- Эта машина прогоняет дурной воздух снизу, а сверху втягивает хороший. Однако дышать здесь все одно тяжело. Впрочем, самые нижние уровни вовсе заполнены иным воздухом. В рукописях его называют мертвым. Он и вправду убивает. Канарейку быстро, человека медленно. Но даже очень сильный раб не способен пройти к Хранилищу.

Стало слегка не по себе. Нет, Гароа не походили на безумцев, да и в Храме знали, куда отправился Верховный.

- Есть еще одна машина. Она поднимет мертвый воздух, дабы сменился он обыкновенным. Это мы сделали еще вчера.

Ступеньки.

И на сей раз никакого мрамора. Старый камень. Темный. Такой Верховный видел в подземельях храма. И до чего знаком он, что цветом, что кровяными жилами, прорезавшими плоть.

Дверь.

И вновь колеса. Два. Рабы крутят их старательно. И еще некоторые отдыхают тут же, ожидая своей очереди. Обнаженные тела блестят от пота. А от ошейников к стене тянутся тонкие, но весьма прочные с виду цепи.

- Если они промедлят, то сами умрут, - пояснил Гароа. А после тише добавил. – Это тайна.

И стало быть, рабы все одно обречены.

Пускай.

Гароа поднял клетку с мелкой птахой, которая засуетилась, защебетала.

- Она покажет, если вдруг случится неприятность.

- А мы не можем… скажем… послать кого-то?

- Боюсь, что нет. Я и сам был здесь лишь раз. В тот день, когда достиг возраста мужчины. Тогда мой отец провел меня по Хранилищу. Он открывал двери и показывал. Рассказывал. Но и только. После мы ушли. И спустя сутки мертвый газ заполнил коридор. Признаться, я толком и не знаю, что там.

Хранитель памяти, который забыл?

Смешно.

Или скорее Хранители… те, кто гордился великой честью, те, кто должен был беречь знание и берег столь рьяно, что едва ли в мире остался человек, способный этим знанием воспользоваться.

Верховный, впрочем, благоразумно оставил мысли при себе.

Покачав головой, он двинулся следом за Гароа. Страх? Был. Даже не страх, некоторая обычная человеческая неуверенность. Все же ощущалась тяжесть камня над головой. И величие его. Да и дышать пришлось ртом. И когда Гароа протянул влажный платок, Верховный не стал отказываться.

- Прадед иногда спускается. Мне кажется, что он разочарован. Моим отцом. Мной. Сколь знаю, некогда он желал составить полный перечень того, что хранится, но хватало иных важных дел. Чтоб вы знали, мы собираем и храним все списки… мы можем сказать, сколько рабов было ввезено и продано на рынках Империи в прошлом году. Их возраст и пол. Их цену, среднюю ли, самую ли высокую или наоборот. И о том же, но десятью годами ранее. Сотней… мы можем узнать, сколько людей умерло и было погребено, и сколько появилось на свет. Свободных, само собой. Храмы делают записи.

- Я знаю.

- И для нас в том числе.

А вот этого Верховный уже не знал. И поджал губы. Выходит…

- Так было от первых дней. И осталось, - пояснил Гароа. – С каждым годом требуется все больше сил. Но в прежние времена нас поддерживали. Император. Казначейство. Мы получали и писцов, и деньги. Вы же сами знаете, до чего это… дорого. Ныне мы выращиваем писцов сами. Грамотные рабы всегда в цене. Вот и приходится, да… и общие перечни уж десяток лет не составляем. Кому они нужны? Людей едва хватает на то, чтобы разложить то, что мы получаем, по секциям.

- Зачем? – задал Верховный вопрос, который единственно интересовал его.

Гароа пожал плечами и ответил:

- Так заведено. Издревле.

Хороший ответ.

А смысл?

Каков смысл хранить свитки, если… впрочем, кто его спрашивает?

- Род ослаб, - вновь пожаловался Гароа. – Не хватает людей. Не хватает места. А Император не снисходил до ответа на смиренные просьбы наши.

Внизу пахло… нехорошо.

Гнилью? Тленом? Чем-то иным, незнакомым. И Верховный поспешно прижал ко рту рукав одеяния. Оставалось лишь надеяться, что пришел он не зря.

Меж тем огромный раб, который нес старика, остановился перед очередной дверью. Сделана она была из железа. И заперта на массивные засовы. Но раб их сдвинул с легкостью.

Дверь отворилась с протяжным скрипом.

Пахнуло… дурным.

И не сказать, что было в этом запахе такого, опасного, но раб отступил. И Гароа замолчал. Зато старик, казавшийся уже вовсе неживым, встрепенулся. Его тощая рука хлопнула раба по макушке. И тот переступил порог.

На что это походило?

На храмовое хранилище. Верховному случалось бывать в нем. И он помнил. Огромное пространство, подавляющее, темное. И эту тьму не способно было разогнать пламя факелов. Но вот раб, переваливась с ноги на ногу, отправился куда-то вглубь. Огонек его факела почти исчез, но в следующее мгновение вспыхнул свет. Тот был столь ярок, что Верховный закрыл глаза, пытаясь справиться с непрошенными слезами.

Не удалось.

И слезы покатились по щекам.

Он не стал стирать их. Но лишь поморщился. И все-таки открыл глаза. Зала… зала по-прежнему казалась огромной. Она уходила куда-то вдаль, но разглядеть, куда именно, не выходило. Слева и справа возвышались полки, сделанные из… металла?

Белого?

Серебро? Платина? Что-то иное?

Верховный осторожно приблизился.

- Это…

- Это наследие, - Гароа отвесил низкий поклон. – Прадед говорил, что место сие существовало. Что существование его было предсказано, и роду лишь оставалось отыскать утраченное и сохранить его.

Сохранить… что?

Под рукой Верховного все же был металл. Пусть странный необычного виду, но стоит ли удивляться обыкновенному железу? Куда сильнее впечатляют сами эти сооружения. Книжные полки? Только стоят на них не книги. И даже не свитки.

Пластины?

Того же металла. Гладкие… или нет? Сверху они гладкие. Снизу тоже. А вот по краю, пусть тот был невеликой толщины, вился странный узор.

И узор ли?

Зазубрины?

Зарубки?

Кто их нанес? И для чего?

Верховный поглядел на Гароа, ожидая разъяснений.

Глава 37

Миара с раздражением плеснула воды в лицо. Отряхнулась. Огляделась. И зашипела, аккурат, что гадюка.

- Ненавижу, когда они умирают, - она смахнула пот со лба. Пот был темным, смешанным с кровью и далеко не магички.

Закатанные рукава платья.

Влажные волосы.

Лицо распухло сильнее прежнего, особенно левая сторона, что не добавляло настроения. Слуга поспешно убрал миску с водой, второй подал свежую.

В шатре пахло… да той же больницей.

Только отделением хирургии. Нет, Михе бывать не случалось, но в его воображении там должно было пахнуть именно так: потом, кровью и гноем.

Гноем – особенно сильно.

- Знаешь, - Миха молча подал флягу с теплой водой, которую Миара осушила парой глотков. И закрыла глаза, позволяя себе несколько мгновений отдыха. – Я как-то иначе это себе представлял.

- Что?

- Работу мага-целителя.

- Как?

- Не знаю. Но вот… как-то… чтобы вот не так… крови…

Крови было много.

На столе, который даже не пробовали отмывать между пациентами. В тазах, куда скидывали мятые тряпки. Кровь покрывала инстурмент и одежду, руки, лица людей, благо, в шатре появились и те, кто вызвался помогать госпоже магичке.

Может, и не совсем, чтобы добровольно. Но какое это имеет значение?

- Руками взмахнуть? – Миара и взмахнула. Правда поморщилась. Руки были мокрыми. Рукава, пусть и закатанные до локтя, тоже. – Или просто?

- Ты ж маг.

- Маг… - фыркнула она, успокаиваясь. – Есть там еще кто?

- Да, г-госпожа, но… там… такое… - слуга попятился, почему-то косясь на Миху, причем с надеждой, будто прикидывая, получится ли за Миху спрятаться. – П-последний, но н-надежды мало, и г-господин велел сказать, что… это его человек, но он все понимает. Однако… ес-сли у вас п-получится п-помочь, его б-благодарность будет велика.

Парень.

Молодой совсем. Едва ли старше Джера, а если и старше, то ненамного. Он почти обнажен, и желтоватая кожа покрыта потом. Лицо его сведено судорого, но он дышит. Судорожно. Тяжко.