Яд?

Миха ничего не чувствовал.

— Может, не сразу подействует. Но подействует обязательно. Такая зараза. Она уже в твоей крови…

Взгляд внимательный. И Миха спотыкается. Почти. Удерживается. Рычит. Дикарю ведь можно и порычать. Шаг.

Еще один. По кругу. Вытоптали его, наверное.

И снова шаг. Чуть меньше. Чуть медленнее. Самую малость. Иначе не поверит. Лучник внимателен. Но и Миха не дурак. Двигаться. Не останавливаться. Быть может, чуть дернуться.

Влево.

И вправо.

Улыбка Лучника становится шире.

— Мальчишка где?

— Обойдешься, — Миха запнулся на середине слова. И задержался на миг. Этого хватило, чтобы стрела сорвалась, а воздух сделался плотным, тяжелым.

Этот воздух мешал разминуться. Острие рассекало его, а вдогонку уже летела вторая.

И третья звенела, готовая сорваться с тетивы. Кинулась навстречу земля. Миха видел пыль. Траву. Он ощутил удар собственно тела, и как покатилось оно, уходя от стрел. Дышать стало нечем. Он вдруг явно увидел пыльную землю. и траву. И сапоги этого человека. Тоже пыльные, грязные.

Близкие.

Когти впиваются в них, и в ноги, дергают, опрокидывая человека на спину, но тот выворачивается. Он не хочет умирать. У него есть другое оружие.

Он ловок, что зверь.

И Миха не хуже.

Клинок пробивает-таки шкуру, чтобы застрять на ребре, и Миха рывком выдирает его из руки, выворачивая эту руку до хруста.

До стона.

— Не убивай! — этот вопль заставляет очнуться. — Еще пригодится…

Старик спешит, прихрамывая на обе ноги, в руках его — нож, но сам жив, что хорошо.

— Х-хрен вам, — Лучник дергается, пытаясь подняться, а на лице его появляется такая предвкушающая улыбка, что желание узнать, какую пакость он приготовил, отшибает напрочь.

Одно движение и шея хрустит.

А тело оседает на мятую пыльную траву. И только по-прежнему протяжно, жалобно, блеют овцы.

— Вот зачем… — Такхвар сплюнул и махнул рукой. — Можно ж было допросить.

— Опасно, — Миха потрогал ребра. Рана затягивалась, кровотечение прекратилось само собой, да и в целом он чувствовал себя неплохо. На всякий случай он отодвинул от покойника клинок.

И лук.

Осмотрел тело, убеждаясь, что свернутая шея — веский аргумент в споре. И сел рядом.

— Мальчишка?

— Спит. К счастью. Иначе полез бы, — Такхвар отер лоб. — Они, стало быть. Теперь понятно.

— Что понятно?

— Клеймо, — он наклонился и развернул руку.

Левую.

Правая была вывернута и почти оторвана.

— По исполнению контракта клеймо исчезает. Если исполнен.

Кругляш ожога медленно истаивал на ладони.

— Не сразу. Поэтому они и не вернулись.

— Меньше надо было выпендриваться, — буркнул Миха и поднялся. — Убили бы, и все дела.

Старик побледнел, представив подобный вариант.

— А этот где? Который местный?

— Там. Связал. Судить будем. Идиот, — Такхвар сплюнул, хотя и не на покойника. — Чего ему не хватало, а?

Этого Миха не знал.

— Вы бы отдохнули, господин дикарь. А тут я и сам справлюсь.

Предложение выглядело на редкость заманчивым.

Верховный очнулся посреди ночи. Ныла рука. Та самая, золотая. Боль была не сильной, но муторной. Она рождалась где-то у запястья, поднимаясь выше. Покалывало локоть. Ломило плечо. И сердце вновь сделалось неспокойным.

Некоторое время он лежал, прислушиваясь к темноте.

Пусто.

И раб, которого Верховный держал при себе, тихо сопел на коврике у двери. Стоило, однако, пошевелиться, и тот сел, растерянный спросонья, но готовый служить.

— Молока. Теплого. С медом. Принеси.

Захотелось просто отослать его.

Остаться одному.

— Нет. Сперва свет. Одну лампу.

Раб исполнил приказ молча и столь же бесшумно убрался. Хороший мальчик. Жаль, что кровь не настолько чиста, чтобы перевести в послушники. Но надо будет составить духовую грамоту, написать, чтобы позаботились.

Хотя хороший раб всегда найдет доброго хозяина.

Верховный сел. Голова слегка кружилась, а боль вдруг сделалась почти невыносимой. Она скрутила пальцы судорогой, и несколько мгновений Верховный молча кусал губы, сдерживая стон.

Потом уже, когда глаза привыкли к свету и боль отступила, он позволил себе поднять рукав.

Золото.

Золото, покрывавшее руку, поблекло. Кое-где оно потрескалось, а местами начало осыпаться. И что это значило? Не то ли, что время, отведенное ему, вышло?

Печально.

Не то, чтобы он боялся, нет, смерть слишком давно стояла за плечом, и Верховный привык к ней. Скорее уж он испытывал легкую грусть.

Хотелось бы дождаться возвращения мага.

И той, что изменит мир.

Узреть, как Золотая кровь вновь займет престол. Империя окрепнет. Возродится вера. И возможно, подняться на вершину пирамиды в последний раз, возвращая богам драгоценный дар жизни.

Пускай.

И без него справятся.

Теперь точно справятся. Верховный заставил себя лечь в постель. Но потом снова сел. Измятая. Пропотевшая. Пропитавшаяся телесными его жидкостями, она была нехороша. Да и сам он имел вид недостойный.

И время.

Время шло к рассвету.

А стало быть, он успеет.

Мальчишка-раб вернулся с молоком.

— Проводишь до купален. Вели готовить паланкин, — Верховный с трудом, но удержал чашу. Молоко показалось невыносимо сладким. От сладости этой сводило зубы. Но он допил.

Силы пригодятся.

В горячем источнике стало легче. Боль отступила, правда, ненадолго. С нею вдруг появился голод, причем такой, что Верховный не сдержал стона.

— Господин? — мальчишка спешно подал руки. — Позвать целителей?

— Не надо, — Верховный позволил себя поднять.

Рабы при источниках были опытными. Они растерли дряхлое тело, умастили его драгоценными маслами, размяли кости, что дало недолгое облегчение.

Подняли.

Облачили в одежды.

Простые. Белые. Такова была его воля.

— Пойдешь со мной, — сказал Верховный, опершись на плечо мальчика, который и не вздумал возразить. Выглядел он несколько обеспокоенным. Но шел рядом. Держался смиренно.

Рядом.

Близко.

Теплый. Очень теплый. И это тепло вдруг показалось почти обжигающим. Верховный слышал, как громко стучит сердце. Видел склоненную голову. Обритый затылок. Ямку на нем.

Он не удержался, осторожно коснулся её пальцем.

Золотым.

И металл обожгло.

А потом тепло, то, чужое, потекло. Сквозь металл. Внутрь Верховного. Сперва тонкой струйкой, потом ручейком.

Рекой.

Сила была такой невыразимо сладкой, что он вновь застонал, на сей раз от удовольствия. Всхлипнул мальчишка и, покачнувшись, завалился набок. Его тело стремительно иссыхало.

Зато боль ушла.

И трещины затянулись. Надо же… раба жаль. К нему Верховный привык. В следующий раз он выберет кого-нибудь не настолько полезного.

— Что тут происходит! — нервный мальчишеский голос напрочь убил всякую надежду на спокойный сон. Юный барон стоял в дверях хлева, слегка покачиваясь, опираясь на косяк, но при этом вид имел весьма героический.

И нож где-то нашел, недоросль.

— Уже ничего, — проворчал Миха, обходя тело.

Почему-то чувство тревоги не ушло, наоборот даже.

— А что происходило? — барон икнул и зажал рот рукой.

Огляделся.

Взгляд его наткнулся на одного мертвеца, зацепился за другого. И барона опять вывернуло. Да уж, что-то не везет ему в жизни.

— Убить пытались, — ответил Миха, ухватив мальчишку за шиворот, пока тот в лужу собственной блевотины не упал.

Михе то, конечно, все равно.

Даже поучительно, если подумать. Но местные не поймут.

— К-кого?

— Тебя.

— За что? — и главное, взгляд такой наивный, растерянный.

— А это мы уже не узнаем, — проворчал Такхвар, весьма профессионально обшаривая мертвеца. — Я же просил не убивать.

— Опасен, — Миха дернул плечом и огляделся.