания. Все здесь в одной ловушке, никто не желал мужественно выйти навстречу опасности. Дворец стал ковчегом, дрейфующим по бурному морю. Священники шушукались по двое-трое, слуги либо занимали себя бессмысленными поручениями, либо поглядывали на выход. Эладора вспомнила, как Теревант описывал долину Грены после божьей бомбы. Хранимые Боги все еще тут – она отстраненно ощущала их в уголке души, хоть давление зарождающейся святости в ней исчезло – но что-то отсутствовало в самом сердце церкви. Синтер изгнан, и никто другой пока не принял бразды в свои руки.

Она вошла в золотые покои патроса. Их пытались заодно приспособить под тронный зал для нового короля Гвердона, однако возникли разногласия, кому из правителей отдать первенство. Сиденье патроса располагалось на главном месте, прямо перед высоким алтарем, зато королю выделили более широкое и приподнятое кресло у боковой стены палаты. Ни патрос, ни король в данный момент не почитали присутствием зал, но поскольку дворец закрыли, то новоиспеченным придворным просто некуда было больше идти. Когда Эладора вошла, какой-то дряхлый епископ надрывался, чтобы его услышали за шумом толпы и бури снаружи:

– Сила церкви всегда была на полях и пастбищах. В скромных деревеньках. В маленьких сельских церквушках. Ради них – и в них самих – мы должны искать пути к обновлению, – восклицал он.

Мхари Воллер отделилась от кучки придворных за королевским троном и шатко посеменила к Эладоре. Воллер носила пиджак с расшитым королевским гербом. Фестиваль, где Хранимые Боги «обнаружили» короля, состоялся неделю назад – Эладоре стало интересно, вышивала ли Воллер пиджак тайно до Фестиваля или ее семейство хранило его триста лет где-нибудь на чердаке, пока он вновь не стал политически востребован.

– Эладора! Что на тебе надето? Как ты умудрилась выйти в такую погоду без зонтика? – От дыхания Воллер несло спиртным. – Кругом такая жуть. Синтер устроил неслыханный переполох – я точно не знаю, что произошло, но Сильве весьма нездоровится. А тут еще эти неприятности – мы обсуждаем, куда нам податься. Я предложила Маредон, но общество скорее склоняется к какой-нибудь застойной дыре вроде Вельдакра – ох, там, конечно же, восхитительная сельская идиллия, но разве…

– Неприятности? – недоверчиво переспросила Эладора.

– Да, какие-то нелады в порту – мы даже слышали пальбу из пушек. Кто-то сказал – это налет пиратов из Лирикса.

– Это Божья война. Это – Ишмира.

– Божья война, – заявила Воллер с неуместной убежденностью, – очень, очень далеко от нас. А Эффро с тобой? Он уже признал права короля Беррика, когда одобрил решение по поводу убийцы посла Ольтика – вот, первая подвижка, проблеск здравого смысла. Я тебе говорила, что он образумится.

Эладора некоторое время таращилась на нее, потом сказала:

– Мне надо поговорить с патросом. Или с королем. С обоими. С тем, кто главный.

– Что ж, вопрос немного дискуссионный. Интересные настали времена, но…

– Где моя мать?

Сильва была в светлице, в стороне от шумной палаты. Она сидела в кресле-каталке, вперившись в забранные ставнями окна. Обожженные руки в бинтах, обнаженный меч на коленях.

Она не пошевелилась, когда Эладора вошла. Не пошевелилась, когда та стала подле нее на колени. Сколько в ней осталось души? А сколько выдрали ветреные боги, когда покинули ее? Она раскрылась перед превосходящими силами и заплатила за это.

Но Эладора просто так не отступится.

– Мама, это Эладора. Ты меня слышишь?

Ничего.

На столе лежит цветочная гирлянда. Талисман Матери. И меч перед Сильвой. Все это лишь символы, но Эладоре боязно к ним прикасаться. Ей необходимо остаться духовно нетронутой. Возобновление связи с Хранимыми Богами здесь и сейчас разрушит ее замысел. А может, разрушит ее саму, оставит пустую оболочку, как от женщины, что сидит перед ней.

Она попробовала еще раз:

– Мама. К нам пришла Божья война. Мне нужно… то есть городу нужно… – Она замолчала, обуреваемая сомнением. – Н-наверно, тебе стоит…

Когда вслух говорила Святая Алина, то ее голос звенел пением труб, победным громом, зарей, пробившей завесу ночи. Ее слова были исполнены светом и силой и зажигали душу любого, кто им внимал.

Голос, просочившийся из материнских обвислых губ, был присвистом порванных мехов, потрескиваньем угольев в угасающем очаге. Медленным оседанием пепла.

– Почему ты так и не обняла богов, дочка? Я водила тебя в часовню на холмах. Я учила тебя всем псалмам. Почему ты сопротивлялась?

– Я… я не знаю.

– Подленький ребенок, – сказала Сильва, и Эладора отчего-то знала, что злость этих слов исходит от матери, а не от какой-либо силы, вещавшей через нее – или ее устами. Но чего она не могла сказать, так это сколько в сидящей перед ней осталось от Сильвы, а сколько заместили собой Хранимые Боги. – Трижды ты взывала к богам. Трижды они тебе отвечали. И трижды ты их отвергла.

«Трижды. На Могильном холме, когда Джермас пытался подменить мною Кари во время вызова Черных Железных Богов. В Новом городе, когда мы с тобой дрались. И на Мысу Королевы, против Рамигос».

– Взывала не я. То есть… дедушка, это он… он повредил мою душу, мама. Так сказала доктор Рамигос. Духовный рубец. А потом Синтер стравил нас с тобой. Вырядил меня как святую, чтобы обмануть богов, заставить их верить, будто я – это ты. Отвергать было нечего, не я выбирала, как быть.

Из ниоткуда явилось чувство ужасного чужого давления, которое уже возникало на фестивальной площадке: неизъяснимая близость к божественному. Ее череп стал дверью, а они напирают на нее, пытаются войти внутрь. Секут ее огненными мечами.

Сильва подняла голову, чтобы взглянуть на Эладору. Ее глаза незрячи, взор распылен, но она – не была той, кто ими смотрела.

– Да кто ты такая, чтобы обсуждать волю богов? Это мир искалечен, и небесная стезя будет выложена треснутым и сколотым камнем. Но именно ты делаешь выбор, когда отказываешься ступить на нее.

– Треснутым и сколотым… ты говоришь о том, что Хранимым Богам было угодно, чтобы Джермас Тай меня мучил? Что Синтер исполнял их завет, когда заставил меня причинять боль тебе? Что за вздор. – Эладора встала. – Так называемые боги – это самоподдерживающиеся волшебные структуры, которые питает энергия проводимых ритуалов и осадка душ верующих. Они… эфирные завихрения, паразитные заклинания. Не более чем духовные ленточные черви! – Этот спор Эладора представляла себе тысячу раз, как только поступила в университет и начала учиться у профессора Онгента. Теперь она швырялась в мать словами. – Я не отдам себя этаким тварям. Я не стану простираться пред ними или потакать их… ритуальному бреду!

– Какая самонадеянность! С чего ты взяла, будто сможешь стоять в стороне? Ты думаешь, что боги не обитают в твоей плоти и крови? В земле, по которой ты ходишь, и в воздухе? Ты хочешь быть хозяйкой своей судьбы – но судьба обманет тебя, раз за разом, раз за разом. – Сильва поднялась с каталки, ее поддерживали незримые руки. Затем что-то лопнуло, и она повалилась назад. Слабея, потянулась к ладони дочери.

Эладора одернула руку, сделала шаг назад.

– Я не буду вашим средоточием. Не стану вам служить. Только не так. – Она смутно ощущала, как силы обвивают дворец, кружат вокруг Священного холма. Хранимые Боги рассеянны, беспорядочны. Им требуется точка сбора, нечто осязаемое, чтобы утвердить свой облик и цель.