– Процесс самоиммунизации. Да, я помню. ЗОРАК тоже это заметил. Такой процесс есть у животных, но не у людей. Но при чем здесь он?
– Эта тема показалась мне крайне любопытной, и после нашего обсуждения я потратил некоторое время, чтобы изучить ее поглубже; помимо прочего, это потребовало долгих и детальных бесед с профессором Татхэмом из Кембриджа, моим старым другом, который как раз специализируется в подобных вещах. В частности, мне хотелось больше узнать о генетических кодах, отвечающих за формирование механизма самоиммунизации у развивающегося эмбриона. Мне казалось, что если мы собираемся искать конкретные причины, которые могли бы объяснить кардинальное различие между нами и другими животными, то сосредоточить усилия стоит именно на этом уровне.
– И…
– И результаты оказались весьма интересными… я бы даже сказал, удивительными. – Данчеккер понизил голос почти до шепота, подчеркивавшего каждый сказанный им слог. – ЗОРАК выяснил, что генетические коды, обуславливающие механизм самоиммунизации у подавляющего большинства современных земных животных, тесно связаны с кодированием другого процесса; можно даже сказать, что оба процесса являются проявлениями одной и той же программы. Этот другой процесс отвечает за регуляцию поглощения и выделения CO2.
– Понятно… – Хант медленно кивнул. Он еще не понимал, к чему именно клонит Данчеккер, но уже чувствовал, что в его словах скрывается нечто важное.
– Ты всегда говоришь мне, что не любишь совпадения, – продолжил Данчеккер. – Мне они тоже не по душе. А в этой истории их и вовсе сверх меры, так что мы с Татхэмом решили копнуть глубже. Мы изучили эксперименты, проведенные на борту «Юпитера-5» и базе «Копёр», и обнаружили еще один весьма примечательный факт, который как раз связан с тем, что я рассказывал об олигоценовых животных, найденных на корабле подо льдом. Все животные олигоцена обладают одними и теми же элементами генетического кода, но в их случае есть одно отличие. Я только что говорил о двух процессах: у этих животных подпрограммы, отвечающие за их контроль, оказались разделены; они существуют в виде дискретных групп, которые располагаются бок о бок на одной и той же нити ДНК. Так вот скажи, разве это не удивительно?
Несколько секунд Хант размышлял над его вопросом.
– Хочешь сказать, что у современных животных оба этих процесса присутствуют, но перемешаны друг с другом, а у олигоценовых видов существуют раздельно?
– Да.
– У всех олигоценовых видов? – уточнил Хант после секундного размышления.
Данчеккер удовлетворенно кивнул, видя, что Хант движется в правильном направлении.
– Вот именно, Вик. У всех.
– Но в этом нет никакого смысла. Ведь первое, что приходит в голову, – это идея о некой мутации, которая превратила одну форму в другую – спутанную в разделенную или наоборот. Процесс мог идти в любом направлении. В одном случае спутанная форма могла сыграть роль «естественного» земного шаблона, который впоследствии мутировал на Минерве; это бы объяснило, почему у минервианских животных такая форма есть, а у потомков тех, что остались на Земле, – нет. Можно предположить и обратное: что двадцать пять миллионов лет назад преобладала именно разделенная форма – что сразу же объясняет ее присутствие у животных олигоцена, – но последующая эволюция на Земле изменила ее, превратив в спутанную. – Он посмотрел на Данчеккера и широко развел руками. – Но в обеих гипотезах есть один и тот же фундаментальный изъян – этот процесс должен был одновременно затронуть целую массу самых разных видов.
– Именно. – Данчеккер кивнул. – И если мы согласны с принципами отбора и эволюции, то, по-видимому, должны исключить и возможность какой бы то ни было мутации – во всяком случае, естественного происхождения. Совершенно немыслимо, чтобы одно и то же случайное событие могло без какого-либо вмешательства одновременно коснуться множества не связанных друг с другом эволюционных линий… просто уму непостижимо.
– Мутация естественного происхождения? – Хант выглядел озадаченным. – И что ты предлагаешь?
– Все донельзя просто. Мы согласились с тем, что это различие не могло возникнуть в силу естественных мутаций. Но раз оно все-таки имеет место, остается только одно возможное объяснение: мутации имеют неестественное происхождение.
В голове Ханта пронеслась череда безумных мыслей. Прочитав его выражение лица, Данчеккер озвучил эти мысли за Ханта:
– Другими словами, они не просто произошли; кто-то этому поспособствовал. Генетические коды были изменены намеренно. Мы говорим об искусственной модификации.
На мгновение Хант был ошарашен. Слово «намеренно» означало осознанное проявление воли, что, в свою очередь, подразумевало наличие разума.
Данчеккер снова кивнул, подтверждая его догадку.
– Если позволишь перефразировать твой вопрос минутной давности, то по сути мы хотим знать, изменились ли животные, которых перевезли на Минерву, или же те, что остались на Земле? А теперь добавь к уравнению наш недавний вывод – о том, что кто-то намеренно воплотил эти изменения в жизнь, – и из всех возможных объяснений останется только одно.
Хант закончил мысль за него:
– За последние двадцать пять миллионов лет назад на Земле не появилось никого, кто мог бы такое провернуть, а значит, все произошло на Минерве. Но тогда напрашивается единственный вывод… – Его голос сошел на нет, как только Ханту стал ясен весь масштаб последствий.
– Ганимейцы! – воскликнул Данчеккер. Дав Ханту время осмыслить сказанное, он продолжил: – Ганимейцы изменили генетические коды земных животных, которых перевезли на свою планету. Я более чем уверен, что образцы, добытые на корабле с базы «Копёр», были потомками тех самых мутантов, которые исправно передавали исходную мутацию из поколения в поколение. Это единственный логичный вывод, который можно сделать из рассмотренных нами наблюдений. К тому же в его пользу говорит еще один факт.
К этому моменту Хант уже был готов к чему угодно.
– О? И какой же?
– Тот странный фермент, который встречается у всех олигоценовых видов, – ответил Данчеккер. – Теперь мы знаем его функцию.
Ханту не было нужды задавать вопросы, его лицо сделало это за него.
– Фермент был создан для одной конкретной задачи, – продолжил Данчеккер. – Он разрезал цепь ДНК ровно в том месте, где соединялись две кодирующие группы – естественно, у тех видов, в клетках которых они в итоге и были разделены. Другими словами, этот фермент отвечал за изоляцию генетического кода, определявшего устойчивость организма к CO2.
– Допустим, – медленно произнес Хант, все еще не до конца понимая доводы Данчеккера. – Поверю тебе на слово… Но как именно это подтверждает твою теорию насчет ганимейцев? Я не совсем…
– Этот фермент не был результатом какого-то естественного процесса! Его изготовили и внедрили искусственным путем. Вот откуда взялись продукты радиоактивного распада; фермент был создан искусственно и включал изотопные индикаторы, при помощи которых можно было отслеживать и измерять его перемещение в теле носителя. Мы и сами часто используем тот же метод в медицинских и физиологических исследованиях.
Хант поднял руку, жестом попросив Данчеккера на время воздержаться от дальнейших объяснений. Он наклонился вперед и на секунду закрыл глаза, мысленно прокрутив в голове цепочку рассуждений, которую ему вкратце изложил профессор.
– Да… Допустим… Мы говорим, что отличить радиоактивный изотоп от обычного чисто химическим путем нельзя. Каким же тогда образом этот фермент отбирал изотопы, которые входят в его состав? Ответ: никак; скорее всего, их отобрали намеренно, а сам фермент был создан искусственным путем. Зачем понадобились радиоактивные изотопы? Ответ: для изотопных индикаторов. – Хант снова посмотрел на профессора, который внимательно следил за его словами и одобрительно кивал. – Однако этот фермент воздействует только на модифицированную ДНК, а ты уже выяснил, что ДНК животных, завезенных на Минерву, была изменена искусственно… А, теперь я понял… Теперь я вижу, как эти два факта связаны друг с другом. Ты хочешь сказать, что ганимейцы изменили ДНК земных животных, а затем создали специальный фермент, который мог воздействовать на модифицированный геном.
