Скажи-ка, какой добренький выискался! Сначала напугал до инфаркта, теперь заботится. Хрийз всё же встала, отряхнулась, а Гральнчу сказала:

— Отвали от меня. Понял? Уйди!

Пошла, подобрала изувеченные грабли. Слом оказался на удивление ровным и гладким, никаких тебе расчехранных лохм по краям, какие возникают при переломе любой сухой палки. Как лазером разрезало. Ну… Вычтут из зарплаты, само собой. Вряд ли стоимость будет велика, инструмент старый и помнит, наверное, ещё самого первого князя Сирень-Каменногорского. Но когда вся твоя зарплата сама по себе невелика, тут даже малые потери бьют ощутимо. Отнесла в машину, черенок, конечно, только выкинуть, а сами грабли не пострадали, насадят их на новую палку. Хорошо, в кузове были запасные. Взяла, отправилась грести дальше. Участок надо было дочистить, хочешь или не хочешь.

Гральнч ходил по пятам, виновато сопя. Ну, тип. Его послали, а он… Раздражение плавно двинулось в сторону глухой злобы. Злоба душила как пресловутая жаба. На Гральнча не хотелось тратить даже миллиграмма внимания. Бесило, что вообще приходилось из-за него напрягаться. И свои извинения пусть засунет себе в одно место. И вообще…

— Что ты ходишь за мной как приклеенный? — не выдержала Хрийз. — Вали отсюда. Не мешай работать.

— Ага, а как с братцем моим, так говорила, — выдал Гральнч. — Всю ночь, как голубки, на террасе проворковали.

Хрийз опешила от такого наглого поведения.

— Да тебе-то что с того, дурак?! — возмутилась она. — Что ты прицепился ко мне?

— Как Ненаш, так умный-разумный у нас, а как Гральнч, так дурак, да? — обиделся он.

— Ведёшь себя как дурак, значит, и есть дурак, — отрезала Хрийз.

Ну, и когда у вас с братцем моим, свадьба?

Хрийз искренне посочувствовала бедолаге Ненашу. Такой кретин в братьях кого угодно в могилу сведёт одним фактом своего наличия.

— Хватит тебе над братом измываться, — сказала она. — Он не может дать тебе в рыло только потому, что от его удара ты сдохнешь. И ты это знаешь, и этим пользуешься! Вот что ты сейчас сделаешь: ты сейчас пойдёшь в библиотеку, возьмёшь там дневники Фиалки Ветровой… не читал? Не читал! Вот возьмёшь и прочтёшь их от корки до корки. Понял?

Гральнч сунул руки в карманы и принял независимый вид оскорблённой гордости:

— С чего это ты так раскомандовалась?

— С того, что у меня раслин круче твоего, — озвучила Хрийз правду.

— Да? А что же ты тогда с таким крутым раслином мусор гребёшь?

Слова ударили по больному. В гробу Хрийз видела мусороуборку и Гральнча впридачу! Она почти услышала стеклянный звон, с каким лопнуло её невеликое терпение.

— Пошёл вон отсюда! — выговорила она тихим, но страшным по оттенку голосом. — Сейчас же.

— А то что? — нагло осклабился Гральнч.

— А то проткну насквозь, — свирепо пообещала ему Хрийз.

Рука сама оказалась на рукояти дарёного ножа. С подачи Млады Хрийз носила перевязь всегда, в том числе и на работе, привыкла к ней, и ей больше в голову не приходило оставлять клинок дома. Всё дело было в магии, настроенной персонально на неё, конечно же. Нож казался собственным продолжением, без него становилось неуютно.

На самом деле девушка слабо представляла себе, как это она замахнётся острым железом на живого человека, пусть даже и оранжевую жабу. И что делать, если Гральнч рванёт ворот и воскликнет со всей присущей ему пафосной дурью: 'Бей, не жалко!'?

Но нахала неожиданно проняло. Он, как всякий самовлюблённый павлин, не умел отслеживать реакцию собеседника, и потому в слова поверил.

— Эй, тише, тише. Чего ты?

— Пошёл вон, — повторила Хрийз.

Тут главное, взгляда не отводить. Пусть первым сдаётся, нечего потому что. Москва за нами! Гральнч не выдержал и сдался первым.

— Ладно, ладно, ухожу…

Он попятился, нырнул в пруд, ушёл под воду без всплеска. Хрийз проследила, как он ввинчивается в глубину и уходит куда-то влево. И только потом разжала окостеневшие пальцы, перевела дух. Взяла грабли и пошла работать.

Вечер в булочной матушки Милы приятен, тих и полон вкусных, 'хлебных', запахов. Хрийз любила сидеть у просторного окна в уголку, здесь стоял столик всего на двоих, и можно было не беспокоиться насчёт того, что подсядет компания из мам с детишками. Компании просто негде было здесь развернуться. Хрийз любила детей, но ужинать предпочитала в относительной тишине и покое. Одинокие мужчины сюда не заглядывали, булочная славилась в основном среди семейных, любивших себя показать и соседей посмотреть, как почтенное и приличное заведение.

Как всегда, горячий счейг и свежая булочка… Большая такая, в два кулака, плюшка, с корицей и маком. Невероятно вкусная, особенно если потихоньку отщипывать и отправлять на язык маленькими порциями. Тает во рту, да.

А за окном — извилистая улочка, круто уходившая вниз, гранитные лилии в клумбах, деревца вдоль карамельно-жёлтых стен, уличные фонари на изогнутых кронштейнах, и где-то там, сквозь облетевшие, замершие к зиме макушки деревьев, сверкала на вечернем солнце блестящая полоска близкого моря…

Матушка Мила, красивая полноватая женщина зрелых лет, обходила столики с вечерним вопросом, все ли, мол, гости дорогие, довольны, не обидела ли чем. Добрую булочницу любили, отвечали с теплом и уважением. Хрийз вспомнила, как отреагировала в самый первый раз. Смотрела, понять не могла, в чём дело. Хозяйка даже забеспокоилась. Пришлось объясняться. Очень неловко получилось тогда.

Вот и сейчас хозяйка подсела к девушке за столик с привычным вопросом. Хрийз благодарила за заботу, уверила, что всё в порядке… Вечерний ритуал, с удовольствием поддерживаемый обеими. Была в нём некая основательная уверенность, что всё хорошо, и будет хорошо дальше.

Но в этот раз матушка Мила не ушла, как обычно. Осталась. Смотрела внимательно, ласково, нежно. Хрийз засмущалась от её взгляда. Со дня попадания прошло уже довольно много времени. Лето и часть осени. За это время девушка уяснила для себя одну вещь: невыносимо, когда тебя жалеют. Особенно когда жалеют хорошие люди. Невыносимо, и точка.

— Прости, — сказала матушка Мила. — Ты мне младшую мою чем-то напоминаешь… Сгинула она, война забрала. А до того сошлась с горцем из Небесного Края. Аль-мастер, Вязальщик, звался Ясенем. Тоже погиб… и род его на нём прервался. А осталась у меня его книга, с собой привёз из родных мест. Вот, смотри…

Она выложила на столик большую книгу. Формата А3, как выразилась бы Хрийз раньше. С позволения хозяйки, девушка взяла её. Едва положила руку на обложку, как по пальцам пробежало лёгкое тепло, и книга открылась.

Собственно говоря, это оказалась совсем не книга, а скорее, альбом в твёрдой обложке. Горец Ясень рисовал приёмы и принципы техники вязания, под каждой картинкой шли пояснения мелким убористым почерком. Может быть, пришло Хрийз в голову, рисовал сюда не только он один. Может быть, в его роду передавалась эта реликвия, из рук в руки от старших к младшим, и каждый добавлял в неё что-то своё…

— Признала она тебя, — выговорила матушка Мила. — Я не сомневалась даже… Знаешь, в нашем роду вязальщиков не водилось, а дочь моя младшая не оставила детей. Книга никому из нас не открылась, а тебя, сама видишь, признала. Отдаю в дар без обязательств…

— Я не могу, — ошарашено выговорила Хрийз. — Это слишком дорогой подарок!

— Я давно за тобой наблюдаю, — сказала матушка Мила. — Девочка ты хорошая, зла творить не станешь. Книга открылась тебе, сама видишь. Бери, пропадёт ведь без дела!

Хрийз благодарила. Что ещё пришлось усвоить в чужом мире: умение принимать подарки с достоинством, без ложной скромности. Или принимаешь дар или отказываешься, чётко произнося: не возьму. И получаешь в карму обиду дарителя… Верхом неприличия считалось отказать дарящему. Через это с разными известными и могучими людьми в старинных легендах случались самые разные интересные события. Но то легенды, а в обычной жизни — традиция. Вроде рукопожатия.