То ли благоразумие.

То ли рана.

— Что?

— Имя. Твое.

— С каких это пор благородный…

Тычок в здоровую ногу заставил его упасть.

— Ты… сволочь! Дикарь!

— Еще какой, — честно ответил Миха и вопрос повторил.

Звали пацаненка Джеррайя.

— Джер будешь, — решил Миха, сдирая спекшуюся корку из мха и крови. — Сиди смирно.

Послушался.

Надо же, оказывается, воспитывать детей не так и сложно. А еще от раны не воняло. Что тоже было неплохо. Кажется, жизнь потихоньку налаживалась.

Миара тронула тело ножкой и сморщила носик.

— Уберите, — велела она, строго глянув на начальника охраны. И тот слегка побледнел.

Сглотнул.

И уставился на Винченцо, ожидая подтверждения. Тот не стал мучить человека и кивнул, сказав:

— И вправду. Уберите. Или похороните, раз уж получилось так. Неприятно.

— Сжечь? — на всякий случай уточнил почтенный Виргорт, последние двадцать лет служивший семейству Ульграх верой и правдой. А потому прекрасно понимавший всю неоднозначность ситуации.

Старший распорядитель лежал на земле, раскинув руки. Лицо его обрело желтый оттенок, черты заострились, а на синюшных губах виднелись остатки пены.

— Не стоит, — Миара подобрала юбки. — Он не заразен.

— А что с ним?

— Сердце отказало. Или мозг. Или что-то вроде. Сами придумайте, что папе написать.

Виргорт кивнул.

Придумает. И в том, что письмо это будет на диво обстоятельным, сомневаться не стоило. Ульграх проводил начальника охраны взглядом.

— Прогуляемся? — предложила Миара, взяв Винченцо под руку. — Все равно, пока разденут, пока закопают.

— Думаешь, будут раздевать?

— Всенепременно. Не надо мешать людям удовлетворять их низменные инстинкты.

И улыбнулась мечтательно-мечтательно.

Два дня как караван пересек границу, что проходила по реке Ужа. Речушка, к слову, поразила своей невзрачностью. Мелкая и узкая, она вгрызалась в землю, уходя с каждым годом все ниже. Топкие берега поросли травами, и те поднимались высоко, почти заслоняя зеленью своей воду. Перекинутый через речушку мост охранялся парой големов, погонщики которых подремывали на солнцепеке. Дремала и охрана, и лишь писарь в потрепанных одеждах цветов баронства, выглядел менее сонным, чем прочие.

Распорядитель предоставил путевые грамоты.

Письма.

А заодно уж выпустил почтового голема, в раздутое чрево которого Миара торжественно возложила тонкий свиток. Ульграх добавил свой.

Голем улетел.

Мост остался позади. А вот теперь с распорядителем несчастье приключилось.

— Так мозг или сердце? — уточнил Ульграх, когда караван скрылся за высокими кустами. Те росли по обе стороны древней дороги, однако не смели соваться на неё. Пожалуй, лишь это обстоятельство и не позволяло кустам в полном мере стереть все следы человеческого присутствия.

— Мозг. Или скорее полное его отсутствие. Ты знаешь, что отец оставил этому идиоту Печать?

— Даже так? — новость нисколько не удивила. Не стоило надеяться, что их отправят вовсе без присмотра. — Надеюсь, Малую?

— Нам бы и её хватило.

— И он?

— Не нашел ничего лучше, чем угрожать мне, — Миара сорвала синий цветок и, растерев его в пальцах, понюхала. А потом поднесла руку к носу Винченцо. — Слышишь?

Аромат был едва ощутим.

— Это синеголовник. Чудесно… я платила за гран два золотых.

— Полезен?

— Если у тебя есть враги, то несомненно. Из него делают «Вечное молчание».

— Я думал, что это легенда.

— В последнее время я начала понимать, что многие легенды оказываются, как бы это сказать, куда более реальными, чем нам представлялось.

— Откуда рецепт?

— Алеф. Нашел в какой-то рукописи. Решил, что мне будет интересно. И мне действительно было интересно.

Она ссыпала цветы в руки Ульграха.

— Погоди, лучше в кошель, — он снял с пояса. — И чего он хотел?

Миара отвернулась и фыркнула.

— Того же, что и все. Никакой фантазии. Тише, дорогой брат, — она погладила по плечу. — Он уже мертв.

— Он…

— Пригрозил, что развернет караван. И доложит отцу о моем желании бежать, — синие цветы окрашивали пальцы Миары в бледно-голубой цвет. Она подняла руку, уставившишь на их. Такие тонкие, такие хрупкие. — О нашем желании. И нашем плане.

— А у нас есть план?

— Несомненно. Куда нам без плана.

— И каково мое в нем место?

— Это от тебя зависит, — она ссыпала очередную горсточку цветов. Легкие, воздушные, они не пролежат долго. Впрочем, вряд ли Миара позволит им пропасть. В экипаже средь сундуков с нарядами и драгоценностями, причитающимися дочери рода Ульграх, есть и невзрачный темный кофр.

А в нем пробирки.

Горелка.

Спирты и вытяжки жиров.

— Идем, — посиневшие пальцы обвили запястье. — Идем подальше.

Она не боялась быть подслушанной, скорее бояться стоило тем, кто собирался подслушать, но Ульграх снова позволил увлечь себя. Мелькнула странная мысль, что он всю жизнь свою только и позволяет, что играть собой.

Другим.

Лес стал гуще. Кусты ниже. Зато деревья поднимались до самых небес, скрывая их же от людей. И здесь, в полутьме, дышалось сыростью и тленом. Редкие тени ложились на лицо Миары, искажая черты его. Почудилось, что еще немного и Винченцо увидит её, настоящую.

— Ты знал, что у него Печать?

— Нет. Но не удивлен. Отец привык все контролировать.

— Именно. И он никогда бы не позволил нам жить свободно, — Миара отпустила руку и закружилась. — Ты посмотри… ты когда-нибудь видел такое?

— Какое?

— Живое! Настоящее! Оглянись, — она упала на мхи и сгребла опавшие листья, смяла их, поднесла к лицу, вдыхая аромат. — Я всю жизнь. Всю свою проклятую жизнь провела в Башне! И если раньше мне дозволяли хотя бы во двор выходить, то после открытия дара и это запретили.

— Ты знаешь, почему.

— Конечно. Мне об этом твердили. Небезопасно. Меня могут похитить. И использовать во вред роду. Меня могут убить. И причинить ущерб роду. Только в этом дело. В проклятом нашем роде, собственностью которого я была.

Ульграх опустился на мхи и потрогал.

Влажные.

И листья пахнут гнилью. Но странно, он понимает, о чем говорит Миара. Пусть даже его-то в башне никто не удерживал, но все равно понимает.

— Мы, и ты, и я, мы ведь ничего не значим сами по себе. Мы лишь ресурс. Ценное имущество, которое принадлежит роду. И которым важно распорядится правильно.

Она резко села.

— А я не хочу! Ладно, отец, но скоро его сменит Теон. И думаешь, он будет относиться иначе?

— Нет.

В день, когда брат станет во главе рода, Винченцо умрет. Он знал об этом, пожалуй, если не с рождения, то с лет весьма юных, когда научился понимать несказанное.

— Я думала убить и его тоже, — призналась Миара, выбирая из волос листья и иглы. — Но потом отец предложил уехать. И я решила, что это шанс. Понимаешь? Такой, которого больше не будет! В городе нам некуда было бы деваться.

— Как и вне его.

— Именно. Ты бы, пожалуй, мог.

— Нет, — Винченцо коснулся шеи. — Клятва. Ты помнишь?

— Помню, конечно, — она подняла к глазам крохотный комок, который оказался пауком. Тот резво сбежал с пальцев, выпустив тончайшую нить. — Теперь у нас есть Печать.

— Думаешь, её достаточно?

— Самой по себе её точно не хватило бы. Но тебе повезло, братец. Ты до сих пор слышишь барабаны.

— А это при чем?

— При том, что в ином случае тебя уже бы корежило. Они разрушают разум, но цепи, его сковывающие, разрушают раньше.

Сердце ухнуло.

— Ты… знала?

— Поняла. Не сразу. Алеф натолкнул на мысль. И кое-какие записи сохранились, еще с тех времен, когда город искал знаний, а не власти. Извини, я не стала их убирать. Барабаны. И не буду пока. Ты вполне справляешься, а значит, все идет неплохо.

Ульграх потрогал шею.

— А если ты ошибаешься?

— Тогда, — Миара пожала плечами. — Мне придется тебя убить.