Не зная, что делать и закончилось ли все, я пыталась найти слова, чтобы выразить свое замешательство, но прежде чем успела что-то сказать, его руки сомкнулись на моей талии, и, прижав к своей гладкой груди, он перевернул меня на спину. Я оказалась на циновке, и, как и раньше, он ввел в меня пальцы. Я задохнулась от другого ощущения – теперь это было не его мужское естество, а нечто более мягкое. Рах смотрел на меня, прикасался так, словно существует только для меня. И с бесстыдной ухмылкой, которую я никогда у него не видела, опустил голову мне между ног.

От прикосновения его языка я как будто перестала находиться в собственном теле, потому что никогда прежде не испытывала такого удовольствия, и отдалась этому чувству, решив испытать то же, что и он, сполна насытить свою жажду, иссушающую меня как пламя. И этот огонь он разжигал каждым движением, прикосновением и толчком языка, пока мои мысли полностью не растворились, оставив только неутолимый голод. Мне хотелось еще и еще.

Я не смогла сдержать крик, который прорвался насквозь, начавшись под языком Раха, скользнул вверх по телу, пока не сорвался с губ, – хриплый и похотливый. Мне тут же стало стыдно за себя, за то, как сильно мне это понравилось. И как я хотела сохранить это новое ощущение. И вот я лежала, учащенно дыша и чувствуя себя странно. Невесомость и тяжесть, напряжение и расслабленность, удовольствие и боль смешались настолько, что я не могла понять, где кончается одно и начинается другое. Разве что все эти чувства уже угасали – недолговечные, как и все в жизни. Такая горькая мысль, и я не могла не задаться вопросом, будет ли у нас когда-либо возможность это повторить.

Рах поднял голову, его пальцы соскользнули с меня, пока еще не угасла дрожь ощущений, и выражение его лица подсказало, что его мысли схожи. Словно извиняясь или успокаивая, он приподнялся и нежно поцеловал меня, не так страстно, как раньше, а медленно и нежно, в унисон с моим странным настроением. На вкус поцелуй оказался слегка солоноватым, как слезы, которые я старалась сдержать. Каким-то образом мы понимали друг друга без слов. Сейчас мы могли быть самими собой, забыв на это время о мире вокруг, но как только выйдем за дверь, все закончится. Он снова станет капитаном левантийцев, а я – императрицей.

– Мне жаль, – сказал он по-кисиански, когда наши губы разомкнулись. Последняя дань уважения, которое я уже едва могла выносить.

– Мне тоже, – отозвалась я.

Так оно и было. Даже если бы мы могли разговаривать, то что еще могли сказать? Я ведь не попрошу его бросить все, что ему дорого, как и он не попросит меня.

Меня переполняло желание подняться и уйти, пока еще есть силы, и я встала, схватила сброшенное платье и запахнула его на себе дрожащими руками. Обнаженный Рах сел, подогнув под себя колено, как однажды сидел перед подносом с едой на постоялом дворе в горах рядом с Аньси. С тех пор как будто пришло к финальной точке то, что никогда не должно было случиться.

Он не встал, и когда я повернулась к двери, не попытался меня остановить, вероятно, понимая, что потом расстаться будет тяжелее: мы проникнемся надеждой, которой не суждено сбыться.

Я наклонилась, чтобы поцеловать Раха в макушку, и его темная кожа от холода покрылась мурашками. Он поднял голову, предлагая губы, и я нежно поцеловала их, пытаясь передать все пожелания, которые не могла выразить словами, – счастливого будущего для него и его народа. Всю благодарность за каждое мгновение, проведенное с ним, за все, что он показал мне и подарил, чему научил. Я была даже рада, что не могу это произнести, потому что слов все равно было бы недостаточно.

А потом я взяла кушак, сандалии и вышла в холодную ночь. И лишь один раз оглянулась.

Лагерь затих, и я незаметно вернулась в нашу хижину, радуясь тому, что осталась наедине с телесными ощущениями и горем, смешанным с радостью. К этому я была не готова. Я всегда добивалась желаемого, знала, что, если буду стараться изо всех сил, у меня получится, вот только не все можно исправить. Некоторые люди не меняются, иначе просто перестанут быть собой.

Я вошла в хижину под шелест слов Нуру и тут же застыла на пороге, ощущая спиной холод, а лицом тепло. Я собиралась сразу же рухнуть на спальную циновку, не желая разговаривать или делиться опытом, чтобы в болтовне не растворились впечатления. Мне хотелось хранить их в душе и оберегать, никогда не забывать эти мгновения, сколько бы боли это ни причинило.

Но моя циновка была занята. Не знаю, пришел ли он прямо сюда или они заметили его снаружи, но в хижине растянулся Гидеон э’Торин, положив голову на колени Сичи.

– Что…

Сичи прижала палец к губам и прошептала:

– Он недавно заснул. Нуру нашла его снаружи, он метался там как дикий зверь.

В ее словах звучала глубокая печаль, и у меня внутри шевельнулась вина за то, что поставила ее в такое положение.

– Прости.

– За что? Это ведь я не сумела спасти его от Лео.

– Сичи… – начала Нуру, но взгляд Сичи заставил ее умолкнуть.

– Даже если я ничего не могла сделать, это не перестает быть правдой. Беги, скажи Раху, что он здесь, чтобы не волновался, и приходить ему необязательно. Гидеон заснул и останется до утра.

Воистину императорское спокойствие Сичи заглушило жалобы Нуру, и та ушла, больше ничего не добавив. Наступила тишина.

– Он был добр со мной, – через некоторое время объяснила Сичи, не поднимая головы. – А Нуру при взгляде на него видит только капитана, который подвел свой народ. Человека, который заключил союз с чилтейцами и позволил Лео Виллиусу собой манипулировать. В ней слишком много гнева, чтобы увидеть нечто другое.

– Ты хотела выйти за него замуж?

– Поначалу нет, но, познакомившись с ним, захотела. Сейчас он не такой, но тогда выглядел воплощением бога. Он говорил, и люди слушали. Он улыбался, и все улыбались в ответ. Он был умным. Целеустремленным. И умел меня рассмешить. И он знал о нас с Нуру.

Похоже, ей хотелось сказать что-то еще, но она так ничего и не добавила, и я не могла не задуматься о том, как все обернулось бы без вмешательства Лео Виллиуса. Не оказались бы мы с Сичи на разных сторонах в войне? Две императрицы борются за власть, одна с мужем-иностранцем, а другая в одиночку.

Снаружи шаркнули шаги, и Нуру отдернула занавеску. Вместе с порывом холодного воздуха вошел Рах. Наши взгляды понимающе встретились, но и только, и это было как удар кинжалом в сердце. Я ведь уже ушла от него. Это жестоко.

– Надеюсь, ты сказала ему, что не нужно было приходить, – сказала Сичи.

– Конечно, но он ответил, что только он несет ответственность за Гидеона.

Рах сделал несколько шагов и замер на полпути к Сичи, не зная, желанный ли он здесь гость. Его взгляд перемещался от Гидеона к Сичи и обратно, выражение лица было непроницаемым.

– Скажи ему, я сожалею, что не справилась, – сказала Сичи.

Нуру поколебалась, но Сичи и Рах выжидающе смотрели на нее, и она перевела. Как бы Нуру ни относилась к своему бывшему капитану, Рах кивнул Сичи, и на мгновение они обменялись взглядами, полными горя, боли и понимания, которому я не могла не позавидовать, как бы это ни было глупо.

– Спасибо, – сказал Рах и, опустившись на колени, положил руку Гидеону на плечо. – Гидеон?

Видимо, бывший император спал некрепко, потому что тут же дернулся, будто его окатили ледяной водой, и свалился с коленей Сичи. Его голова ударилась об пол, и он отполз, бормоча «прости» и «нет» между вздохами. Замерев, он уставился на Раха, который медленно шел к нему, успокаивающе выставив ладони.

Когда Рах приблизился, Гидеон попытался оттолкнуть его, прижав к груди руку, которую я совсем недавно целовала, которой владела так недолго. Рах выставил вперед ногу, чтобы сохранить равновесие, но не отошел, а крепко обнял сопротивляющегося Гидеона и держал его, пока тот не успокоился. Рах стоял, как камень в бушующей реке, спокойно и неподвижно, не обращая внимания на потоки слез и слюней Гидеона. Когда наконец Гидеон затих, Рах помог ему подняться и посмотрел на каждую из нас, будто ожидая, что мы скажем.