– Дишива! – удивился Аурус, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на гордость. – Наверняка можете, ваше святейшество, – сказал он, оправившись от потрясения. – Кажется, ее императорское величество получила ваше послание и приказала нас освободить, но ее генералам приказ не понравился.

Взгляд на перегородивших проход солдат и напряженные лица матушки Ли и ее священников поколебал мою уверенность. Командир кисианцев что-то прорычал, и я обрадовалась, что не понимаю его язык, а уверенности стало еще меньше. Разобравшись с Легусом, я думала, что справлюсь с чем угодно, но теперь меня снова начали одолевать сомнения.

– Дишива, – тихо произнес Аурус. – Вы можете вывести нас из города. Вам все тут подчинятся.

– Мне? Как я могу…

– Мы все время забываем, что вы иеромонах Чилтея, Дишива, – сказал он, буравя меня сверкающим взглядом. – Вы олицетворяете власть и могущество многих веков чилтейской церкви, которую уважают даже кисианцы. Пусть они и не верят в нашего бога, но их общество тоже построено на почитании священников. Выведите нас из города.

Кисианская армия не позволит пройти Аурусу, но я не Аурус. Я даже не чилтейка – скорее связующее звено между множеством столь непохожих людей.

– Доверьтесь мне, – сказал Аурус.

И несмотря на всё, что случилось с тех пор, как я ступила на эти про€клятые берега, я доверилась ему. Сделала глубокий вдох и бросила клинок. Он клацнул по дороге, и я осталась без оружия и без доспехов, в одной только рясе, ни от чего не защищавшей. Снять маску было рискованно, но, чтобы у меня получилось, я должна быть и чилтейкой, и левантийкой, воином и священником, мостом, которым никогда не хотела становиться. С последним глубоким вздохом я воздела руки к небу.

– Узрите! – призвала я, перекрикивая лязг оружия, стоны и крики, топот ног и паническое бормотание кисианцев, бегущих прочь от нового сражения. – Узрите!

И, подняв руки, как будто взываю к богам, я пошла вперед, вознося к небесам левантийскую жалобную песнь. Я пела громче и отчетливее, чем когда-либо прежде, призывая богов в свидетели наших страданий.

За моей спиной Аурус выкрикивал приказы, созывая солдат. Пока я медленно шла вперед, они подняли щиты и встали за нами стальным хвостом. Перегородившие дорогу кисианцы растерялись и отступали. Они по-прежнему держали в руках оружие, но не нападали, по крайней мере пока. Пусть они и не верили в чилтейского бога, но я надеялась, что чувство чести не позволит им убить беззащитного священника, с пением идущего по улицам.

– Получилось, – пробормотал сзади Аурус. – Получилось. Нам только надо добраться до ворот и провести с собой как можно больше людей!

Казалось, до ворот еще чудовищно далеко. Кисианцы уже понемногу пришли в себя. Некоторые солдаты переговаривались, а другие указывали на ворота или на собравшихся позади меня чилтейцев.

Боясь, что чары рассеются, я продолжала петь. Боковым зрением я заметила мелькание белой рясы, и ко мне присоединился еще один голос. Не левантийский. От слегка хрипловатых тонов матушки Ли, запевшей другую песню, у меня брызнули слезы. Я думала, она ушла, обманула меня, сказав все это, только чтобы мы выбрались из дворца, и все же она была здесь, рискуя жизнью ради чужого будущего.

В повторяющемся танце смятения кисианские солдаты снова отступили, но перегруппировались и последовали за нами к воротам. Похоже, их ничто не объединяло. Никто не отдавал приказов. Чем дальше мы продвигались, тем больше горожан присоединялось к ним, тесня нас с флангов.

Нужно только дойти до ворот.

Когда мы приблизились к главной площади, в песню влился еще один, более низкий голос, и, повернувшись, я увидела рядом Ясса. Он подмигнул мне, и на миг я потрясенно умолкла, ему пришлось продолжать одному. Пока не вступил новый голос – Хармары, а вслед запели Рофет, Тефе и Ошар, идя за мной в последней надежде обрести будущее.

Все новые и новые левантийцы присоединялись к нам на пути к воротам. Глаза защипало от слез при виде Лашак, и Дихи, и многих других, кого я не знала. Они не хотели, чтобы я несла это бремя в одиночку.

Должно было получиться. Кисианцы отступали по всей улице, по-прежнему сжимая оружие, но пока пропуская нашу странную процессию. Я ни разу после изгнания не испытывала такого чувства сопричастности и летела как на крыльях, пела все громче и громче, а за нами шли чилтейские солдаты, доверив свою судьбу. Как бы это ни было безумно, это было прекрасно – идти и петь, меняя ход истории.

На вершине подъема стали видны ворота. Не близко, но и не так далеко, и во мне затеплилась надежда. Впереди на улице было меньше кисианцев, но на главной площади путь преграждала плотная группа левантийцев. Наша песня стала громкой и многоголосой, ее ритм отбивала армия чилтейских сапог, но на нас обрушился рев толпы, перекрывшей дорогу. Раздались крики. Левантийцы протискивались вперед, потрясая в воздухе кулаками.

Рядом со мной Ясс вполголоса разбавил песню ругательствами и поднялся на цыпочках в надежде лучше разглядеть, что происходит. Я не могла задать вопрос и лишь вопросительно посмотрела в его сторону.

– Рах, – одними губами произнес он, и у меня заледенела кровь.

Я ускорила шаг скорее из-за паники, чем намеренно. Некоторые левантийцы с краю толпы повернулись в нашу сторону, подталкивая товарищей. Несколько человек взялись за руки, намереваясь преградить дорогу, и сейчас уже выругался Аурус позади меня. Ну вот, теперь мои же соотечественники хотят нам помешать, разрушая наше будущее.

Когда мы приблизились, лавантийцы обернулись, и на постаменте, вокруг которого они собрались, появилась безошибочно узнаваемая фигура заклинательницы Эзмы в костяной короне. Перед ней стоял на коленях Рах, с его бровей капала кровь, а лицо покрывали темные кровоподтеки. И руки. Шею. Но это уже ничего не значило. За его спиной стоял Деркка с мечом палача и ухмылялся, глядя на толпу жаждущих крови левантийцев, вопящих и взывающих к справедливости, словно Рах сбил их с пути.

С хриплыми криками Амун э’Торин пытался пробиться сквозь толпу, но его отталкивали, он был как пловец, борющийся с бушующим приливом. Остановившись, я перестала петь.

– Эзма! – выкрикнула я. – Эзма! Прекрати это безумие!

Используя постамент вместо сцены, она раскинула руки, как будто призывая к спокойствию, но призывы пустить кровь не стихли. Рах не шевелился. Да он и не сумел бы: избитое тело больше не могло сопротивляться. Даже когда Деркка шагнул вперед, приготовившись нанести удар.

– Что происходит? – прошипел за моей спиной Аурус. – Надо идти, пока кисианцы не очухались и не покромсали нас на кусочки.

Я не ответила, проталкиваясь сквозь толпу.

– Эзма!

Как и Амун, я не могла протиснуться: на пути вставал один Клинок за другим.

Она уже собиралась отдать приказ. Мне ее не остановить. Я не могла помешать нам стать вот такими и, когда Деркка занес клинок, затаила дыхание. Я снова стояла напротив Гидеона в том дворе, где лишились жизни Йитти и его Клинки, и не могла этого предотвратить.

Мое внимание привлек знакомый запах, как будто я и в самом деле очутилась там, перед Гидеоном. Вот только теперь он был рядом со мной, не в алом одеянии, а в простых кисианских доспехах, и щетина темных волос отливала рыжиной. Он снова стал нашим великим и сильным предводителем, вызванным сюда моим отчаянием. Он не смотрел на меня, сосредоточившись только на помосте. Прищурившись, он занес короткое копье и метнул его.

Оно быстро и точно достигло цели, вонзившись прямо Деркке в горло. Удар отбросил его назад, и ученик заклинательницы исчез из вида, выронив клинок. Второе копье полетело в Эзму, но Гидеон уже не мог застать ее врасплох, и она уклонилась, беззаботно позволив копью пролететь мимо плеча.

– Гидеон э’Торин, предатель своего народа! – выкрикнула она, занимая место Деркки рядом с Рахом. – Какой прекрасный сегодня день: левантийцы могут избавиться сразу от двух смердящих ран. Приведите его ко мне!