С этим утверждением Ирграм охотно согласился.

- Нет, - девочка была рядом.

Она сидела, скрестив ноги.

Босые.

Сапоги стояли рядом, и Ирграм мог разглядеть исцарапанные их носы. И пряжки, покрытые патиной. А еще узкие ступни с длинными пальцами.

- Не дерьмо?

- Живой.

- То есть, не убила. Что мы вообще тут делаем?

- Ждем.

- Это я уже понял. Ладно, извини… это все… знаешь, иногда мне кажется, что я самый невезучий барон по эту сторону моря. И лучше бы меня прибили там, на болотах. А что? То одно, то другое…

- Сядь.

- Не могу. Уже насиделся. Слушай, вот я же приказал подвалы закрыть. И стражу выставить. А тут никого… только эти, вусмерть ужратые. В коридорах опять же. Мы с тобой сколько прошли? И тоже пустота. Это все плохо. Плохо, плохо, плохо… Такхвар куда-то подевался. Арвис со мной вообще не говорит, будто я виноват. Матушка… ты её видела.

Ирграм прислушался к себе. Было… не так. Неправильно.

- Я начинаю думать, что лучше её отпустить. Нет, спасибо тебе большое, что ты… помогаешь. Я знаю, что это ты. И ведь ты могла бы и не помогать, после всего, что она сделала. А ты вот.

Бестолковый мальчишка.

Но пускай. Если он, Ирграм, жив, то… что?

Перед носом появилась пластина. Его, Ирграма, пластина. И он дернулся.

- Живой, - с удовлетворением произнесла мешекская тварь и добавила. – Почти. Немного мертвый. Странно. Не понимать.

Она положила пластину на колено и теперь гладила её кончиками пальцев.

- Вставать, - велела девчонка. – Слушать. Меня. И его. Хранить.

- Спасибо, конечно, но я сам могу о себе позаботиться! – возмутился мальчишка. – И это… это я тебя оберегаю!

Наивный.

Но Ирграм склонил голову и ответил:

- Д-да… г-госпожа, - получилось почти хорошо. Разве что горло болело, словно изнутри обожженное.

Она склонила голову, скрывая улыбку. И велела.

- Сядь.

А потом перевела взгляд на мальчишку, что застыл в горделивой позе, возложив руку на меч. Ирграму подумалось, что он мог бы свернуть шею этому щенку раньше, чем он меч из ножен вытащит. Но сама мысль оказалась обжигающей.

Как…

Солнце.

- Клятва, - он был готов поспорить, что треклятая тварь все поняла. – Ты не мочь. Ты служить. И ты говорить. С ним.

Ирграм снова склонился.

И опустился на пол. Сердце… сердце в груди билось иначе. Слишком быстро. И еще его слегка мутило. Кружилась голова. А огонь… огонь внутри остался. Но теперь он не причинял боли, скорее согревал.

- Ты помогать. И я помогать, - девочка смотрела в глаза. – Ты бояться огонь. Но нет. Больше. И солнце.

- Я… мне нет нужды таиться? От солнца? Я стал прежним?

- Нет, - она покачала головой. – Я так не мочь. Мочь сделать совсем-совсем мертвым. Но не совсем-совсем живым. Ты как раньше. Лучше. Я сделать лучше.

Ирграм прикусил язык, чтобы не ляпнуть, что о таких улучшениях предупреждать надо.

- Говори. Про это, - она подняла пластину, и вновь почудилось, что пальцы, касающиеся её, что они не смуглые, а будто в золотой пыли.

- Говори, - грозно повторил барон, хотя, кажется, глубоко внутри он подозревал, что его указания никому особо не нужны.

Ирграм покорно склонил голову.

И заговорил.

О том, как уходил. И встретил наемников. О разговоре. Об остальном.

- Значит, вот он куда исчез, мой братец, - барон не выдержал. – Извини. Мне сказали, что он сбежал и сгинул в подземельях. Может, крысы сожрали.

- Я сожрал, - признался Ирграм. – Мне надо было.

Барона слегка передернуло. Но проклинать он не стал, как и грозиться карами. Задумался только. И стоял, молча, пока Ирграм рассказывал.

- Стало быть, вот как, - он потер шею и руку с меча снял. – Надо магам показать эту штуку. И… почему ты к ним сразу не пошел?

- Она… моя, - выдавил Ирграм, испытывая огромное желание вырвать свою драгоценность из чужих рук. Только осознание того, что клятва не позволит, и сдерживало. – Она… моя…

- Что это вообще за… - барон потянулся к пластине, но девочка поспешно сунула её Ирграму и сказала.

- Не трогать. Ты живой. Тебе опасно.

- А тебе, значит, нет?

- Нет, - она подняла руку и кончики пальцев вспыхнули золотом. Оно поползло ниже. Коснулось ногтей, пустила нити по коже, пробираясь по складкам в ней, словно по руслам ручьев. Золото стерло эти складки, как и линии на ладони.

А потом исчезло.

- Что это за… - барон запнулся. – Извини. Ты магичка?

Девочка покачала головой.

- Тогда это потому, что ты из мешеков?

- Не знать. Да. Или нет.

Ирграм сглотнул.

Золото? Да он и не прикасаясь к этому гребаному живому золоту ощутил, до чего оно горячее.

- И об этом тоже надо сказать. И… и если он прав, а я думаю, что прав, потому как наставник тоже искал эту дрянь, то она где-то здесь.

Ирграм провел ладонью по пластине, а потом не удержался и прижал к щеке. Теплая. И силой тянет.

Хорошо.

Не испортили. Но больше он никому не позволит к ней прикоснуться.

- Только как её найти, - мальчишка почесал голову рукоятью клинка, который держал в руке. И смутился. А смутившись, отправил клинок в ножны. – Был бы тот наемник живой, можно было бы по запаху попробовать. У отца неплохие псарни.

- Псарни? – Ирграм встрепенулся.

Конечно.

И почему такая чудесная мысль не пришла ему в голову.

- Что, у тебя тоже нюх хороший?

- Не у меня, - он почувствовал, как губы растягиваются в улыбке. – Не у меня… госпожа. Мне нужно будет спуститься.

А еще заручиться поддержкой магов, потому что рытвеннику люди не обрадуются.

Глава 37

Верховный

Мекатл сидел на пятках, глядя перед собой. Руки его обвисли, и пальцы касались камня. Спина выгнулась под тяжестью плеч. А голова повисла. Смотрел он на клинок, что лежал тут же.

Священный обсидиановый нож был чист.

Что за…

Спросить Верховный не успел, ибо жрец встрепенулся, словно сбрасывая оковы сна. И поднялась голова, вздулись мышцы шеи. Губы скривились, словно Мекатл готов был расплакаться. Но нет, они шевельнулись.

- Вы пришли, господин.

- Да.

Солнце стояло высоко. А распятый на камне человек лежал, глядя на светило мертвыми глазами. Над ними уже роились мухи, но хуже всего то, что грудь жертвы была цела.

И губы богов не окрасились свежей кровью.

Верховный наклонился, чтобы поднять клинок.

Теплый. Успел нагреться. Ему донесли, что Мекатл поднялся, но не спустился. А рабов, которых послали за телом, прогнал. И ведь не сразу сказали. Вон, полдень уже.

И солнце вот-вот устремиться к земле, завершая путь.

- Он умер.

- Я виже.

Верховный обошел Мекатла и, перехватив нож обеими руками, вогнал в тело. Какое неудобное, неподатливое. А он справлялся прежде как-то.

- Зачем?

- Не стоит плодить слухи, - плоть шла туго, но разрез ширился. – Встань. Помоги.

Он поднялся. А ведь он выше. Шире. И способен свернуть шею одним движением руки. Но нет, теплые ладони накрывают руки Верховного, и сила Мекатла приходит на помощь.

Разрез.

Мертвое сердце.

Оно ложится на блюдо. А клинок возвращается в чашу. Слухи, конечно, пойдут, но осторожные. Очень осторожные.

- Иногда… случается непредвиденное, - Верховный устало опустился на камни. Подумалось, что, возможно, в его случае смерть была бы спасением.

Он ведь устал.

И не только он.

- Он был сильным. И сердце его стучало в груди. А потом он посмотрел на меня. Кое-что сказал. И умер.

- И что же произнес он такого, что душа твоя пришла в смятение?

- Боюсь, что душа моя давно уж пребывает в смятении, - Мекатл опустился рядом. – Простите, господин.

- Пред ликом небес все мы равны. Так что случилось?

- Не знаю. Почему-то… это ведь зря, верно? Он умер. Но солнце не остановило своего шествия. Вон оно, - Мекатл протянул руку, указывая на светило. – Движется. Скоро достигнет края земли и исчезнет за ним, чтобы утром вернуться к началу. И тогда… зачем? Чего ради?