“Так… Я, конечно, могу что-то пошутить по поводу чудесного эффекта, который женские слёзы оказывают порой на мужчин. Но что-то мне подсказывает, что для таких ошибок ты всё же недостаточно туп, даже с учётом не особенно внушительного опыта в делах любовных. Потому просто рискну уточнить: ты уверен, что с тобой не играют?”

“Нет. Но вполне уверен, что, если кто-то играет мной, то и ею тоже. Она… я воздействовал на её мозг.”

“О как…. Что же, не совсем законная и не совсем безопасная игра, но как удержаться?”

“Нет, не это. Она стала жертвой покушения, пережила серьёзную перегрузку, но не легла в медкапсулу…”

“Почему?.. А, кажется понимаю. Ей же должны были удалять вирт со всеми гнёздами, чипами и идентификаторами. Такое даже альды не могут провернуть совсем уж без последствий. Даже незабвенной ори Катерине, как я слышал, гнёзда просто проапгрейтили — не рискнули. И это наши, а что уж о гвадцах говорить? Как я понимаю, они превратили мозг в кашу.”

“Не совсем, но примерно. Я, когда немного вник в вопрос, с трудом подавил в себе страстное желание оторвать прекрасному принцу руки и заставить его их сожрать.”

“Ого. Зная твой характер, могу сделать вывод, что Чёрный Лис знатно тебя разозлил. Думаешь, это сделали с ней против её воли?”

“Думаю, это сделано по его наущению. Уверен, в процессе убеждения фигурировало что-то про благо Гвады и великие цели…”

“Как и всегда. Куда ж в вашей политической песочнице для взрослых деток — и без великих целей? Но выбора никто не отменяет. Никогда.”

“Правда? Деймос, уж ты-то получше прочих знаешь, что выбор выбору рознь. И иногда совсем не обязательно приставлять к чьей-то голове бластер. Достаточно в нужное время и в нужном месте создать обстоятельства, при которых решение может быть таким и никаким другим.”

“Если бы вся эта канитель с выбором была такой уж простой, она не стала бы такой ценной и важной, правда? Выбор ничего не стоит, если он ничего не стоит. Уж прости за каламбур.”

“Да, но в случае с психологически уязвимой тяжело раненой женщиной, страдающей от последствий сложнейшего боя, потери товарищей и серьёзного ПТСР, у меня есть целый ряд комментариев на тему осознанности выбора.”

“Из песни слов не выкинуть. Выбор остаётся выбором, конечно, но бэкграунд впечатляет. Только вот ты уверен, что обстоятельства были именно таковыми? Верю, что она рассказала тебе, но…”

“Она не рассказывала. Но я практически уверен, что теперь я составил у себя в голове относительно достоверную картину. Я много чего по этому поводу себе представлял, ты знаешь. В том числе гадал, насколько большой была награда за ключик к моему вирту, и задавался множеством вопросов в том же духе. И вот, когда я занялся её лечением, этих самых вопросов с каждым моментом становилось всё больше, они очень сильно расходились с моими представлениями, и я просто…”

“Ты воздействовал на неё.”

“Да. В процессе лечения, так что я знал, что могу контролировать процесс. Я хотел знать правду, очень хотел. Но…”

“Ага, — хохотнул Деймос. — С этой правдой вечный геморрой, больно уж интересная она штука. Всех вокруг послушать, так они поголовно с ума сойти как сильно хотят правды. Но вот ведь внезапно, как Амо в утреннем чае: им не нравится иметь с ней дело. Когда люди подразумевают, что хотят знать правду, они обычно имеют в виду нечто иное. Порой вполне противоположное.”

“Верно. Оглядываясь назад, я, наверное, придумал заранее для себя, что хочу увидеть и услышать. Точнее, после того как я увидел её квартиру и просканировал мозг, мне многое уже стало понятно. Но очень хотелось верить, что всё это — своего рода уловка…”

“В общем, ты злился и хотел получить успокаивающую, удобную, вписывающуюся в картину мира правду. Но услышал, как я понимаю, нечто иное. И теперь это жрёт тебя поедом.”

Иногда способности Деймоса Танатос ненавидел всем сердцем.

“Совершенно иное. Я надеялся найти подтверждение своим представлениям, а потом благородно её простить. Но по факту оказалось, что всё совсем иначе. И мне, пожалуй, почти что нечего “благородно прощать”. Но есть за что чувствовать себя виноватым.”

“Потрясающе. Люди в таких случаях говорят что-то про корнеплоды, которые друг друга не слаще. Или, как вариант, про шило и мыло. В общем, драгоценный мой братец, ты страдаешь ерундой. Но будь так добр, просвети меня: в чём ты там хоть виноват?”

“Она ужасно страдала.”

“Печально. Но жизнь сама по себе, при всех её прелестях, очень сомнительное, полное боли и страданий мероприятие, причём вообще для всех. А уж во время войны она обладает совершенно особенным (и в прямом смысле слова убийственным) шармом. Несомненно, она страдала, но ты тут ни при чём. Винить себя тут уж точно не в чем.”

“Но я никогда не задумывался об этом. Я имею в виду, по-настоящему. Только недавно начал, по правде. И ужасно гордился собой по этому поводу. Я такой великодушный и вот это вот всё… Но я даже наполовину не представлял, насколько ей тяжело пришлось. Она сломана, и то, насколько… А ведь там, тогда, я её ненавидел. Так ненавидел, так злился, что даже в какой-то момент верил, что могу её убить. И теперь это вызывает… целый спектр потрясающих эмоций”

“Ну, ненавидел. А что ещё ты мог к ней чувствовать тогда?”

“Я должен был попытаться разобраться в её мотивах и поступках…”

“Э нет, братец. Сразу видно, что ты у меня божок чего угодно, но точно не психологии. Как бы тебе объяснить, чтобы понятными аналогиями… Слушай, Танатос, пойми одну простую вещь: каждый душевный порыв, каждая эмоция, каждая реакция не появляется из ниоткуда. Они должны чем-то питаться, если хочешь, им нужно топливо. И могу тебя заверить, что… как бы это назвать… потребление топлива для разных душевных порывов очень разное. Тот же страх, например, дешёвая эмоция, как и злость — но мы оба знаем, что рано или поздно выгорают даже они. Но сопереживание и эмпатия… Этот тандем требует огромных душевных ресурсов. Этого не следует ожидать от загнанных зверей, бесправных рабов и обозлённых детей. А мы, если разобраться, были три в одном. Мы не имели особенных шансов на эмпатию, по крайней мере, тогда… Разве что Родас, конечно. Но в его случае это была вынужденная необходимость, которая мы оба знаем к чему привела. А в нормальных обстоятельствах до сопереживания и эмпатии надо дорасти, морально и ментально.”

Деймос помолчал пару мгновений, а потом добавил:

“Кстати, это объясняет, почему даже в мирное время так мало на свете людей, которые способны на эмпатию и сопереживание. Как ни крути, а загнанные звери, бесправные рабы и обозлённые дети во все времена составляли большую часть человеческой популяции.”

Честно сказать, серьёзный Деймос Танатоса всегда немного пугал.

“Это было… неожиданно.”

“Я уже сказал тебе: вдруг что, я всё буду отрицать. Но прямо сейчас я распинаюсь тут для того, чтобы до тебя дошла простая истина. Ты не мог тогда предложить ей понимание, эмпатию, глубокое сочувствие и прочую приятную ерунду в таком же духе. У тебя не было на это ни сил, ни возможности, ни права. В тех обстоятельствах это просто утянуло бы тебя на дно, и ты не был бы здесь и сейчас. И ты не смог бы помочь себе, нам, а в перспективе и ей тоже. Думай об этом, когда тебя в очередной раз накрывает это твоё “не в порядке”. Договорились?”

Танатос усмехнулся.

“Договорились. И Деймос?”

“Да?”

“Спасибо. С той самой ночи в лаборатории я ценю разговоры с тобой так, как ты не можешь даже представить.”

“Нашёл что вспомнить. Нам с тобой ту ночь лучше не упоминать, верно? И да, я закончил и теперь могу провести тебя сквозь защиту. Начинаем веселиться?”

У Танатоса было много того неназываемого, что он хотел в конечном итоге сказать Деймосу. В том числе о той ночи в лаборатории — и многих вещах, которые последовали позже.

Но сейчас было не время и не место.

Как и обычно.

“Работаем, — сказал Танатос. — Веди меня.”

“С удовольствием. Итак, подождите пару секунд: ваш навигатор строит маршрут…”