Однажды, множество световых и обычных лет назад, доктор психологии и специалист по наследственным психозам Анжелика Виденко обожала своего друга, коллегу и наставника, Себастьяна Альдано. Когда-то она верила, что они вместе строят великое будущее… И, оглядываясь назад, она определённо задавала тогда недостаточно вопросов по поводу этого самого будущего.

Но прошлое не исправить, даже если квантовые физики допускают в будущем возможность создания кораблей, достаточно быстрых для пересечения пространственно-временного континуума. А вот настоящее можно…

Анжелика внимательно посмотрела на Эрос, отмечая едва заметные признаки стресса, невидимые окружающим. Боги умели контролировать себя хорошо, кто бы спорил, но со временем их тоже учишься читать. Не зрачки, пульс и прочие физические показатели, но — наклон головы, нервный оттенок в улыбке, тон голоса… Анжелика в который раз порадовалась слепоте и непрофессионализму психологов, которые работали на Новом Олимпе под руководством спятившей суки Джинджер: если бы хоть кто-то из них поднял голову от своих приборчиков и догадался заглянуть своим “проектам” в глаза, восстание оказалось бы под угрозой.

Но они не смотрели, к счастью и несчастью одновременно. А доктор Джинджер… Анжелика вспомнила, как вонзила этой мрази в шею скальпель, и кивнула своим мыслям. Возможно, слишком простая смерть для кого-то вроде Доктора Ложь — но, по крайней мере, та дрянь больше никогда не откроет свой поганый рот…

Но это снова — прошлое. А Эрос сидела перед ней прямо сейчас, в настоящем, и нуждалась в помощи. Причём не только в ответе на вопрос.

Боги сколько угодно могли притворяться бесчувственными. Но вот ведь шутка: они не были. И Анжелика читала в том, как Эрос прикасалась к черепу, как смотрела, как действовала, стресс и неуверенность.

Жертвой здесь был не только Нико.

Как факт, по близким такие вещи бьют порой даже сильнее.

— А что думаешь по этому поводу ты? — уточнила Анжелика мягко, старательно избегая отработанно-профессиональных интонаций — те Эрос считает мгновенно.

— Какого хрена? Это твоя работа — правильно отвечать на такие вопросы! Вот и выполни её, будь добра.

— Моя работа в данном случае — помогать другим находить свои собственные ответы. Потому что “правильного” не существует. Так что расскажи мне, что думаешь по этому поводу ты, Эрос.

А вот теперь она зашипела, как рассерженная кошка.

Хорошо. Злость в данном случае намного лучше равнодушия.

— Ты издеваешься? Просто скажи мне, что делать! Ты у нас врач, который лечит мозги!

— А ты — семья Нико. И финальное решение, боюсь, принимать всё же тебе.

Эрос вся ощетинилась. Анжелика буквально почувствовала висящее в воздухе напряжение, но только ласково улыбнулась.

Ну же, милая. Ты ведь, как бы ни старались в тебе это сломать, всё же умная и сильная девочка.

— Ты ещё скажи, что мы почти что женаты! Мы никакая не семья, основательница.

Анжелика кивнула: Эрос всегда называла её именно так, когда была зла.

— Знаешь, проходила я как-то практику в больнице неотложной помощи. Было это ещё в бытность свою студенткой, — сказала она. — Первичное лечение травм головы, нарушений работы мозга, снятие острого психотического состояния или делирия, первичная оценка психологического состояния… Работы было много и разной, можешь поверить. Порой очень неоднозначной, потому что нарушения работы человеческого мозга — это всегда сложный предмет, а уж в эпоху до изобретения медкапсул… Сама понимаешь. Так вот, был у нас старый, много чего повидавший врач. Он научил меня многим вещам. Он говорил: в документах у пациента может значиться много чего, но настоящая семья — тот, кому первым позвонят, если пациент умрёт. И вот с этой точки зрения, извини, но главное, что есть у Нико — всё же ты. Кат и Родас, смею верить, будут вторыми.

Эрос поморщилась, но возражать не стала.

Уже прогресс.

— Итак, расскажи мне: что по этому поводу думаешь ты?

И тут Эрос всё же начала открываться.

— Что я могу думать? — спросила она, всё больше распаляясь. — Я не знаю, понятно? Я не знаю… Не так. Я не могу. Не могу. Я — тряпка, слабая никчемная кукла для секса, которая не умеет принимать таких решений. Довольна? Ждала, пока я это признаю? Я это признаю. А теперь скажи мне уже, что делать. Прошу!

Это была почти что мольба… Плохо. Очень плохо.

Но с этим, в отличие от отрицания, хотя бы можно было работать.

— Мне жаль, Эрос, но я действительно не знаю ответа. И сожалею, что ты думаешь, будто я чего-то подобного от тебя ждала. Ты не слабая, не никчемная и не кукла. И всё же… чего именно ты не можешь?

Она уставилась на Анжелику с уже вполне разгоревшейся злостью.

— Чего именно не могу? А сама не догадываешься? Да ничего не могу!

Она выломала крепление кресла и раздражённо фыркнула. Но, очевидно, выплеск неконтролируемой силы немного остудил эмоциональное напряжение, потому что дальше Эрос заговорила уже чуть спокойнее.

— Я не могу сделать с этим ничего. Я не могу вернуться назад во времени и спасти мальчишку. Я не могу даже убить тех, кто сделал с ним это. Не могу. Но я думаю, что Эласто, возможно, был прав.

— Даже сломанные часы правы раз в сутки. Менее сломанными, впрочем, они от этого не становятся. Но, если не секрет, по поводу чего был Эласто в данном случае прав? Просто так, ради информации.

Эрос скривилась и указала на череп.

— Он ведь не секс-модификант, — сказала она, помедлив. — С ним не должно было этого случиться; он не должен был так умереть. Это неправильно. Его не для того создали.

Ох, Эрос…

— Никто не должен так умирать, Эрос. Никто не может быть для такого создан.

— Никто. Но нас хотя бы для этого придумали, хорошо? А он… он был… настоящим. Он был… нормальным. Ему мать готовила новогодние коктейли с крышками из печенья. Ну знаешь, и всякое такое. С ним не должно было что-то такое случиться. Это несправедливо!

Эрос замолчала и резко отвернулась.

Анжелика сделала вид, что её нечто очень заинтересовало на дне бокала.

В её жизни было много болезненных разговоров, но этот, определённо, войдёт в двадцатку самых.

— Насилие не бывает справедливым, — тихо сказала Анжелика. — Тем более такая ужасная его форма. Происходит оно с модом или обычным ребёнком, это не меняет ужасной сути. Это всегда несправедливо; это невозможно изменить.

— Ну да, — хмыкнула Эрос. — Я не могу спасти того мальчика. И я не могу защитить Нико, никак. Я думала об этом, столько думала, но верный ответ не приходит. С одной стороны, если я скрою это от него сейчас, то всегда остаётся вероятность, что информация всплывёт позже, что её используют против него. Я не могу этого допустить. Но… его память о матери и детстве, его вера, его знания о прошлом — это фундамент. То самое, что делает его очень настоящим, человечным, живым. Как я могу своими руками забрать это у него? Как я могу позволить ему узнать, что всё, что он любил — просто ложь? Как я могу сделать это с ним?!

Проклятье.

— Какое бы решение ты ни приняла, это сделаешь с ним не ты.

— Я не позволю кому-то другому рассказать ему об этом. Если рассказывать, то это должна сделать я.

— Решение, достойное уважения. Но даже при этом раскладе, виновна не ты. Виновны те, кто ставил над ним эксперименты.

— Возможно. Но ты сама сказала: именно мне в итоге решать, причинять ли ему эту боль. Мне думать, оставлять ли за спиной бомбу замедленного действия — или рушить моего Нико до основания. И что я должна делать?

Мой Нико, да?

— А что говорит Родас?

— Что Нико теперь — мой техник. И решать должна только я.

Ну что же…

— Я тебе уже сказала: я не знаю верного ответа на этот вопрос, Эрос. Его, боюсь, просто не существует.

— Ты издеваешься?

— Нет. Всё, что я могу здесь сказать — у любого решения будут серьёзные последствия. И тебе придётся смотреть им в лицо. Говоря же о раскладе… С одной стороны, при прочих равных знать правду в большинстве случаев предпочтительней. Иллюзии и ложь не бывают фундаментом для здоровой психики. Человек, который сталкивается с ужасной правдой, страдает, это правда. Но после обычно следует выздоровление.