«Боюсь тебя огорчить, дочка, но тебе придётся попрощаться с ладошками и ступнями», — скрежетало динамиком нелепое нагромождение металла и пластика.

— Теперь она дрейфует в обратном направлении, — заметил сбоку один из ассистентов.

Заснеженная взлётная площадка космопорта всё ещё стояла перед взором, от её поверхности только что оторвался последний корабль. Лица в иллюминаторах светились радостью – фортуна улыбнулась им, унося прочь с погибающей планеты. Бледные ладони колыхались в ответ на взмахи леденеющих рук фигурок, бегущих от далёкого автобуса, а слова скрежещущей машины с тысячей манипуляторов крутились в голове – с тех самых пор, как я оказалась в лазарете интерната.

— Мне же удалось спастись оттуда, — прошептала я, кое-как свыкаясь с ярким светом, бьющим в глаза. — Там все замёрзли, а я спаслась… Только я…

— Так и есть. — Одно из пятен кивнуло и приблизилось. — Скажу больше – изучив слепок вашего сознания, мы пришли к следующему заключению: вам невероятно везёт. Но мы с вами здесь не по этой причине.

— Где доктор Хадсон? — бредила я, влекомая потоком воспоминаний по волнам времени – то вперёд, то назад. — Он обещал поставить мне протезы. Позовите Хадсона…

Я старалась разглядеть то, что скрыто во тьме, за спиной человека в белом халате, который не был доктором Хадсоном.

— Здесь нет ни доктора, ни Отто, ни ваших школьных приятелей, — сказал незнакомец, пристально глядя на меня бесцветным прищуром. — Всё это случилось давным-давно, много лет назад. Они уже сгнили в земле, а вы – давно выросли.

— Много лет назад? Нет… Не может быть, — бормотала я. — Вы не доктор… Где он?

Я попыталась пошевелиться. Взгляд сфокусировался, скользнул вниз – и вернулось осознание того, что шевелить нечем. Поперёк тела протянулись фиксаторы, намертво приковавшие бесчувственное тело к поверхности, а единственную руку, замотанную в бинты, я не ощущала вовсе. На лоб лёг плотный стальной обруч. Высокое ложе поднялось ещё выше, под самый свод стеклянной крыши. Или, быть может, опустился потолок.

— Нам нужно получить от вас кое-какие сведения, прежде чем мы передадим вас паранормальщикам. С некоторых пор это стало политическим вопросом.

Наголо бритый и бледный, будто моль, будто существо, никогда не видевшее солнца, человек в белом халате пытливо заглядывал мне в лицо. Чуть поодаль, скрестив руки, стоял его близнец. Несколько секунд человек сверлил меня взглядом холодных немигающих глаз, а затем исчез из светового столба, в центре которого из пола произрастал мой одр, словно странная и нелепая выставочная витрина.

— Вы знаете, что есть величайшее изобретение человека? — спросил мужчина в серой медицинской шапочке, оттеняя потоки слепящего света.

Легонько позвякивало, краем глаза я отмечала движение. У боковой стены возвышался стол с прораставшими на нём приборами. Рядом с ним расположились две спины, затянутые в белое. Ещё двое стояли поодаль, и все они были абсолютно одинаковыми, как однояйцевые близнецы – даже одежда не различалась.

— Инструмент, — наставительно ответил близнец на собственный вопрос. — Именно инструмент дал человеку разумному всё, что тот имеет. Крышу над головой, пищу, энергию, другие инструменты…

По ушам ударил звонкий щелчок, сам на себя многократно помноженный металлическими стенами небольшого помещения, и недобрые предчувствия заставили меня по-звериному застыть, замереть.

— Если у вас нет инструмента – вы не можете ничего, — продолжал мужчина. — Но создайте инструмент из того, что есть под рукой – и вы обретаете могущество. Возможность воздействовать на окружающий мир.

Один из близнецов вновь появился в белом луче света. В руках он держал какой-то предмет. Некоторое время я пыталась сообразить, что это, и наконец до меня дошло – это самый обыкновенный гвоздезабивной пистолет. Такой, которым приколачивают черепицу к кровельным балкам.

— В полной мере всё это касается и людей, — сказал мужчина, вновь нависая надо мною и обдавая меня ледяным бесцветным дыханием. — Мы часто становимся инструментами в руках других, и, наоборот, обретаем власть над другими инструментами. Круговорот молотков и гвоздей в мире – это данность, которая заставляет его шестерёнки вращаться… Впрочем, вам ли не знать? Вы же убедились в этом на собственной шкуре.

— Вы сегодня чересчур разговорчивы, ассистент номер два, — сказал кто-то.

— Мы с подопытной почти друзья, — сказал бледнолицый в сторону. — Я хорошо знаю её болевые пороги. Это сродни близости… Иные друзья не проводят вместе столько времени.

— Что вы собираетесь делать? — едва слышно спросила я.

— Иногда экстремальные ощущения помогают добраться до хорошо спрятанных механизмов и связей в сознании, — пояснил бледнолицый. — Конкретно ваш мозг скрывает от посторонних целую сокровищницу, но нас интересует только ваша память, а если конкретнее – один период, которого не было на омниграмме. Получить его оказалось крайне непростым делом, поэтому теперь нам придётся пользоваться тем, что работает быстрее всего – болью.

Грянул щелчок – стальная пчела воткнула своё жало в кожу, и я оглохла от собственного крика. Прикованную руку навылет пробурила боль, превращая весь мир вокруг в нечто незначительное – была только перебинтованная рука и погружённое в мясо стальное жало. Когда адреналин заполнил кровоток, разгоняя сердце и бросая тело в горячий пот, мир перестал трястись и постепенно стал возвращаться на своё место – рядом с болью, мучительно выстраиваясь вокруг неё.

— Вы чувствуете иронию? — невозмутимо осведомился безликий. — Органическая конечность, которую вы когда-то считали своим подарком, в итоге оказалась нашим инструментом.

— Что вы от меня хотите?! — воскликнула я, пробиваясь обратно в мир сквозь смесь боли и искреннего изумления.

— Нам нужно выяснить маршрут, по которому вы двигались во время спуска в пещеры, — рутинно сообщил он. — Это случилось до отбытия на Пирос.

— Я не знаю, о чём вы! Я правда не знаю!

— Вы просто не знаете о том, что вы знаете, — с ноткой поучения в голосе сказал бледнолицый, будто преподаватель, обращаясь к нерадивой студентке. — Отголоски всего, что с вами происходило, лежат не только в коре – иногда достаточно воздействия на гипоталамус, и гиппокамп услужливо накидает фрагментов, которые, казалось бы, навсегда утрачены. Вам нужно лишь показать их нам, и мы сами склеим их воедино. Дайте нам хоть что-нибудь. Что угодно – звуки, образы, память вестибулярной системы… Номер третий, что на приборах? — бросил он в сторону.

— Дзета-ритм разночастотный, есть ответ от гиппокампа, но снова гаснет на уровне барьера.

— Похоже, нужно добавить ещё немного стресса…

Звук взводимого курка – и новый щелчок пробил руку, окуная с головою в алую пучину. За щелчком сразу последовал второй, третий, четвёртый… Они сливались в одну непрерывную сверлящую агонию. Кажется, я кричала, но собственный голос был чужим – за прошедшие секунды тело моё стало старше на несколько лет. Красное марево перед глазами бурлило, я отключалась – как делала это вчера, позавчера и неделю назад – ровно с того момента, когда железные манипуляторы внесли меня в корабль посреди снежно-ледяной смерти. Быстрее и лучше всего на свете я научилась отключаться, закрываться от этого мира в коконе собственной чёрной меланхолии, в погнутой клети искалеченного тела.

— Вам нелегко, — пробивался сквозь гул в ушах незнакомый и ненавистный голос. — Но так и должно быть. К сожалению, истина в этом мире даётся через страдания. Я, впрочем, попробую немного помочь вам, чтобы было легче восстановить картину событий. Можете ничего не отвечать.

Последнее, до чего мне было дело – это до ответов ему…

— Несколько недель назад вас забросили на Пирос в составе экспедиционной группы, — сообщил мужчина.

Новый щелчок – и мой чёрный кокон вновь захлестнула багряная волна. Я не могла ответить. Силы закончились, вышли из меня наружу – а перед глазами бешено замелькали хаотичные картинки. Люди в военной форме, пыльная ферма и бегущие по полю силуэты с жуткими, искажёнными лицами… Плачущий ребёнок и безразмерное чувство опасности…