«Мероприятие» мы назначили на полночь со среды на четверг. Для моих целей это было идеальное время: я это подсчитал. Определились и с местом. Я предложил пугать Надю во дворе её дома. Но «дядя Юра» не поддержал моё предложение. Он посчитал, что во дворе могло быть ночью не безлюдно. Да и жильцы способны вызвать милицию. Потому мы остановились на том самом месте, где я когда-то общался с Зоей — неподалёку от дома Каховских, рядом с притаившейся под тополем скамьёй.

А в среду поздно вечером я озадачил Надежду Сергеевну заявлением: мне нужно срочно отдать Павлику Солнцеву книгу. Надя поначалу приняла мои слова за шутку. Она сказала, что Павлик преспокойно потерпит до завтра. Заверила, что сегодня родители ему читать уже не позволят. Напомнила мне, что в десять часов вечера дети уже видят сны — потому что завтра им рано вставать и идти в школу. Зевнула — вознамерилась лечь спать. Вот только сегодня Надю Иванову ждал сюрприз: её спокойный и рассудительный сын Миша закатил истерику.

Сам факт истерики произвёл на Надежду Сергеевну большее впечатление, чем мои слова. Иванова смотрела на меня, будто баран на новые ворота. Помахивала ресницами. Не реагировала на мои объяснения. А ведь я обрушил на неё шквал заранее продуманных «железных» доводов. Говорил, что пообещал вернуть Павлику книгу через неделю. На пальцах объяснил, что неделя истекала именно сегодня. Доказывал, что «настоящий мужчина» обязан держать слово. Жаловался, что из-за этой «просрочки» мне «перестанут верить».

— Ну… хорошо, — пошла на попятную Надежда Сергеевна. — Отнеси.

Она куталась в халат — явно не собиралась выходить из дома.

— Мама, мне десять лет, — напомнил я. — Как я пойду ночью один? А если на меня нападут бандиты? А если меня ограбят?

— Ограбят? — переспросила Надя.

— Книгу отберут!

Я показал Мишиной маме томик Рафаэля Сабатини.

— Она ведь чужая! Забыла?

Надя с сомнением посмотрела на потёртую обложку.

— А если меня украдут? — добавил я. — И разберут на органы. Ты об этом подумала?

— Что сделают?

Иванова нахмурилась.

И тут же потёрла сонные глаза.

— Что-то плохое сделают, — заявил я. — Ты в окно посмотри! Там уже темно. По улицам бродят ведьмы, вампиры и вурдалаки. И ни одного милиционера!

Надежда Сергеевна зевнула.

Тут же улыбнулась и покачала головой.

— Вурдалаки — это плохо, — сказала она.

Вздохнула, взглянула на свои босые ноги.

Её плечи поникли.

— Ладно, — сдалась Надя. — Уговорил. Сейчас соберусь.

Погода вечером двенадцатого сентября уже не казалась летней: ветер холодил кожу, а земля остыла — она не дышала жаром. Надя куталась в тонкую кофту. Я прихватил с собой синий жилет с большими карманами — очередное Надино творение. Шли торопливо. Поглядывали по сторонам. Молчали. Я подустал от разговоров ещё дома (давно не изображал перед Надей десятилетнего ребёнка — давалось мне это нелегко). Да и хотел спать. Чтобы я ни планировал на полночь, но мой мозг после двадцати одного часа привычно готовил организм ко сну. Зевала и Надежда Сергеевна. С конца августа её график стал даже более жёстким, чем мой. Надя теперь редко смотрела телевизор. И не читала перед сном книги. Она и во сне, наверняка, шила «адидасовские» тенниски.

Шли мы не через дворы — придерживались центральной улицы. Но даже здесь работали не все фонари. То и дело мы входили в тёмные участки, скудно освещённые лишь со стороны проезжей части. Вздрагивали от порывов «свежего» ветра. Вдыхали ароматы пыли и выхлопных газов. Вампиров мы по пути к дому Солнцевых не встретили (вероятно, они хорошо от нас прятались). Хотя попавшаяся нам навстречу компания подвыпивших горожан очень походила на стаю вурдалаков: пахло от них, не как от нормальных людей, да и ругались они на ходу, будто делили добычу. Мы посторонились — рычащие граждане прошли мимо. Надя пугливо вцепилась в мою руку. Я успокоил Надежду Сергеевну улыбкой, дыханием согрел её холодные пальцы.

Я не увидел обещанных «злодеев» около «заветной» скамьи. Прикинул, что те появятся там лишь через час — именно столько оставалось до полуночи. Вспомнил, как на этом месте в августе мы беседовали с Зоей Каховской. Сейчас казалось, что тот разговор состоялся давным-давно. Тогда я всё ещё оставался для Зои Мишей Припадочным. А сам считал девчонку глупым ребёнком (с удивлением отметил, что теперь так о ней не думал). Прошло четыре месяца с тех пор, как я стал Ивановым. Успел привыкнуть к новому обличью. Свыкся и с тем, где и когда я очутился. Вот только не желал смиряться с фактом, что я очень редко видел папу. Там, в больнице, думал, что не отойду от отца ни на шаг, едва только выберусь из палаты. В реальности же разговаривал с отцом лишь один раз — за четыре месяца.

«Сейчас у меня будет возможность с ним пообщаться», — подумал я, когда мы с Надеждой Сергеевной свернули во двор папиного дома.

— Всё же нужно было подождать до завтра, — говорила Надя. — Они, наверняка, уже спят. Поздно уже. Виктору Егоровичу завтра на работу. А Павлику в школу. Не выспятся. И всё из-за нас. И из-за какой-то книги, о которой они оба уже и позабыли.

Она бурчала, но шагала следом за мной по ступеням. В подъезде пахло табачным дымом (мне казалось, что в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году этот запах был повсюду) и… мочой (кошачьей или человеческой — моё обоняние таких тонкостей не различало). Мы принесли сюда аромат Надиных духов (та не забыла подушиться перед уходом, подкрасила ресницы и губы). А ещё: нарушали тишину шумом шагов и голосов. Надежда Сергеевна говорила едва слышно, будто действительно опасалась разбудить жильцов дома. А вот я шептать не намеревался.

— Павлик, может быть, и спит, — сказал я. — Но его отец в это время проверяет работы учеников — Пашка сам об этом говорил. Так что его сон мы не нарушим. Нам всего-то и надо: вручить ему книгу. Твой Витя и зевнуть не успеет, как мы уже потопаем обратно домой.

— Никакой он не мой, — сообщила Надя.

Я мысленно ей ответил: «Это только пока он не твой. Подожди немного».

И добавил цитатой из «Мастера и Маргариты»: «Аннушка уже разлила масло».

У меня была идея: тихо постучать в дверь, чтобы не разбудить Павлика Солнцева. Но я от неё отказался. Решительно нажал на кнопку звонка. После третьего сентября, когда я (Павел Солнцев) записался в секцию самбо, в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году не оставалось событий, которые я боялся бы изменить. Я хотел бы перекроить их все, начиная с того злополучного воскресенья двадцать третьего сентября. Первое новое событие (наверняка бы мне запомнившееся) произойдёт прямо сейчас: поздно вечером к Солнцевым придёт Миша Иванов вместе со своей мамой. С этого момента у меня и у нынешнего Павла Солнцева появятся значимые отличия в наборе детских воспоминаний.

В дверном глазке засветилось яркое пятно. На миг оно исчезло, накрытое тенью…

И тут же заскрежетал замок.

Дверь нам открыл Виктор Егорович Солнцев. Он суетливо поправил дужку очков (должно быть, мы действительно отвлекли его от работы: обычно по дому отец в очках не ходил). Папа пригладил рукой волосы на голове (будто торопливо прихорашивался). От удивления или от усталости отец сутулился сильнее, чем обычно. Папа скользнул по мне растерянным взглядом, и тут же уставился поверх моей головы — он посмотрел на Надежду Сергеевну Иванову. Я почувствовал укол ревности. Но быстро совладал с чувствами. Потому что понимал: причин сжимать меня в объятьях у отца не было. Да и не мой он теперь отец. Он родитель того нахмуренного паренька, что выглядывал сейчас из-за его спины — из моей бывшей спальни.

— Надя⁈ Простите… я… Надежда Сергеевна… Здравствуйте.

Отец сиплым голосом промямлил невразумительное приветствие, явно сбитый с толку нашим появлением. Потёр тыльной стороной ладони нос. Одёрнул не первой свежести растянутую футболку, точно пытался придать ей приличный вид. Подтянул потёртые серые брюки от старого костюма, с намёком на стрелки на штанинах (в трениках он по дому не расхаживал). Из квартиры пахло… селёдкой. Я тут же вспомнил большие жестяные банки с солёной рыбой, которые нам с папой приносила тётушка — папина старшая сестра (та затаривалась ими «на базе»). Папа не любил сладкое. А вот селёдка была его слабостью (похоже, он ел её совсем недавно, судя по запаху и жирному пятну на отцовской футболке).