Свесив вниз металлические протезы ног, я тяжело вздохнула. Ночные кошмары преследовали меня с тех самых пор, как Марк демобилизовался «по семейным обстоятельствам», и нас с ним отправили на транспортном корабле домой – на его родной Пирос. Сколько времени прошло с тех пор? Да, что-то около двух с половиной лет. Эти месяцы я провела за разбитой партой в местной поселковой гимназии, и несколько недель назад после серии экзаменов отгремел выпускной вечер. С того самого момента и началась моя взрослая жизнь.

Обучение в гимназии далось с трудом – будучи объектом насмешек и издевательств однокашников, я осознала, что выход у меня только один – давать жестокий отпор. Любое неосторожно сказанное в мою сторону слово – и я срывалась и беспощадно избивала обидчика, колотила изо всех сил, невзирая на боль. Несколько раз я оказывалась на грани исключения, и каждый раз дяде Алехандро приходилось сглаживать конфликты. С местным шефом полиции мы были знакомы лично – я была частой гостьей в участке. Довольно скоро в школе меня стали бояться и просто обходили стороной. Я была совершенно одна, и меня это устраивало.

Когда я окончила выпускной класс, гимназия со вздохом облегчения распрощалась со мной. Продолжать же обучение я уже не могла – все три местных высших училища отклонили мою кандидатуру с обтекаемыми формулировками, но было понятно – никто не хотел связываться с проблемным подростком. Не помогло даже вмешательство дяди Алехандро, которого очень многие знали и уважали.

У меня не было ни прошлого – оно осталось на Кенгено, ни настоящего – оно было украдено Каптейном, ни будущего – оно теперь заволакивалось серым туманом…

Дом был пуст. Марк рано утром ушёл на службу, а дядя Алехандро на своём небольшом комбайне трудился в поле – я слышала мерный гул двигателя в отдалении. Моя очередь доить корову и заниматься курятником была вчера – мы по очереди работали по хозяйству, – поэтому сегодня я смогла поспать подольше. Переборов себя, я встала с кровати, вытерла мокрые глаза, надела летнее платье, причесалась и, заправив постель, спустилась на кухню.

На столе меня дожидались уже остывшие тосты с яйцом и кружка свежего молока. Неспешно поглощая скромный завтрак, я обдумывала, как провести сегодняшний день. Друзей у меня не было, поэтому некому было звонить. В голову приходили довольно банальные вещи – прогулка на свежем воздухе, рыбалка в местной наполовину пересохшей речке, убийство времени за компьютером… Поход на дневной киносеанс или посещение библиотеки заняли бы больше времени – ведь тогда нужно будет ковылять к выезду на трассу и ловить там попутку или автобус до небольшого городка Олинала, который располагался в трёх десятках километров к востоку…

Сам Пирос представлял из себя небольшую и чрезвычайно жаркую планету, которая была покрыта преимущественно выгоревшими степями, а ближе к экватору пустыни сменялись лавовыми полями. Цивилизация здесь разлеглась на достаточно узкой северной полоске степей, рассечённой несколькими пересоленными морями и пронизанной неравномерным рисунком мелких рек, где температура была более-менее комфортной для проживания.

Окраины пустынь круглосуточно патрулировались пограничными дронами, и там, в песках обитали существа, которых побоялся бы сам дьявол. Хитрые хищники, они до поры скрывались в толще земли, чтобы одним махом затянуть вниз нерадивого путника, поэтому самые отчаянные кочевники Пироса предпочитали уходить на север, на каменистые предполярные взгорья, покрытые мхами и лишайниками. Тем не менее, места хватало всем, сто тридцать миллионов человек жили в согласии друг с другом, и планета довольно стабильно развивалась, постепенно покрываясь сетью автодорог…

Я взглянула на бумажный календарь, кнопкой приколотый к стене у окна. Сегодня было тридцать седьмое число одного из самых длинных месяцев. Каждый раз, посмотрев на часы или на календарь, я будто заново привыкала к течению местного времени…

Сутки на Пиросе длились чуть более двадцати одного часа, а год – четыре сотни дней, поэтому часто возникала путаница в том, каким образом считать время – по-земному или по-местному. Бюрократия Конфедерации была дотошной и строго придерживалась формальной буквы закона – вплоть до того, что в местных паспортах у каждого стояло две даты рождения – по летоисчислению Земли и Пироса. Местное же самоуправление опиралось на локальное время, что часто приводило к проволóчкам, конфликтам с «центром» и денежным взысканиям…

На богатой полезными ископаемыми планете была хорошо развита тяжёлая промышленность, но небольшой пасторальный городок Олинала располагался сильно южнее и восточнее самых загрязнённых столичных мест. Дядя Алехандро долго шёл к тому, чтобы покинуть большой город, и однажды ему наконец удалось сменить тесный коммунальный модуль на собственный домик с концессионным участком земли. Двухэтажный дом Алехандро выстроил вплотную к роще акации и, будучи фермером, имел в своём распоряжении огромное поле, с которого обязан был дважды в год сдавать правительству львиную долю урожая. Весь излишек он оставлял себе, приторговывая на рынке овощами и поставляя муку в частные пекарни.

Постепенно в хозяйстве появились куры, пара свиней и корова. Алехандро разжился двумя беспилотными комбайнами и автомукомольней, но сам он всё также любил крутить баранку трактора – боялся, как он выражался, «потерять хватку». Странным и непривычным казалось мне соседство подсобного хозяйства и высоких технологий, но таков был Пирос – словно зеркальное отражение Земли позапрошлого века…

Дядя Алехандро всегда был в поле, сколько я себя помнила. Я часто наблюдала, как он работает без устали, и мне казалось невероятным, что этот человек, прибывший на Пирос с первой волной переселенцев, до сих пор помнит Землю. Не ту, что в рекламных проспектах, а ту, израненную Большой Войной, которая на долгие десятилетия оставила рубцы на колыбели человечества, отразилась и в тех, кто решил начать жизнь в новом мире с чистого листа. У всех местных стариков в глазах, словно прямо из глубин души, тускло светилось нечто невыразимо печальное, будто горечь вины за то, что они причастны к большой беде. Словно стыд за соплеменников, словно в их силах было предотвратить эту беду, но они этого не сделали. И, будто пытаясь свою вину загладить, они старались жить ради других. Дядя Алехандро был добрым и чутким человеком, не оставался в стороне от чужих проблем и старался каждому помочь делом и словом…

Это место неуловимо напоминало мне дом, который точно также был удалён от больших поселений, располагал к сельскому образу жизни и овевался вольным степным ветром. Первое время было тяжело, приступы ностальгии одолевали, и я целыми днями пропадала в поле, чтобы сесть среди травы и невысокого кустарника и поплакать в одиночестве – я очень скучала по родителям, брату, собаке, школьным и интернатским друзьям. Со временем, впрочем, становилось легче, ведь я изо всех сил старалась забыть о прошлом и жить дальше. Только частые ночные кошмары острой иглой пронзали сознание, заставляя просыпаться в холодном поту в поисках себя…

Пока я допивала молоко, урчание трактора снаружи приблизилось, мотор чихнул пару раз и затих, а через полминуты входная дверь отворилась, и на пороге появился дядя Алехандро. Загорелый и высокий, он был облачён в клетчатую рубашку, потёртые джинсы и пыльные ботинки. Повесив свою соломенную шляпу на крючок, он тяжело прошагал к раковине, налил себе полный стакан воды, выцедил его до дна, сел напротив меня, откинувшись на стуле, и улыбнулся своей широкой доброй улыбкой.

— Проснулась, соня? Я за утро уже десяток гектар собрал, пока ты бока отлёживала…

— Дядя Алехандро… — Погружённая в свои мысли, я отрешённо взглянула в окно. — Вы когда-нибудь задумывались над смыслом жизни? Зачем мы живём?

— Умеешь же ты спросить, — хмыкнул он. — Ну кто же о нём не задумывался, дочь? Наверное, все. Но эти размышления никогда ни к чему не приводят.

— Почему? Какой смысл жить без смысла?

Алехандро прокашлялся и заговорил: