В окне снова показалось лицо. Паучьи лапки опробовали стекло на прочность, потом в надтреснутую панель ударил человечий кулак. Эладора подавила визг ужаса при виде такого чудовищного сплава. К существу прикасался бог – прежний человеческий облик был извращен и слит с занебесным естеством Паука. Отвратительно вытянутые ноги-спицы забросили святого внутрь обзорной площадки. Человеческий торс горбился, доставая до потолка. Святой целеустремленно двинулся к командирскому месту.

Потом его восемь глаз заметили Эладорины прятки. Святой-паук развернулся к ней, с человеческих зубов капал желтоватый яд.

«У Синтера тогда получилось, – подумала Эладора, – только парень зашел куда дальше, чем я».

– Эмлин! – вскричала она, обращаясь к смертному, который стоял перед ней. Не к богу, неразрывно сплетенному с ним. – Эмлин, – позвала она еще раз. И надеялась, что это его настоящее имя.

Эмлин приостановился. Его поза немного выровнялась, лицо смягчилось, набухли слезы. Он сглотнул свой яд.

– Ткач Судеб избрал меня. Показал мне грядущее. Дал мне силу.

– Эмлин! Послушай, – взмолилась Эладора. – Из меня тоже пытались сделать святую. Но я – до сих пор я. Прошу, не подчиняйся им безоглядно.

– Здесь нельзя оставаться. Здесь все сгорит. Я видел, так будет. – Эмлин отстранился назад, затем поднял со стола тяжелый эфирографный аппарат. Провода свисали с машины, как кишки. Эладора отскочила к стене, с перепугу посчитав, что Эмлин хочет запустить машиной в нее, но святой наклонил голову и укусил аппарат, без усилий погружая зубы в металл, словно впивался в сочный фрукт. Яд хлынул с его клыков, обесцвечивая металл, смешиваясь внутри устройства с алхимическими составами.

На секунду он поднял голову.

– Беги! Уже совсем скоро. – А потом снова откусил от эфирографа.

Эладора в ужасе наблюдала, как Эмлин тает, а может быть, ужимается и как-то втягивается внутрь машины.

Эфирограф грохнулся на пол, когда Эмлин исчез. Подергивались провода – по ним что-то двигалось.

Провода соединяются с материком, с паутиной эфирографных станций. С машинами, установленными в ключевых местах по всему Гвердону. Это парламент, Мыс Королевы, гильдейская зала алхимиков, отделения городского дозора… все городские органы соединены нервными волокнами из крученого орихалка.

Не получится ли у нее отправить предупреждение на материк? Эладора проверила эфирограф – без признаков жизни.

Прошло уже пять минут.

Шесть, и она на выходе из башни, в руке ключи от камер.

Семь, и она во дворе. Одна из каркасных вышек рухнула поперек, загородив зеркальную башню от самого скверного хаоса. Сквозь чад и языки огня видно, как последние стражники удерживают ворота форта. Земля, где они стоят, пропитана кровью святых.

Восемь, и она валко пересекает двор. Дыхательная маска – вот все, что не дает ей угореть отравленным дымом. От жара на коже появляются язвочки. Вот дверь, ведущая в каземат.

Девять, и она внутри старого форта, возведенного по окружности острова. Верхние ярусы полыхают. С потолка сыплются искры, а перекрытия между балками накалены докрасна. Вся крепость тревожно скрипит.

Десять, и она внизу. На дне лестничного колодца стальная дверь, заперта. Барсетка уже здесь: скребется, раздирает кладку вокруг проема, пытается отодрать стальной лист. Продолговатое рыльце облеплено кровью и сажей, поэтому ей очень тяжко дышать.

– Кари внутри!

Эладора отпихивает ее.

– Уходи! – орет. – Беги на лодку! Пускай нас ждут!

К стальной двери горячо прикасаться. Она поискала нужный ключ. Барсетка так изуродовала петли, что Эладора лишь частично смогла открыть дверь, но в щель протиснуться можно. Внутри нет света. Она переводит дыхание, воздух в маске воняет золой и потом, и – «одинннадцать минут» – шепчет колдовской наговор. Чары текут сквозь нее, пронзают кости и мышцы, пока она собирает энергию и выплескивает в виде шарика света. Даже смешно, насколько труден ей этот призыв, примитивнейший по меркам сил, с которыми она походя управлялась в обличье святой.

Заклинание осветило ряд камер. Карильон лежала здесь, на топчане за самой дальней решеткой. Без сознания, но пошевельнулась. Эладора припустила туда, подбирая на ходу ключ от камеры.

– Выпусти меня.

Рука Мирена взметнулась из щели меж прутьев и вцепилась ей в правый локоть. Пальцы сомкнулись на предплечье, впились зубьями капкана. Он донельзя исхудал, мертвенно-бледен, но это он. Были времена – год и целую жизнь назад, – когда она от всей души разрешила бы трогать себя, где ему вздумается. Когда в его пустом равнодушии видела скрытую ранимость и глубину чувств.

Она не наблюдала воочию ни один из проступков, в которых Мирена обвиняли. Не была свидетелем ни одного из убийств, не знала, что отец породил его Карильон на замену – запасного святого Черных Железных Богов. Келкин и Рамигос поделились отчетами, где описывалось, как Мирен ликвидировал отцовских врагов, как тайно телепортировался по городу, проникал в замкнутые комнаты ради умерщвления и грабежа. Как в самый пик Кризиса он убил Шпата.

Какой-то ее глупенькой части не хотелось этому верить. Тогда она так и не смогла сопоставить выродка из отчетов с парнем, которого долго и хорошо знала.

Зато смогла теперь.

Мирен потянул ее к своей камере. Его конечности пугающе сокращались и вытягивались, как удавий хвост. Одна рука обвила ей шею, зажимая воздуховод маски. Другая рука старалась ухватить ее левую и достать до связки ключей.

Она уронила ключи и ногой отшвырнула их подальше в коридор. Он злобно зашипел и усилил хватку на горле. Она раздирала его руку ногтями, но он не подал и вида, что ему больно. Испробовала заклинание, но он оторвал ее от земли и шарахнул головой о поперечину решетки. Боль разрушила ее контроль над чарами.

– Я надеялся, что ты придешь ко мне, – шептал он на ухо. Его ладонь щупала и мяла ей бока. Он наткнулся на сочиненное ею письмо, развернул. – Что за дела? Бросаешь меня гнить месяцами, а как только за решетку попадает милая Кари, тут же прибегаешь на помощь?

– Не знала. Где. Ты. – «Двенадцать» – отметила другая часть ее разума, холодная и безжалостная.

– Если я отпущу тебя, откроешь замок? – выпалил он ей на ухо.

– Да, – выдохнула она.

Долгое мгновение он взвешивал ее слова.

– Нет. Кажется, я тебе не верю. – Он продолжал давить и давить. Камера уже совсем далеко. Она попыталась молиться Хранимым Богам – крупицы материнской силы хватило бы оторвать Мирену руку или согнуть прутья камеры Кари, – но боги тоже очень далеко и высоко от нее. Она будто бы падала в темную пропасть, где с нею соседствовало одно только эхо да гулкий стук сердца.

– Это отец имел на тебя виды, а не я. – Голос раздавался внутри ее, в мозгу пробегала мысль, принадлежавшая не ей. На глубине колыхались ломаные линии тьмы. Царила ужасная тишина – так в ее воображении должна звучать смерть. Отсутствие звука, где глохнет все.

Рука на горле гладкая и сухая, при этом вспоминалось, как ее душили червистые ладони деда.

Каким-то образом голос Карильон вплескивается в безмолвие. Он звенит прямо тут, в темном месте, и в то же время скатывается с вышины:

– Убийца!

Давление слабнет, и Эладора падает на пол. Втягивает воздух и перед глазами вспыхивают багровые огонечки. Кари здесь, нетвердо стоит на ногах, но свободна, уже не в камере. Зажала в кулаке связку ключей, и с одного зазубренного ключа капает кровь. Мирен укачивает раненую руку. Подносит предплечье ко рту и сосет кровь.

– У нас одни и те же сны, – бросил он Кари. – Ты убила почти всех, но двое еще остались. Сломленные, как и мы.

– Эл, а пистолет у тебя есть? Е-мое, да хоть нож? Порешу ублюдину. – Кари приходится опираться на стену, чтобы стоять вертикально, но в голосе не слышно никаких колебаний.

– Надо. Уходить, – сипит Эладора. – Они сейчас. Разбомбят остров.

– Сойдет, – говорит Кари. – Слыхал, мразина? – Она изобразила присвист летящей мины. – Тебе на башку целый дом сейчас рухнет. Прям как твоему папке.