В щелях дверной рамы, извиваясь, показались черви, просунулись, втягиваясь внутрь, а потом стеклись в два клубка. Эладора только сделала вдох, как из клубков выросли стволы, стволы сплелись в торс, а торс выпростал руки, корявые, свитые из червей пальцы и нечто вроде головы. Затем, на выдохе, плащ из теней милостиво окутал ползущего, скрывая безобразные очертания. Появилась фарфоровая маска и села на свое место.

– За мной, – сказало оно. Сделало жест, и камень отъехал в сторону, как облако под порывом ветра.

Вниз отправились они, по ступеням, не забытым Эладорой с похорон. Теперь участь ее неизбежна, и, оказалось, куда-то подевался страх. Всю жизнь она волновалась, беспокоилась и трепетала, но сейчас – какой в этом прок? Она бессильна даже против одного ползущего, а сколько их неслышно скиталось в склепах семейной гробницы Таев, она была без понятия. Минуя потайные каморы и надгробия, она косилась на фарфоровые маски и невольно задавалась вопросом: есть ли среди них ее близкие? Это черви и только, приходилось напоминать себе. Черви выедают мозг и поглощают знания усопших. Ее род – дяди, тети и кузены – ушел навсегда.

Она знала об этом, но со страшной предрешенностью знала и то, кто именно поджидает ее у подножия лестницы.

На нем, как и на прочих, надет черный плащ, и пока он ступал в тишине, она разглядела червей, из которых складывались его ноги. Зато золотая маска, вероятно, идеально схожа с прижизненным обликом – каким он сохранился на портретах и фотографиях, старых уже тогда, когда она была совсем несмышленой. В собственных же воспоминаниях лицо выглядело иначе. На ум пришла пергаментная кожа, пожелтевшие зубы, глаза с красными прожилками и плешивая, седая борода. Впрочем, маска передавала памятную злокозненную усмешку, верно отразив жестокость этого человека.

Джермас Тай сделал шаг и взял ее под подбородок, придирчиво изучая. Он проделывал то же самое, когда был жив, когда мать впервые привезла своего ребенка на показ патриарху рода. Бесцеремонно крутил ее головой вправо-влево, подставляя на свет, чтобы ее оценить и определить в ней чистоту крови Таев.

Прикосновение червистых пальцев отвратительно, она не смогла скрыть дрожь. Он отшатнулся, как обожженный.

– Эладора. – Его голос не похож на других ползущих. Он такой, как в памяти, – резкий и звучный, и, как машина, чеканит каждое слово. Сейчас он тверже, чем помнилось, но ведь она знала дедушку уже очень старым. – Выказывай уважение, дитя.

– Я выказала, – трясясь, выдавила Эладора. – Когда мы в-в-вас х-х-хоронили. Вы ум-мерли.

– Между прочим, ты всегда была одной из моих любимиц. Поколение моих детей разочаровало меня, а их дети – тьфу. Испорченные нахалы, да и только. А ты по крайней мере умела любезничать – и умела помалкивать. Рассказывай, как там мать?

– Вы умерли! – повторила Эладора.

Золотая маска взглянула на нее пустыми прорезями.

– Тебе привилась отцовская глупость. Узенький кругозор. Да, боюсь, моя линия оборвется. Не имеет значения. Послушание – больше от тебя ничего не потребуется. – Джермас поднял семейный талисман. Амулет Кариллон, подарок от ее неизвестной матери. В тусклом освещении гробницы Эладоре показалось, будто черный металл ожил, перетекает и сокращается, и на это ужасно глядеть, как на то, что творилось на улице Желаний.

– Я выкупил втридорога и тебя, и вот это. Последнее семейное сокровище, спрятанное здесь до поры. Я все отдал этому городу, дитя. Здоровье и семью, достаток и счастье, и, наконец, саму жизнь. И мне открылось, что он преходящ. Гвердону дурно послужили его боги. Зверства Черных Железных богов не позволяли с ними ужиться, но разве заманчивее убогая недобожественность Хранителей? С какой стати нас держат в заложниках…

– Вас убили Хранители!

Джермас шикнул:

– Меня предали! – В гневе у него не получалось подделываться под человеческую речь, и голос распался искаженным ансамблем колонии червей. – Какой-то бандит продал меня церковным, а те не понимали моего труда. Они понятия не имели, как вокруг них изменился город. Мы с Келкином проломили плотину старых догм и освободили народ для перемен. Мы сорвали оковы с нашего города, и он засиял своей мощью! Гильдии, многолюдную гавань, всему миру на зависть – все это возвели мы! Второе освобождение, осуществленное бескровно. А мне нанесли удар – из ревности, а еще из страха.

Он показал на свое окутанное тканью тело.

– Как видишь, я договорился об этом заранее. Ибо понимал: мне не прожить столько, чтобы увидеть плоды моего великого деяния воочию. А даже в приближенном подобии тому, кем был, я готов руководить последними этапами плана. Но предательство отняло у нас время. Подвижки шли дольше положенного, дитя, и я устал ждать. Долго, слишком долго создавался пригодный божественному миру проводник. Путем ошибок и множества неудач. Иные из них сотворены были мной, но, прикончив их всех, я засомневался в своей старой крови и призвал твоего отца, Аридона, служить моей сменой.

– Аридон… Аридон же отец Кари! А я Эладора!

Джермас обхватил ее и силком подволок к могиле – его могиле, сообразила она. Без усилий сдвинул крышку. Гроб открыт, но пуст, не считая пары клочков бахромы из червей.

– Укладывайся сюда! – повелел он, а потом продолжил речь, словно и не сознавал своего приказания: – Верно, ты Эладора. Дочка Сильвы. Нет, ты, дитя, целиком человек. Не ты была частью великого деяния. На чем я остановился? Ах, Аридон. Мой сын. Он был достаточно молод и вполне способен зачать здорового отпрыска. Я заплатил немало денег за его байстрюков, поэтому знал, что он не бесплоден, а мы придали отнюдь не отталкивающий облик тому существу.

Он воздел амулет, и Эладора подавила вопль – тот зашевелился, никаких сомнений.

– Смотри, вот она ныне. Узри мать моей младшей внучки. Ее, скажем так, фрагмент – ту малость, что нам удалось сохранить после обряда.

Эладора сжалась в гробу, отодвигаясь к дальней стенке от подергивания этой гадости.

– Вы сотворили… Кариллон? Породили ее от… от веретенщика?

– Я сотворил проводник к Черным Железным богам. Да, боги дурно служили Гвердону. То слабые, то сумасшедшие, а то и попросту безалаберные. Но совсем без них нам нельзя! Божья война недолго будет обходить нас стороной. Я не стану смотреть, как город захватывает какое-нибудь чужеземное поганище или запыленная хайтянская корона! У нас будут свои, народные, гражданские боги. У нас будут боги, которых я выкую из осколков Черного Железа, боги моего замысла. Кариллон и есть проводник, через нее им суждено воплотиться, явившись сюда. Увы, я о ней не заботился, плевать мне было на ребенка. А она вечно плакала, скулила и кричала так громко, что не давала покоя ни в одном углу дома. Если б можно было взять и работать с ней прямо тогда, то со всем уже было б покончено, я бы не колебался. Но, прежде чем она обретет силу, должны были пройти годы. Я посчитал, чего там, перетерплю пяток лет. Продержусь и не сдохну от старости. Но вместо пяти их стало двадцать: горьких, червивых лет. Я пал и канул в грязь. – Он примолк, устало покачивая головой. – Я так далек от себя прежнего, дитя. Меня питает и поддерживает лишь мой замысел, а когда план исполнится, не будет ничего. И вот я узнал… узнал недавно. Взгляни, взгляни же!

С полки под гробовой нишей он достал и бросил Эладоре рваный пергаментный свиток. Она в замешательстве пробежала глазами. Язык непостижим, хотя и ясно, что это духовное послание скриптории Хранителей, а печать внизу была печатью самого патроса. Знаки, кажется, походили на упыриные закорючки. Это письмо – обращение глав церкви к нижнему, упыриному царству.

– Ты вернулась, – прошептал Джермас, – и они пробуждаются. Замысел еще можно спасти. Время настало.

Рука ухватила Эладору. Одни черви вонзились в плечо, сотни крохотных зубьев, и тело накрыло онемением. Она почувствовала, как в нее потек яд, по венам ледяной водой разбегался холод. Другие искусно перекинули цепочку амулета ей через голову. Сам кулон по-прежнему висел над ней – он держал амулет и всматривался в его чернильную бездну.