- Жертвы?

- Все это… вы не спрашивали меня. Почему? Вы ведь слышали, что она сказала. И взяли мою жизнь. Вы могли бы потребовать ответов.

- От людей нет смысла требовать ответов, когда они к ним не готовы.

- Стало быть, я был не готов?

Верховный чуть склонил голову.

- Жрецов много, - заговорил он. – Взгляни…

Вид с вершины и вправду открывался поразительный.

- Храм велик. При нем состоят семь тысяч рабов, пять тысяч послушников, не считая мальчиков, что слишком малы, чтобы начать свой путь. Три тысячи младших жрецов. И несколько сотен тех, кто сумел возвыситься.

- Я читал…

- Читать и видеть – разное. Так вот, отчего же среди этих тысяч не нашлось никого, кто пожелал бы сменить тебя?

- Не знаю.

- Когда я был юн… давно. Очень давно. Я рос при храме. Меня оставили у ворот его, как это случается.

- Как и меня…

- И многих иных. И может, это к лучшему. Человек, что вырос в этих стенах, не ведает иной родни.

И не пытается ей угодить, как сие случилось с Охтли.

- Наш храм был куда меньше этого. Дюжина жрецов, пара сотен рабов, послушники. И мы. Мы, мечтавшие однажды подняться на вершину пирамиды и принести жертву, восславить богов и дать солнцу силы. И настал день, когда мечты исполнились. Один за другим мы поднимались. А потом спускались. И те, кто прошел посвящение, несли на ликах своих печать крови. Но…

- Никто не пожелал повторить этот путь?

- Верно.

- И здесь… странно, конечно.

- Отнюдь. Храм велик. И богат. И тот, кто стоит у истоков богатств, сам не останется бедным. Как и тот, кто стоит у истоков власти, не будет безвластен. Но тот, кто поднимается на вершину, он не имеет ни богатства, ни власти. Он лишь исполняет работу. Важную, безусловно, но в то же время грязную. Он не решает, кому жить, а кому умереть. Он не берет откуп за жизнь. И не забирает себе ничего, кроме жертвенной крови. А даже ею не торгует. Рабы вот торгуют.

- Как?

- Кровью. И плотью. Плоть того, кого принесли в жертву, весьма ценна… с их точки зрения. Да и не только. Потому им платят.

- И вы это допускаете?

- Так было всегда. И будет.

- От этого еще хуже. И… ведь если я не принес жертву, и ничего не случилось, то… то может, в этом вовсе нет смысла? – во взгляде Мекатла жила тоска. – И тогда выходит, что я… что…

- Убивал, - Верховный посмотрел на свои руки, которые казались почти одинаковыми. Разве что кожа на одной была пятнистой и покрытой шрамами. – Убивал людей. Порой весьма мучительным способом. Долго. Страшно. Ежедневно. И убил больше, чем самый известный из убийц. Больше, быть может, чем любой из солдат Её армии. А если и нет, то все впереди.

Он погладил сухую ладонь.

А Мекатл закрыл глаза.

- Но да, ты не успел сегодня. И ничего не случилось. Если не принесешь жертву завтра, думаю, тоже не произойдет ничего страшного…

Тем паче, что страшное уже происходит.

- Тогда…

- Если ты не съешь сегодня крупицу маиса, ты не умрешь от голода завтра. И послезавтра. И много дней еще. Ты просто станешь слабее. Немного. Но если с каждым днем еды будет меньше, то и сил будет меньше. И однажды…

Мекатл снова поднял голову.

- В школе нам говорили то же самое.

- И это правда.

- Правда ли? Ведь никто не знает наверняка. А если… если оно движется само по себе? Солнце? Если богам вовсе нет дела до нас?

- Тогда мы, ты и я, и многие иные, чудовища.

Мекатл вздрогнул.

- Это… сложно принять.

Пожалуй. Верховный ведь так и не сумел. Но, может, и к лучшему.

- Легче быть тем, кто стоит на страже небес, чем… и завтра я вернусь, вы не думайте. Не нужно искать никого иного. Я… справлюсь. И со слабостью. Я не привык думать, но она говорила, и я начал. Это… тяжело.

Он провел руками по лицу, стирая священные узоры.

- Так что он сказал, этот человек?

- То же, что и вы. Почти. Что я – чудовище. Правда как-то так, что я взял и поверил. Может, не стоило бы, но… не вышло не верить. Я хотел бы, но не вышло. Не верить. И мысли эти… Нинус называл вас полезным. Он полагал, что вы слепы. И не только вы. Многие.

- Кроме избранных?

- Откуда…

- Всегда есть избранные. Те, что стоят над прочими. И те, что держат в руках своих тайное знание. Правда, зачастую случается, что они и сами забывают о том, что надо делать с этим знанием.

- Когда-то давно… предок Нинуса и прочих, он состоял при Принявшем силу. И вынул из его груди сердце. А после разделил тело, дабы избранные вкусили священной плоти… маги считают нас людоедами. И неспроста.

- Это было давно. И не все следует воспринимать буквально.

- Не тот случай. Он… Нинус был уверен, что с плотью мы обрели силу. А сердце стало залогом. Свидетельством договора с богами. Оно укрыто в пирамиде. В первой пирамиде, куда он не сумел войти.

Верховный повернулся.

Надо же… город открыт. Видны улицы и дома, и площадь. И пожалуй, издали город похож на плод граната, разрезанный посередине. Стены и вены, по которым бежит кровь жизни.

А вот пирамида по-прежнему скрывалась в тени. Она выглядела бледной, до крайности неказистой. Настолько, что хотелось отвести взгляд.

Верховный и сделал.

- Расскажи, - попросил он ласково. – С самого начала.

- Рассказывать особо нечего. Знаю я немного… я был при храме. Обычный мальчишка, из тех, кто лишний в семье. Меня подбросили в третий день лета. Это все, что я знаю. Я рос, как росли многие иные. И храм был небольшим. Даже пирамиды не было, помост, на котором и резали овец. Иногда – коров, но корову тяжко на помост поднять. Случалось, и людям бывать, но уже по праздникам. Рабов покупали, из тех, что подешевле.

Обычная история, но Верховный готов слушать.

- В тот год случилась болезнь. И многих она поразила. Слегли рабы. И сгорели от жара послушники, а с ними и пятеро из семерых сирот. Еще один ослеп. Мы остались вдвоем, я и старший жрец, который был так стар, что ходил с трудом. А болезнь добралась до села. И люди, как всегда, вспомнили о богах. Они пришли, требуя службы. И привели рабов. Сильных. Здоровых. Таких наш храм не видел многие годы. И тогда жрец сказал, что я должен. Что… не стоит разочаровывать людей.

- Сколько тебе было?

- Двенадцать. Я справился. Я был сильным. Боялся, что не сумею, что… люди – это ведь не куры и даже не овцы. Но я справился. И болезнь, странное дело, отступила. А нам прислали новых жрецов. И один из них, взглянув на меня, сказал, что я отмечен даром.

- Каким?

- Этого он как раз не сказал. Но велел мне собираться. Я… был рад. Там меня почему-то боялись. Тоже странно. Они сами пришли ко мне. Они просили меня. Они привели этих людей, чтобы я их убил. И… и боялись. Я ведь просто сделал то, чего они желали?!

- Людям свойственно бояться себя. И перекладывать вину на других. Это избавляет от страха. Так ты познакомился с Нинусом?

- С его отцом. Он… он привез меня сюда. И я был поражен. Такой огромный город. Дома из камня. Много домов из камня. Много людей. Никогда не видел столько и сразу. Мне нашлось место при храме. И это уже было сродни чуду. Но… весьма скоро он пришел снова и забрал меня.

- Куда?

- Вниз, - Мекатл указал на землю. – Храм и вправду велик. И снизу он больше, чем сверху. Там… там тоже есть город. Снова каменные дома. И площади. Люди… людей, правда, не так и много. И большей частью – рабы.

Верховный слушал внимательно, дышать и то стал реже.

- Отец Нинуса был старшим средь жрецов там, внизу, пусть даже наверху он был лишь одним из тех тысяч, чьи имена заполняют свитки.

Выдох.

И вдох.

- Они… именуют себя Зрячими. Теми, кому открыта истина. Знание. То, что забыто и утрачено здесь, наверху.

- Кто еще?

Мекатл покачал головой.

- Маски, - он тронул лицо пальцами. – Те, кто утратил имя, обрел маску. Одни – железные. Черные. Их много. Черные маски носят стражи. И те, кто следит за рабами. И мастера, хотя мастеров там немного. Серебряные… их меньше. И они для людей благородных. Золотую я видел лишь одну.