— Так никто в виду не имеет, как это делать! Не было у нас независимых кооперативов уже лет пятьдесят! Вот — в Слуцке золотой человек нашелся, помог с бумажками… А наши дундуки уже подпишут! Так-то!
— Дела-а-а! — сначала- клубника, теперь вот — овечки…
Похоже, эта самая Модернизация, о которой все говорят, на селе двигается куда как быстрее, чем в городе! Только выбрался из стольного града Минска, как сельские нэпманы новой формации поперли целыми табунами! Или то — отарами?
У нас уже зуб на зуб не попадал, когда, наконец, развиднелось и выглянуло пекучее майское солнце. Полтора часа проливного дождя если и не доконали нас полностью, то боевой дух опустили до самой нижней отметки.
И, конечно, в этот самый момент с какого-то проселка на трассу вырулил, весело пофыркивая мотором, трактор небесно-голубого цвета и неизвестной мне модели.
— Эй, болезные! Вас подцепить? — высунулся из кабины усатый, загорелый и голубоглазый полешук неопределенного возраста.
— Подцепи уж, будь любезен! Встряли мы тут как… Как немцы под Москвой! — развел руками Габышев.
— Но в кабине у меня места нет! А вы насквозь мокрые… Простудитесь на ветру-то! Хотите — дам одеяло? Но у меня одно! — тракторист попался заботливый.
— У меня сменка есть! — сказал я. — Если минуту подождете — я быстро переоденусь.
— А мне давайте одеяло! — стуча зубами, проговорил Габышев.
Так мы и ехали — со скоростью примерно сорок километров в час, подцепленные за трос к трактору. Картина была фантасмагорическая: Габышев — за рулем мотоцикла, в зелено-белом клетчатом одеяле и мотоциклетном шлеме, и я — в трусах-боксерах и клетчатой же, но красно-черной рубашке на голое тело, потому как все остальные вещи были совсем мокрые. Хорошо хоть рукопись «нетленки» в герметичный футляр догадался заранее положить… А за нами на ветру развевались штаны и майки — в тщетной надежде хоть немного просохнуть по пути до Комарович.
Спустя километров десять «Урал» вдруг зачихал, задергался и завелся.
— Кур-р-рва мать! — совсем не по-якутски выругался Габышев. — У-у-у-у, железный засранец! Может и успею овечкам корма задать!
Проблема была в том, что трактористу было наплевать на состояние «Урала». Он пер себе и пёр на крейсерской скорости, кажется, даже не оборачиваясь. А мы болтались за ним, как собачонка на поводке и пытались орать осипшими голосами и размахивать руками — но у Габышева семафорить получалось хреново из-за одеяла, а у меня — из-за неудобного положения в коляске.
Остановился тракторист когда ему приспичило по нужде — примерно через час.
— Ты пабач яка трясца! — сказал он. — А я что-то и запамятовал, хлопцы… Думаю — дзе мое одеяло? Неяк нядобра вышло… Хоть не проехали-то? Вы вообще куда едете?
Мы беспомощно уставились друг на друга: добросердечный тракторист, оказывается, просто забыл о нашем существовании!
— В Комаровичи! — сказал Габышев совершенно севшим голосом. — Большое вам спасибо за одеяло!
— Да оно не за что, хлопцы! — растерянно переминался с ноги на ногу тракторист.
Его можно было понять: вроде и помог, а вроде и шляпа какая-то получилась. Неловко попрощавшись с добросердечным и забывчивым мужиком, мы взгромоздились на мотоцикл. Габышев напялил на себя сырой реглан, нахлобучил шлем на голову, заставил меня сделать то же самое и сказал:
— Ко мне всё-таки заедем. Я тебе хоть штаны сухие дам, а то как ты в свою Талицу попрешься-то?
Пережитые вместе тяготы и невзгоды — они сближают. Это совершенно точно известно.
— Я еще носки у тебя куплю. Из овечьей шерсти, — кивнул я. — Я и штаны купить могу, если что…
— Купи мне теперь лучше новую поясницу, если ты такой платежеспособный! — мрачно усмехнулся Габышев, и завел мотоцикл.
Тракторист посигналил нам вслед.
* * *
Добрались мы к жилью мотоциклиста-овцевода часам к пяти вечера. Овечки мекали и бекали со страшной силой, и было их в загоне великое множетсво! Так что не снимая реглана якутско-полесский кооператор кинулся задавать им корма, сказав только:
— Ключ за косяком сверху, чайник поставь! — и тут же взялся размахивать вилами.
Почему он не выпустил овец на выпас — сие было для меня великой тайной. И почему его товарищи из кооператива плечо не подставили? Что это за кооператив такой?
Уже потом, напившись чаю и получив в своё пользование прочные серые штаны на лямках, я не выдержал и предложил:
— Давай я про тебя и про твоих овечек статью напишу, а? Ну, в рамках общего курса на Модернизацию! Заеду на днях из Талицы. Не дальний свет всё-таки!
— Какую статью? — удивился Габышев.
— Газетную! Я в газете работаю. Журналистом.
— А почему бы и нет? — было видно, что ему приятно. — Вообще-то для Беларуси овцеводство — традиционная отрасль! Я много чего рассказать могу… Заодно штаны вернешь!
— Верну! — сказал я. — Куда я денусь.
И засобирался в дорогу.
Глава 3, в которой кое-что совпадает
В общем и целом — мне повезло. До Талицы оставалось километров семь, солнце только-только начинало клониться к закату… Обожаю май! Даже после восьми часов вечера в наших широтах остается еще куча светлого времени суток! Семь километров — это часа полтора ходу, так что если и не у старого Гумара, то где-нибудь в горпоселковой гостинице я крышу над головой найду.Это, в целом, окрыляло.
Да и доехал я с комфортом: на прицепе с сеном. Куда и зачем тянул стожок старенький МТЗ — мне знать было не положено. Но сено было сухое, прошлогоднее, а не с первого укоса, и это было прекрасно. Влажная брезентуха обеспечила мне относительно приятное сидяче-лежачее место, тушенка и полбатона из рюкзака помогли найти внутреннее умиротворение, а банка с ванилином, который промок и напоминал теперь кашицу, позволяла держать проклятых мошек на почтительном расстоянии.
Сидящий за рулем трактора молодой товарищ с удовольствием взял рубль, но предупредил, что едет только до Смоловки — и меня это полностью устраивало. Семь километров по асфальтовой, ровной дороге без нагрузки в виде «Урала» — это можно было считать удачей! Даже боты слегка подсохли на ногах — эдакий очевидный-неочевидный фокус: температура нашего тела в среднем 36–37 градусов, неплохая такая грелка на все случаи жизни, если что. Простуда? Ну да, простуда… Ни разу не болел простудой, пока жил внутри Геры Белозора. Там, в прошлой-будущей жизни такие штучки в мокрых ботинках вряд ли бы прокатили без фарингитов-циститов-ринитов. А тут — пользовался всеми преимуществами железной полесской генетики белозоровского организма, выросшего до немалых размеров без чернобыльской радиации, канцерогенной пищи и тлетворного воздействия вездесущих в двадцать первом веке электромагнитных полей. Еще и алкоголь употреблять бросил — так вообще расцвел и лохматость повысилась! Ну как — бросил? Почти.
Так или иначе, я слез с пахучего сена, подхватил рюкзак, на который подцепил брезентуху, чтоб сохла дальше и зашагал вперед — спиной к солнцу, прямо к берегам реки Оресы, в сторону загадочного поселка Талица.
Шел себе и насвистывал черт знает какую мелодию, наслаждался природой и в ус не дул, пока юный девичий голос не напугал меня едва ли не до усрачки, пропев над самым ухом, старательно грассируя:
— Алон занфан дё ля патрийё
Лё жур дё глуар-этариве!..
Ей-Богу, я аж слегка присел, чуть-чуть не уйдя в перекат в ближайшую канаву: семь километров пустой трассы, какого хрена тут происходит?
— А-а-а-а, мадмуазель, чего ж вы так подкрадываетесь на своем велосипеде? — старательно пытаясь не пустить петуха севшим то ли от прошедшего дождя,то ли от испуга горлом спросил я, рассматривая неожиданную певунью. — И почему на французском?
Вообще, эта манера велосипедистов подкратываться всегда меня бесила — и тут, и в будущем. Подъедут сзади и дышут напряженно: как это пешеход затылком не видит их величества! Но в этом случае беситься и ругаться мне резко расхотелось.