В свете приготовлений к большой войне, порядок будет необходим. А человеком больше, человеком меньше — кто о них вспомнит после войны?

Похоже, что слова о чести, достоинстве и кодексе всего лишь остались висеть в воздухе. Казено-тсубаса-кай начало отходить от своих прежних идеалов.

— Якудза могут многое, но правительство не дает им этого сделать, — с легким нажимом в голосе проговорил Кейташи Сато. — И если поднимать восстание, то вряд ли синдикаты подтянутся. Слишком уж большие деньги тут замешаны, Такаги-кун.

— Но как же быть с нападением на наше кафе? Ведь его нельзя оставить без внимания!

— Увы, мы можем только попытаться выказать наше недовольство действиями молодого клана, — проговорил сайко-комон. — Вряд ли мы начнем войну с правительством из-за кафешки хинина. Даже если этот хинин и сделал раньше для нашего клана немало.

Всё понятно. Только зря время потеряли. Казено-тсубаса не будут впрягаться и не собираются защищать своё имя. Они отвернулись от нас. Печально видеть такое. Я слишком был уверен в поддержке якудза, а оно вон как вышло…

— Господин Сато, а может ли хинин сам разобраться с возникшей проблемой? — спросил я. — Разобраться, не упоминая Казено-тсубаса-кай.

Легкая улыбка возникла на губах оябуна. Он благосклонно кивнул:

— Одним молодым кланом больше, одним меньше. После войны кто о них вспомнит?

— Вы думаете, что всё-таки дойдет до войны? — спросил сэнсэй.

— Судя по настроению наших западных союзников — она неминуема, — со вздохом сказал Сато. — Грядут большие перемены, сэнсэй. Знаете, у китайцев есть присказка: «Меняющийся мир рождает героев». И что-то подсказывает мне, что эта присказка как нельзя лучше подходит к нашему молодому другу-хинину.

Все взгляды устремились ко мне. Я же в ответ криво усмехнулся. Ну какой из меня герой?

Через два дня я заметил изменение в поведении Минори и его друзей. Они стали... какими-то спокойными. Вроде бы всё как обычно, но в то же время не было той незримой ауры агрессии, которая окружала четверку, когда они двигались по коридору. Той самой ауры, которая неосознанно заставляла ребят из кланов победнее невольно делать шаг в сторону, чтобы не попасться на пути.

И вот это не могло не настораживать. Любое изменение в характере противника является сигналом к тому, что против нас что-то готовится. И вряд ли это паранойя. Скорее, это повышение бдительности. Как говорил майор Слава Соколов: "Лучше быть живым параноиком, чем мертвым оптимистом".

Причем это изменение заметил не только я. Во время обеденного перерыва Кацуми заявила:

— Что-то творится с нашими "друзьями". Тетсуи даже поздоровался со мной.

Малыш и Шакко усвистали обедать на стадион, вроде как там тенек и больше места. На самом деле я понимал, что это Шакко хотела нас с Кацуми оставить. Чтобы мы смогли нормально поговорить, а то со всем происшедшим и времени не было на разговоры.

— Скорее всего, какие-нибудь вспышки на солнце, — отмахнулся я. — Вспышки закончатся и к ним вернется былая ненависть и злоба.

— Думаешь? — покачала головой Кацуми. — А между тем я в своей сумке нашла вот что...

Она извлекла на свет цветок хризантемы. Здоровый такой, красноватый, с белыми корнями. На ладони Кацуми он смотрелся клубком из фантастических осьминогов, которых неожиданно шарахнуло током.

— Тебе снова подарили цветок? — поднял я бровь. — Неужели загадочный поклонник?

— Возможно, — пожала плечами Кацуми. — А может быть и не загадочный, а вполне себе известный.

— Хидики?

— А кто же ещё. Вдруг он в меня влюбился?

— Тогда я ему любилку вырву, — мрачно буркнул я.

— Да? А может быть просто не оставишь ему шанса? — Кацуми склонила голову на плечо. — А то что это в самом деле происходит? Какой-то посторонний человек дарит девушке цветы, а от её молодого человека и ласкового слова не дождешься?

— Дурочка ты моя, ненаглядная, — прыснул я, обнимая её за плечи. — Как же не дождешься? Я ведь все ласковые слова стараюсь уместить во взгляде.

— Изаму-кун, вот только чаще всего твои взгляды направлены в другую сторону, — со вздохом проговорила Кацуми.

Она поднесла хризантему к носу и вдохнула аромат. Легкая улыбка разлилась по её лицу:

— Хочешь понюхать? Чудесный аромат, непередаваемый...

— Давай, — пожал я плечами. — Понюхаем, чем пытаются сманить мою девушку...

Кацуми поднесла хризантему:

— Попробуй, это непередаваемо.

Я невольно вдохнул. В ноздри ударил запах школьной встречи первого сентября — слегка горьковатый, с оттенком полыни и календулы, при этом свежий, волнующий кровь. И мне показалось, что при этом всём присутствует какой-то посторонний оттенок запаха. Небольшой запах гари, как будто цветок опыляли дымом от насекомых. Или же он рос возле костра...

И вместе с тем пришло какое-то спокойствие. Такое бывает после завершения трудного дня, когда все дела сделаны и можно сесть возле телека, чтобы дать уставшим мозгам информационную жвачку. А то и вовсе уснуть под бормотание диктора, который вещает о чем-то отстраненном и далеком.

— Знаешь легенду, откуда появилась хризантема? — спросила Кацуми. — Тогда я расскажу. На заре времен, жил Дракон — страшный, коварный и очень жадный. Задумал однажды монстр растерзать солнце и лишить людей радости. Погрузить в вечную тьму и безнадежность. Поднялся он высоко в небо, схватил огненный шар. Но солнце опалило монстра до того, как коварный змей успел разорвать его на мелкие частички. Однако несколько кусочков солнца все же упали на Землю, из них и выросли прекрасные хризантемы. И многие хризантемы что-то, да символизируют.

— И что же символизирует этот цветок?

— Ну, если судить по красному цвету, то страстную любовь, — Кацуми провела по лепесткам, — а если смотреть на белый цвет, то невинность и правду.

— Получается, что невинность и правда перетекает в страстную любовь?

— Надеюсь, что этот цветок не будет спален, как предыдущий? — вопросом на вопрос ответила Кацуми.

Я в ответ только пожал плечами, после чего отодвинул хризантему от своего лица. Запах начинал уже раздражать. Почти также, как даритель цветов.

— В таком случае, унесу-ка я его подальше, — хмыкнула Кацуми. — Чтобы лишний раз не смущать моего молодого человека...

И ведь как выделила последние три слова... Вроде бы чуточку поменяла интонацию, но стало понятно, что я снова неправ. Это уже как-то стало поднадоедать. Неужели женщинам нужны ежесекундные уверения в преданности и привязанности?

— Можешь не уносить, — помотал я головой. — Просто спрячь подальше, чтобы не рисовался тут.

— Это почему это? Ты ревнуешь? — Кацуми шаловливо подняла бровь.

Да, я ревную! Мне не нравится, когда другой человек делает знаки внимания моей девушке!

Но на деле я сказал:

— Да что ты. Просто рядом с твоей красотой этот цветок кажется страшным и ущербным.

— Мда, и лесть у тебя грубоватая, — покачала головой Кацуми.

Вот так вот. У меня и лесть грубоватая и... манеры? Или что? Уровень раздражения скакнул ещё на одно деление вверх.

— Я не хризантема, чтобы нравится всем, — буркнул я в ответ.

Кацуми встала и, поправив юбку, произнесла:

— Я знаю, что ты не хризантема. Ты нравишься мне таким, какой есть. Но иногда ты бываешь излишне колюч, как чертополох. Посиди, Изаму-кун, подумай — как тебе избавиться от лишних колючек.

После этого гордой походкой она покинула уголок нашего уединения. Я мог бы кинуться за ней, но что-то меня удерживало. Какой-то внутренний червячок ныл, что сейчас я могу от раздражения наболтать лишнего. И тогда уже не откупиться одним букетом!

В очередной раз поставил зарубку на то, что нужно подарить Кацуми красивый букет. Хотя... у японцев не принято дарить цветы любимым. Вот настолько зажатая эмоционально нация, что даже комплимент лишний раз боятся отвесить.