Алик присоединился к сыну и принялся тормозить прохожих с жаром храмового миссионера. Слыхали ли вы святое слово Эффро Келкина? Вручайте свою душу любому богу, какому хотите, но голос будьте добры отдать промышленным либералам.

С противоположной стороны сверкающей глади залива фрегаты, эсминцы и патрульные катера отчаливали в море и возвращались в базу. Алик отмечал их приходы с уходами на обороте агитационного листка.

Закатываясь за Мыс Королевы, солнце окрасило огнем небеса над косой, а бухту наполнило жидким золотом. Алик и Эмлин обошли всю западную окраину Нового города, туда и обратно. Не счесть, со сколькими избирателями они пообщались, сколько пожали рук. Усталый Эмлин присел на скамейку и откупорил склянку с каким-то сиропом алхимического производства.

К Алику направлялись еще двое. Он развернулся, приготовив к вступлению свой уже отточенный речитатив зазывалы, а потом их узнал.

– Алик! – воскликнула Эладора, лицо девушки в самом деле засияло от нечастой улыбки. Возле нее осклабилась Барсетка. – Говорят, ты тут творил удивительные вещи.

– Во всяком случае, начало положено. – Он выдал Эладоре одну брошюру. – Вот, размышляю, нельзя ли мне перемолвиться с самим большим начальником? Пять минут с Келкином принесут уйму пользы.

– Если смогу, постараюсь устроить, – пообещала Эладора. – На меня взвалили заботы о проведении Фестиваля Цветов. Вы поедете на ярмарку?

Алик покачал головой:

– Я спрашивал у народа. Отсюда на Фестиваль ездят одни уроженцы Гвердона, а их политические предпочтения давно устоялись. Приезжих там бывает мало – для них это праздник Хранителей, а не чей-то другой. Поэтому лучше я продолжу работать здесь.

Под бок пристроился Эмлин.

– Ой, – безрадостно надул он губенки, – а говорят, на празднике будет весело.

Он представил мальчика Эладоре с Барсеткой:

– Мой сын. Эмлин. Я вывез его из пожара Божьей войны, чтобы он за меня проводил тут опросы. – Алик расхохотался.

Эладора натянуто кивнула мальчишке.

– Позднится, – промурлыкала Барсетка. – Хотите, я пройдусь с вами до Джалех? – Она понюхала ветерок возле Эмлина, замерла, а потом ее зубастое рыло растянула улыбка. Он мог понять ход ее размышлений – с какой стати Алик поселился в смирительном доме, перевалочном пункте для святых и юродивых?

Очевидно, Эмлин и был недостающим звеном – беженец вынужден скрывать нежеланную благодать, снизошедшую на сына. Выбор жилья у Джалех укрепил его радужный образ в глазах Барсетки; отныне он вдобавок и хороший отец, без лишнего шума увезший сына подальше от когтей безумных богов.

Шпион позволил соответствующей улыбке расплыться и на лице Алика.

– Нет, нам еще осваивать новые территории. Удачно отпраздновать Фестиваль. – Он поклонился, прощаясь.

Эладора уже стронулась с места, когда ее осенило:

– Э-э, если Эмлину хочется побывать на Фестивале, то я могу вписать его в состав промлибов. Там придется немножко поработать и долго выстаивать под помпезные речи – но я разрешу ему отлучаться.

Улыбка застекленела на лице Алика. Алику, заботливому отцу, пристало согласиться доверить этой девушке присмотр за сыном на пару дней – она его друг и политический покровитель. Эладора, совершенно ясно, предлагает поездку от чистого сердца, в знак признательности за вклад Алика в дело промлибов. Но ведь все это ложь. На свете нет никакого Алика, а мальчишка не его сын, а святой чудовищного паука, чьи войска приближаются к Гвердону.

И поэтому он обязан идти. Несколько дней вдали от Джалех подкрепят хрупкую святость парнишки достаточно для его готовности к работе.

– Вы так добры, мисс Даттин. Сын повидал дома столько всякого зла! Хорошо бы ему погулять на солнышке, побыть возле людей.

– Утром я подойду к дому Джалех. Партия заказала специальный поезд, и я займу мальчику место в вагоне.

Когда Алик рассказывал об этом Эмлину, шпион позволил ему немного порадоваться счастью мальчишки.

Когда они вернулись, то оказалось, что Джалех перевела их в другую комнату, небольшую мансарду – сюда едва помещались две койки. Лунный свет лился из малюсенького оконца на обе кровати и потрепанный «Завет Хранителей», который Джалех оставила у Эмлина на постели.

Пока Эмлин спал, шпион обыскал комнатенку, удостоверяясь, что здесь их никто не подслушает. Он потыкал сучки в половых досках на предмет встроенных глазков, поприжимался ушами ко всем стенам, чтобы понять, услышит ли он дыхание из соседних комнат, собрал на ладонь пыль и просеял сквозь пальцы в лунных лучах – иногда следящие заклятия искажают вокруг себя воздух, и мельтешение пылинок вырисовывает образы спиралей и рун.

Ничего.

Шпион, как был, в одежде, прилег на свою кровать. Лениво взял «Завет» и перевернул страницы. Детское издание рассказывало о Хранимых богах простыми словами с большими картинками. Милосердная Матерь, Мать Цветов – защитница детей. Нищий Праведник, дружелюбный странник. Святой Шторм, безупречный рыцарь. Вещий Кузнец, он творит руками и разумом. Детская книжка про детские же каракули их религии. Эти гвердонские боги неуклюжие, неповоротливые увальни в сравнении с богами Ишмиры.

Божья война окажется резней, коли Святой Шторм и Милосердная Матерь схлестнутся с Верховным Умуром и Царицей Львов. Против львов выйдут овечки.

Шпион припомнил храм Ткача Судеб в Северасте, полный верующих. Они бросали жребий, принося себя в жертву, и закрывали глаза повязками, чтобы личность палача оставалась священным секретом. Они пили яд храмовых пауков и умирали в ужасных корчах. А жрецы ступали на паутину судьбы, выискивали путь, способный вывести из тьмы. С каждым шагом провидцы хирели, тончали, распыляясь среди сотен, нет – тысяч возможных будущих.

И все это время верующим Севераста была известна истина – о том, что верующие Ишмиры во сто крат более пылки и набожны, и на морском прибрежье боги станут на сторону захватчиков.

Звон колоколов отбил в городе полночь. Шпиону пора отправляться.

Он вылезает из окна, беззвучно пересекает крышу, съезжает по водосточной трубе. Он учится перемещаться в Гвердоне незамеченным, узнает маршруты над и под улицами. Этой ночью идти недалеко. Тандер в порту, общается с наемниками. Те только что вернулись с Божьей войны, шрамы на них еще свежи. Зашуганные, таращат пустые глаза – те, у кого глаза остались. Икс-84 околачивается неподалеку от них, у Тандера на виду, навострил уши и ждет.

Через несколько минут Тандер отделился от кучки людей, пошел прочь. Шпион поравнялся с ним за углом. Они побрели извилистым путем через пристани и доки на морском берегу Мойки.

– Моя прежняя рота вернулась, – сказал Тандер. Бывший наемник ухмылялся, глядя на Икс-84, но в голосе звенела тревога. Старые травмы или новые невзгоды? – Хорошие ребята, славные. Одна из них служила во флоте. Работала на Мысу Королевы, неплохо знает, как там устроено. Говорит, что крепость… ну, крепость и есть. Заперта как есть надежно.

Шпион кивнул. Мыс Королевы неприступен.

– Анна хочет, чтобы я туда проник. Осмотрел долбаный корабль, про который ты донес. Выяснил, правда ли, что у него на борту то оружие. Сходи в крепость, сказала она, будто пустяковое дело. Я ей что… – Он яростно заскреб шею. – Половину базы передали городской страже, а стража – херня. Стало быть, надо влезть с подветренной стороны – найти сквозной коридор или, может, сточный желоб. Да я б через канализацию пополз, не шныряй там сраные упыри.

Тандер остановился у воды, прикурил. Огонь зажигалки на миг отразился в темной пучине, под стать пятну света, в которое слились огни Мыса Королевы на дальнем берегу бухты.

– И никаких чудес, говорит. Их, мол, засекут. В задницу ваши чудеса. Но мне позарез нужно чудо, – пробормотал, кажется, самому себе, Тандер. Наемник сделал пару длинных затяжек. – Слышь, проныра, как мне тебя звать – Сангада или Алик?

Икс-84 пожал плечами:

– Как хочешь.

– Тогда Алик. Алик, старина, братуха ты мой, друган мой к чертям закадычный, я тебе рассказывал, как попал в эти игры?