… — Как же хорошо, когда малину можно есть круглый год, — с мечтательностью в голосе говорила девушка, задумчиво поворачивая в ладонях небольшую плошку, полную перламутровых ягод. — Она здесь, правда, тоже странного цвета. Но хоть на вкус совсем как земная…

«Скажи ей об этом. Скажи, что ничего не знаешь. Пусть она уйдёт и передаст другим, чтобы тоже больше не приходили».

Девушка напротив меня смолкла, глаза её замерли. Уловив какое-то движение на моём лице, она напряглась и слегка подалась вперёд.

— Я вас не знаю, — сказала я. — Я вижу вас впервые в жизни.

Она дёрнулась, выпрямила спину, насквозь прошитая незримым электрическим разрядом, и по лицу её пробежала тень. Вздохнув, она пробормотала:

— Ты говоришь мне это с тех пор, как вернулась с Пироса. Вернее, с тех пор как начала говорить… Но доктор сказал, что твоё состояние улучшается – ведь поначалу ты вообще молчала и смотрела в одну точку.

— Скажите, где я? — спросила я.

— Это наш дом, — терпеливо и размеренно, как младенцу, сообщила девушка. — И мы тут живём.

«Этого не может быть», — просигналил неокортекс. — «У тебя нет дома».

— У меня нет дома, — эхом повторила я.

— Вот, посмотри, — сказала девушка и положила передо мной тонкий планшет. — Это мы с тобой, прямо здесь. Второе мая по земному календарю.

Фотография двух девушек, сидящих за столом. За этим самым столом, прямо как сейчас, только между ними вместо планшета с фотографией стоял чайник и два блюдца с чашками.

— А это мы с Васей на пикнике. — Лёгкое движение смуглого пальца по планшету. — Три дня назад.

Вдоль верхней части экрана расцветала сочная бирюза разлапистого дерева, под которым сидели трое. Две девушки и седеющий мужчина с добрым обветренным лицом, разместившись на покрывале поверх светло-голубой травы, поглощали съестное из пластиковой корзинки, стоявшей тут же. Ели двое – она и он. Третья девушка пустыми чёрными глазами смотрела мимо объектива камеры.

— Это ты, — сказала девушка, указывая аккуратным пальцем на сомнамбулу.

Следующий кадр – там же. Они улыбаются – снова двое. Третья участница пикника уставилась на свои руки, уложенные на коленях. Вперилась в мехапротез и бледную живую руку так, словно видит их впервые в жизни.

Я вынула свои руки из-под стола и положила ладонями кверху. Живая рука и побитый временем мехапротез. Тусклый, потёртый, он явно знавал лучшие времена, но исправно сжимал и разжимал пальцы, выполняя синтетическими мышцами все микродвижения.

Точь-в-точь как на снимке. Неужели она не врёт? Я и вправду живу здесь? Но что было до всего этого? И что со мной происходит? Где я? Кто я? Не помню…

К горлу подкатил ком, спину прошиб пот, и пока перед глазами ширился и расползался чёрный круг, я закрыла глаза и опустила лицо в ладони.

— Вот, у меня есть чип с воспоминаниями, — пробормотала девушка сквозь толстый слой упругой ваты. — Если хочешь, посмотри. Здесь немного, мы с тобой недолго вместе. Но вдруг это поможет…

Голос её вдруг изменился до неузнаваемости, и она произнесла, не размыкая губ:

… — Ты позабудешь обо всём этом через час, и я вновь покажу тебе это – в сотый и тысячный раз…

Она пристально смотрела на меня, а я вдруг оказалась внутри колокола, через который доносились вибрации чужих мыслей – её мыслей.

… — Что же будет, когда мы достигнем дна? Может, рассказать ей всё, как есть? Это очень тонкая грань, не наломать бы дров…

Взмах ресниц – и ощущение ушло столь же внезапно, как появилось. Вынырнув из гулкого пузыря, я встрепенулась.

«Она что-то задумала», — шептал голос в голове. — «Она держит тебя в клетке из доброты. Самая прочная клетка… Не слушай её, не смотри эти фотографии. Ты даже не знаешь, кто их снимал и зачем!»

Эхо мыслей перекатывалось внутри черепа из стороны в сторону, отскакивая от его стен, колотясь в виски. Бах, бах, бах – с каждым ударом всё громче и громче.

«Она расскажет тебе что угодно – и ничего из этого ты не в состоянии проверить!» — шипел демон. — «Если дашь себя одурачить, мы все окажемся в беде!»

Но у неё такие честные глаза… Такой уставший, мягкий голос. Я хочу ей верить… Она единственная ниточка, что связывает меня с этим миром…

«Кто снимал эти фотографии?» — свистел голос.

Нельзя верить… Тогда кому мне верить?! Я не помню ничего и никого, кроме неё, и если не верить ей – кому же тогда?!

«Смотри хорошо – и ты узнаешь, что всё вокруг тебя – ложь».

О чём ты?

«Совершенно голые, белые стены! Ни одной картины на стене, ни одной фотографии, ничего!»

Мало ли какие у кого вкусы? Будь у меня своя комната, я бы тоже не стала обклеивать её стены плакатами и рисунками. Я всегда любила простоту и лаконичность.

«Всегда? А сколько ты себя помнишь? Давно ли ты здесь? Ты ничего не видишь, но тогда, может быть, услышишь?»

Я ничего не слышу. Всё тихо…

«Вот именно! В живом мире за стенами звучит жизнь, стучит, шуршит, гомонит. В настоящем мире под окнами раздаётся детский смех, но мир без звуков и без детей – это мёртвый мир. Обитель лжи».

Если дети не смеются, это ещё ни о чём не говорит. Нет звуков? Здесь просто хорошая звукоизоляция…

«Чем здесь пахнет?»

Ничем. А разве должно? Тут такая стерильная чистота, всё белым бело, так откуда же взяться запахам…

«Вставай и выгляни в окно!» — приказал голос.

Вскочив со стула, я прошагала к оконному стеклу и выглянула наружу. Метрах в десяти напротив возвышалась двухэтажная белоснежная юрта из полимерного материала. Правее и левее – точно такие же купольные домики. Ровная шеренга гладких и аккуратных юрт исчезала за изгибом галереи, укрытой прозрачным сводом. Мимо домика под самыми окнами моего второго этажа шли люди.

Стремительно просеменил худой высокий мужчина, быстрый и сосредоточенный. Две женщины, увлечённо беседующие о чём-то, неспешно проплыли мимо. Странной угловатой походкой вдоль тротуара проследовала отдалённо похожая на человека поблёскивающая металлом фигура. Робот… Пролетел над самой дорогой уборщик, втянул в своё нутро невидимую каменную пыль, оставляя за собой шлейф стерильной свежести. Ещё один мужчина прошёл мимо с собакой на поводке. Вернее сказать, собака вела за собой мужчину. Суетливый, совсем ещё небольшой щенок стремился познать мир…

В комнате же царила гробовая тишина. Шумоизоляция была настолько совершенной, что гасила даже лай того щенка, создавая вакуум. Я слышала шум собственной крови в висках. Пошарив глазами в поисках шпингалета, я убедилась в том, что окно закрыто наглухо, и обернулась.

Девушка с каштановыми волосами сидела на стуле и внимательно смотрела на меня.

— Они хотели… изолировать тебя. — Она с трудом подбирала слова. — Положить тебя в больницу. Но я их убедила, я умоляла… Ты можешь остаться здесь. Это наш дом.

Взор мой упал на уголок толстого стекла, полупрозрачный узор привлёк моё внимание. Почти незаметными кривыми буквами на поверхности стекла пальцем было выведено единственное слово:

«Взаперти»

И в эту же секунду под окном вновь появился человек с щенком на поводке. Собака всё также настойчиво протянула мужчину мимо окна. Ощущение дежавю не ушло вместе с человеком, который скрылся из поля зрения, но, напротив, усилилось.

«Взаперти». Ко мне вдруг пришло отчётливое понимание – это про меня. Это я. И мне просто необходимо было оставить свой след в этой итерации осознанности посреди беспамятства. Дополнить собственную картину. Эта отметина, след кожи на стекле осталась единственным, что принадлежало мне в чужом мире.

Аккуратно и незаметно для девушки рядом с начертанным словом я вывела пальцем ещё одно слово. Букву за буквой – «щ», «е», «н», «о», «к». Сильная взбудораженность овладевала мною, сердце ускорялось, а сквозь голову пробежала череда пульсирующих разрывов, словно по минному полю на полной скорости шёл тральщик.

… — Мы здесь всего лишь пару месяцев, но мне кажется, что прошли годы, — говорила девушка сквозь гулкий пульс. — Под этими двумя звёздами я совсем перестала чувствовать время…