– Может, в этом и есть корень проблемы. Подумай вот над чем – глава Братства постоянно пытался меня прикончить. И ведь у него не было выбора. Имя отца, мое прошлое вынуждали решать этот вопрос. Решать со мной. Пускай я ненавидел людей и не хотел иметь с ними никаких дел, все равно в чужих глазах я – защитник бедного простонародья. А все из-за Иджа.

– О боги. Узнаю́ теперь эту беседу. Вот причина того, что у тебя нет друзей – а не из-за какой-то там каменной хвори.

– Идж утверждает…

Она отпила из чашки и показала ему язык.

– Идж утверждает…

– «… Раз он на тебе дочитал страницу – допивай бутылку», – процитировала Кари. Такое развлечение по пьяни придумал Крыс, издеваясь над Шпатовым пристрастием к недописанному отцовскому учению.

– Идж утверждает, что существуют моменты, когда революция возможна. Бо́льшую часть времени все мы, от распоследнего нищего до патроса на золотом троне, зажаты в шестеренках, подвластны тем невидимым силам, и попробуй рыпнись на них – нас раздавит. Но бывает миг, когда на вещи можно воздействовать, когда силы уравновешены и люди, отдельные люди, способны вызвать великие изменения. Перекроить ход событий. Переустроить мироздание.

Она посуровела.

– Да кому оно надо? А вдруг ты чего-то не понял и ошибешься ценой в целый мир. Все плохое, произошедшее с того мига, отныне будет лежать на тебе. Как потом с этим жить?

– Кари, когда ты получишь амулет и отдашь веретенщикам приказ – что ты заставишь их делать?

– Все прекратить. – Кажется, она побледнела.

– А потом?

Она поставила на стол недопитую чашку.

– Да хрен его знает. Заставлю убраться отсюда. Глядишь, Онгент чего-нибудь присоветует. Если все зависит от меня… если от меня все зависит, то я, Шпат, не хочу, чтобы от меня все зависело. Когда дело только раскочегарилось, я решила отсюда смотаться и хочу до сих пор. А не уехала лишь потому, чтобы помочь тебе, а еще набить хлебальник Хейнрейлу и забрать назад мой кулон. – Один палец. – Ты? Ну до конца, наверно, не выздоровел, но таким бодрым я тебя еще не видала. – Два пальца. – Этой ночью в городе все и вся накрылось тазом, но зато подох Хейнрейл. – Она согнула третий палец. – А когда я верну себе амулет, он у меня тут же отправится на хер. В море. Вот тебе, Шпат, мой ответ. Я хочу уйти. И амулет значил для меня одно – когда-то у меня была мама, мама меня любила, и я не была всю жизнь одним только гребаным позором для окружающих. Но все оно оказалось кусками волшебного дерьма с одной и той же кучи, и не надо мне этого боле совсем.

Внезапно рассвирепев, она враз осушила чашку.

– Возьми свои незримые силы и засунь поглубже. Я хочу уйти. В открытое море, в места, где меня никто не знает. – Ее глаза посветлели. – Ты тоже давай со мной. Спасение города закроет любой твой долбаный долг перед Братством и чем бы то ни было. Божечки, Шпат, я тебе мир покажу. Кроме Гвердона есть столько всего! Божья война грохочет далеко не везде. Поехали со мной.

Как насчет Мирена, вполмысли подумал он, но прежде, чем сумел ответить, затарабанили прыткие шаги. Девочка, восьмилетняя – из его гонцов. Она уронила на стол бумагу и попятилась, побаиваясь стоять близко к каменному человеку. Он оттолкнулся от кресла, слыша, как оно напряженно стонет, и принял записку.

– У заграждений возле улицы Сострадания собираются сальники. Они хотят освободить Морской Привоз штурмом.

– Так чего они ждут? – задала вопрос Кари.

– По Долу Блестки идет повозка, какая-то грузовая фура. Должно быть, везут божью бомбу. Видимо, они не успели загодя приладить ее на ракету, поэтому тащат так, прямо на середину города.

Кари встала.

– Как только про бомбу прознают веретенщики, то начнут убивать людей. Попытаются вызволить богов, пока алхимики их не взорвали. Черт, да может, уже приступили! Все-то считают, что у веретенщиков явно чудовищный облик, но сколько угодно из них могут скрываться под видом обычных людей.

– Тогда нам надо идти туда и быть готовыми действовать, как только Мирен доставит амулет. Я разбужу Онгента.

– Шпат. – Кари обежала стол и в прыжке обняла друга – ему пришлось ее подхватить. Поцеловала в щеку и прошептала на ухо. – Раз просишь ты, будь по-твоему.

И бросилась в подсобку, забирать с собой остатки вещей.

На зубах его лопались черви, и каждый испускал аппетитное облачко духовного вещества. Он сглатывал, потом отрыгивал сгустки черной слизи и сплевывал их, как платком утираясь рваным черным плащом. Старейшина принюхивался к дуновению – Предвестница уже очень близко. Избрать последним убежищем Могильный холм – дерзкий поступок врага. Могильник был оплотом упырей со времен их появления в городе – и по сей день, невзирая на разгром упыриного царства, здесь была его власть. Где угодно – в городе ли, под ним ли – ползущие могли бы с ним потягаться, но не здесь.

Он ступал по семейному кладбищу. Старинные ивы признали его и склонили перед ним свою крону. Он не стал выбирать длинную тропу – ее сторожили. Вместо этого он стал взбираться на отвесный утес. Червелюди высматривали его, было слышно, как они перекликаются – зловещими щелчками, слишком тонкими для любого человечьего уха. Расплата грядет, молча пообещал он им. Были времена, когда упыри с радостью делились дарами мертвых, но эти преступили черту, и скоро под улицами разразится война. И неизбежное пламя. Жирные жареные черви – вкусное лакомство для упырят.

Знакомый запах и еще более знакомый голос:

– Ссаная тварь!

Он прекратил взбираться и оглядел окрестности. Вон там, врезаясь в холм, пролегал ход до глубинной рельсовой станции Грейвсенд. Техническая шахта, десятилетиями не торенная и почти забытая. Вход с поверхности запечатан и скован цепями.

Он продолжал наблюдать.

С дальнего края сверкнул огонек, дверь тряхнуло. Стальная, прочная, не уступит. Закупорена ржавчиной.

Опять голос Алины:

– Руками мне ее хер открыть, но неохота выписывать на склоне холма буквы в полсотни футов: «Эй, пришли взломщики, вжарьте-ка их покрепче». Прекрасный такой элемент неожиданности?

Приглушенный ответ. Это Харпер, напомнила часть разума, оставшаяся Крысом, а может, Гладстон. Подельник. Убеждает Алину поспешить, объясняет, что иначе остается одно – вынести дверь взрывчаткой, а это выдаст их куда более явно.

Предвестница здесь, – думает старейший упырь. Необходимо двигаться дальше. Вместо этого он отчего-то стал подкрадываться к двери. Могучая душа проницала дальше тела, ощупывала разумы тех, по ту сторону. Вот у этого голос подходит.

– Я ОТВОРЮ ВАМ ДВЕРЬ, – провозгласил Хедан тягуче, как патока. – ОТОЙДИТЕ.

Взмах крысовых когтей – цепи опадают наземь. Он поймал их, не дав зазвенеть. Другой рукой настежь высадил дверь из рамы.

Алина вышла наружу. Она выставила между собой и Крысом меч, но клинок темен и холоден, огня нет.

– Могла бы и догадаться, что ты придешь нас мочить.

Хедан споткнулся и рухнул на землю, в страхе таращась на Крыса. Рот его открылся:

– Я ДОЛЖЕН УБИТЬ ПРЕДВЕСТНИЦУ. КАРИЛЛОН.

– Айе, так ты и сказал, когда пинком спустил меня с лестницы, дерьмач. Слушай – там не Кари. Это ее родственница, Эладора, и ее тоже нельзя убивать. Ее держат в плену, черви держат. Они взяли один амулет и сделали ее Предвестницей, верней, похожей на Предвестницу – ну вроде того, точно не скажу, у меня мозги за этой чушью не поспевают. Мы собираемся этот амулет отнять, добро?

– Я УБЬЮ ЭТОГО, – клокочет собственной рвотой Хедан. Крыс вытягивает длинный, когтистый палец и показывает на Мирена.

– Нет. – Меч не воспламенился, но мигнул. – Он мигом принесет амулет к… к тем, кто остановит веретенщиков. Там тысячи обтруханных бедолаг томятся в загоне посреди Мойки, и веретенщики всех порешат, коль мы не добудем амулет скорей, чем хайтяне трахаются. Для того мы зануду-телепортовщика с собой и взяли.

– Я УБЬЮ ЭТОГО, – повторил Хедан, а Мирен закончил предложение, – ПОЗЖЕ. – Когда Крыс отнял власть над его голосом, глаза Мирена вспыхнули бессильной злостью.