Парень чуть пожевал губами:

— А что? Мне нравится. Такая свобода и сила царит в этом хокку. Стремление к вершине, к небу… Вызов судьбе и смерти… Красиво! Можно узнать ваше имя, господин с белыми как снег волосами?

Я сначала даже не понял, что это обращаются ко мне. Нет, я не такой тормоз, чтобы тупить напропалую, но как-то непривычно было слышать подобное витиеватое обращение в свой адрес.

— Такаги Изаму, — поклонился я вежливо. — Из великого клана Такаги, что на севере нашей прекрасной страны…

— Вы принадлежите какому-то молодому роду? — спросил молодой человек. — Простите мою неосведомленность, я не очень хорошо знаком с северными людьми.

Я хмыкнул. И в самом деле, клан Такаги вообще донельзя молод. Всего несколько лет и существует… Даже детьми ещё обзавестись не успел, если не считать Киоси, а также сына Миоки.

— Да, наш род ещё очень молод. Совсем недавно мы получили от императора признание. Наш герб только-только занял место среди сасимоно других родов. А вы? Как вас зовут? — спросил я, чтобы не показаться грубияном.

— Ногути Такаюки, — с легким поклоном ответил молодой человек. — Из древнего рода Ногути, чьи родовые земли находятся на острове Кюсю в провинции Нагасаки.

Сэнсэй вытаращился так, что его узкие глаза приняли очертания европейских.

— Очень приятно познакомиться. Жаль, что наше знакомство станет таким мимолетным, хотя и весьма хорошим. Пожилой господин, обида на мои слова всё ещё ранит вас?

— Да срать я хотел… То есть, нет, всё нормально, господин Ногути, — сэнсей придал своим глазам привычное выражение. — Меня зовут Норобу…

Возникла пауза. Молодой человек явно ждал продолжения, но сэнсэй замолчал и всем своим видом показывал, что на этом всё.

— Просто Норобу? — осторожно спросил Такаюки. — И всё?

— Да, просто Норобу и всё, — пробурчал сэнсэй. — Я не люблю разбрасываться титулами и званиями.

— Но ведь только у презренных крестьян есть имя…

— А я дал обет, что откажусь от своей родовой фамилии до тех пор, пока на свете продолжает главенствовать несправедливость. Как только всех злыдней и говнюков переубиваю, так и верну свою добрую фамилию.

Я посмотрел на сэнсэя, тот только что не отставил правую ножку вперед, и не заправил руку за кимоно, пародируя лидера партии, а также отца всех народов. Такой пафосной была его речь, что аж скулы сводило. Но, сводило у меня, а вот для Ногути это объяснение показалось вполне приемлимым.

— Ваша скромность очень впечатляет, — поклонился Такаюки. — Не смею спрашивать, в честь чего обет вы принесли, но ваше стремление достойно уважения. Так могу ли я просить вас о том одолжении, что и раньше? У меня не так много денег, но мне они не нужны, когда я отправлюсь в Дзигоку… Да, за мою ошибку меня вовсе не ожидает рай, только ад…

Сэнсэй молча смотрел на Ногути. Смотрел с каким-то сожалением, как будто на его глазах умирал щенок, а Норобу ничего не мог с этим поделать.

— Чего ты так реагируешь, сэнсэй? — спросил я. — Это какой-то известный полководец? Чего ты так на него вытаращился?

— Нет, всё нормально, — отозвался Норобу. — Я… я выполню твою просьбу господин Ногути.

— Я не сомневался в вашем достоинстве и доброте, — снова поклонился Такаюки. — Как же я рад, что в последний путь меня отправит такой мудрый воин. Это честь для меня, господин Норобу. Мне осталось только дописать хокку и я буду готов. Господин Такаги, не будете ли вы так добры прочитать мне что-нибудь ещё, чтобы я вдохновился и настроился на нужный лад?

— Да как два пальца… в рисовый колобок опустить, — улыбнулся я, чуть подумал и выдал: — Уронил самурай свой меч в волны реки Оиси. Пусть несут его волны…

— Как прекрасно сказано про вечность, — восхитился Такаюки. — Моему восторгу нет предела.

Он склонился над бумагой, выписывая каллиграфическими штрихами своё послание в стихах.

— Топор из села Кукуево? — спросил многоопытный сэснэй негромко, чтобы не мешать посторонними звуками.

— Он самый, — с улыбкой ответил я.

Сэнсэй в ответ только покачал головой. Не мог он понять — почему я прикалываюсь рядом с тем, кто хочет совершить ритуальное самоубийство. Считал это надругательством над ещё теплым телом.

В этот момент Ногути закончил свою писанину. Отложил перо в сторону, сложил бумагу и аккуратно положил её с левой стороны от танто. Затем посмотрел на сэнсэя и подтянул за шнурок катану, лежащую возле доспехов.

— Господин Норобу, я прошу вас занять место возле меня, — с новым поклоном сказал Такаюки, протягивая меч. — Этот меч долгое время передавался из рук в руки самураев рода Ногути. Теперь пришла пора прерваться этой славной традиции. Я совершил ошибку и должен искупить её… Я благодарен небу за то, что в последний мой миг смог узнать двух чудесных людей — великого поэта Такаги Изаму и его мудрого спутника Норобу.

Норобу молча поклонился в ответ. Он с уважением взял катану в руки, чуть вытащил из ножен, любуясь заточкой, а потом обнажил её полностью. Солнце отразилось от лезвия, пустив зайчика мне в глаза. Я невольно сощурился.

Сэнсэй встал чуть сзади и слева, чтобы не мешать проведению сэппуку. Ногути сглотнул, с бледным лицом взялся за танто и посмотрел на небо, с которого на него смотрело бесстрастное солнце.

— Что же, вот и пришел конец роду Ногути, — проговорил он, поднимая танто на уровень глаз.

Норобу тоже поднял катану…

Сверкнуло на солнце лезвие, и тут же послышался звон стали. За один краткий миг катана опустилась молнией и выбила танто из рук Такаюки. Танто взвилось в воздух, отлетело на пару метров и успешно скрылось между корней белокопытника.

Уже заглянувший в зрачки смерти самурай не поверил произошедшему и застыл, как будто парализованный. Такой подлости от человека, которому доверил смахнуть голову, он явно не ожидал.

— Сэнсэй, сдается мне, что сэппуку вовсе не так проводится, — проговорил я, глядя на застывшего самурая. — Или пусть самурай побегает за танто, устанет и тогда его голова легче спрыгнет с плеч?

— А он ещё не заслужил сэппуку, — процедил презрительно сэнсэй. — Это смерть для достойных, а Ногути недостоин такой смерти. Максимум, чего он достоин — подохнуть в сливной канаве, как трусливый шелудивый пес.

Губы Норобу кривились, как будто он с трудом удерживается от плевка. Давненько я не видел такого пренебрежения на морщинистом лице. Как будто сэнсэй лицезрел слизня среди навозных мух.

— Что случилось, господин? Дрогнула рука? — с надеждой спросил Такаюки.

Он всё ещё не верил в произошедшее и явно не услышал того, что сказал сэнсэй. Только что молодой господин Ногути попрощался со светом, с жизнью, с прошлым… И тут на тебе, здрасте, дети, Новый год!

— Я сказал, что ты, мерзкая отрыжка обезьяны, не заслужил такой почетной смерти, — проговорил Норобу. — Тебе можно лишь сохнуть среди такой же грязи, как и ты!

Такаюки с недоумением покосился на сэнсэя. О чем это он?

Я тоже смотрел с любопытством. Хорошо зная своего сэнсэя, могу предположить, что если сейчас неудавшийся самоубийца скажет что-нибудь не то, то вместо почетной смерти огребет обычных звездюлей.

Мне было интересно — с чем связано такое кардинальное изменение настроения Норобу? Что это за Ногути такой? Ну не стал бы Норобу так жопу рвать ради какого-то постороннего человека… Отмахнул бы бошку, раз тут так принято, и не обернулся бы на труп. А так…

— Господин Норобу, я не понимаю вас, — с заметной холодностью в голосе проговорил Такаюки. — Позвольте объясниться прежде, чем сталь заставит вас замолчать навсегда! Я уважаю ваши седины, но ваши слова стирают всё уважение напрочь.

— Ты хочешь убежать от проблем и бед. Ты бросил в Нагасаки свою служанку и неродившегося ребенка! Почему Кавасаки Акеми должна будет жить без тебя? С какого хрена ты решаешь их судьбу? Кто ты такой, чмо в ботах, чтобы снова трусливо бежать?

Признаюсь честно — ругательству "чмо в ботах" он научился от меня. До этого сэнсэй употреблял его не совсем по делу, так что сегодня произошло первое применение точно по существу.