— Как это «объявили»? — заинтересовался я.

А сам подумал: смелая барышня — рассуждает на такие темы с незнакомыми людьми. Недолго и в Секретную службу попасть: мало ли в поездах филёров да провокаторов ездит. Его Величество хоть и смотрит на подобные разговоры сквозь пальцы по сравнению с прочими монархами, однако надо ж и поостеречься — от греха подальше.

— Послали в редакции газет письма, — ответила девушка. — Там всё и объяснили.

— Кто дал им право судить — вот в чём вопрос! — сказал нервный господин. — Выносить приговоры — обязанность законной власти, а не каких-то там… — он брезгливо поморщился и не закончил.

— Кого же? — округлила карие глаза барышня.

— Студентиков, начитавшихся социалистических статеек! — буркнул господин. — Всё это из Гегемонии идёт! — добавил он с особым отвращением.

— А вы, значит, против Гегемонии? — заинтересовалась девушка.

Я видел, что она попросту смеётся над своим нервным собеседником, но тот, кажется, всё принимал за чистую монету. Мне даже стало его немного жалко.

— Я не против Гегемонии, — резко ответил господин, вытерев платком испарину (даже шею промакнул). — Я против англичан, которые проливают кровь своих соотечественников ради нелепых идей, которые истинному британцу должны быть чужды!

— Вот как? — кажется, на этот раз и девушку задело. — А кто же это такие, эти ваши истинные британцы? — поинтересовалась она, уже не скрывая язвительности.

— Те, которые помнят, что на ними испокон веков стоит Его Величество, защитник и благодетель, и на него единственно уповают! И знают, что, если какие изменения и реформы в Британии и будут, то не снизу, не от революционеров пойдут, а сверху, от императора, как и положено по закону человеческому и Божьему!

— Да вы попросту монархист! — выплюнула барышня с откровенным презрением.

— А вы, я так понимаю, убеждения господ студентиков разделяете? — уже и сам с язвительностью вопросил нервный господин. — Может, и действия террористов одобряете?

Кажется, перепалка грозила вылиться в настоящий скандал. Толстая попутчица уже поглядывала на спорщиков со страхом, явно жалея, что оказалась с ними в одном купе: как бы потом, если что, не оказаться с ними в одних казематах.

— Убийств не одобряю! — ответила девушка, на щеках у которой во время спора появился очаровательный румянец. — Как христианка. Но недовольство народа понимаю.

— Как христиа-а-нка? — протянул насмешливо собеседник. — Я полагал, что вы имеете честь быть атеисткой. Кажется, нынче это в моде.

— Не в моде дело, а в нравственности! — срезала его барышня. — А вы что же молчите? — накинулась она вдруг на меня, поймав мой взгляд. — Или, может, согласны, — при этом девушка мотнула головой в сторону нервного господина, — да только присоединиться к гласу консерватизма стесняетесь?

— Я от политики далёк, — твёрдо сказал я.

Будучи рождён в мире, где государство немыслимо без монарха, и насмотревшись на то, что бывает, когда люди совершают перевороты, я положил себе за правило мнения о политике не высказывать. Тем более, мне, как аристократу и сыну министра, приближённого к трону, не положено.

Девушка на это обидно усмехнулась:

— В наше время стыдно удаляться от общественной жизни, молодой человек, — сказала она покровительственно, хотя годами была, может, и помладше меня. — Любой уважающий себя человек обязан, прежде всего, быть гражданином.

На этом разговор оборвался, потому что все замолчали и не подавали реплик до самого вокзала. Барышня глядела в окно, господин дулся, а толстуха делала вид, что читает, хотя я видел, что она просто смотрит в книгу и ждёт, когда можно будет, наконец, покинуть злосчастное купе.

Когда поезд прибыл, и пассажиры повалили на перрон, я с жёлтым чемоданом в руке направился к выходу. Толпа двигалась медленно, повсюду попадались группы встречающих, которых приходилось огибать, и тележки носильщиков, загораживающие проход. Впереди шагал нервный господин. Я увидел, как он торопливо подошёл к человеку в чёрном пальто и котелке, с подкрученными усами, и стал говорить ему что-то на ухо. Тот повернул голову и воззрился поверх голов идущих по перрону пассажиров. Я обернулся и увидел смелую барышню, вышедшую из вагона и поправляющую на голове шляпку. Меня кольнуло нехорошее предчувствие. Когда я снова посмотрел на нервного господина, тот уже шагал к выходу, а человек в чёрном подзывал двух дежуривших на вокзале констеблей.

Я отошёл в сторону и остановился, чтобы посмотреть, что они станут делать. Барышня торопливо шла по перрону, носильщик тащил за ней два чемодана. Господин в котелке в сопровождении полицейских подошёл к ней и остановил. Вокруг них мгновенно образовалась пустота: люди раздались, стараясь держаться от мундиров подальше. Я видел, как побледнела барышня, попыталась слабо протестовать, но была взята под руки и отконвоирована куда-то в сторону, в неприметную дверь справа от выхода с платформы. Носильщик под присмотром человека в чёрном потащил её чемоданы следом.

Вздохнув — барышню было жалко — я влился обратно в людской поток и вскоре был выплеснут на тротуар.

Время было позднее. «Брайтлинги» показывали половину седьмого. Я отправился в ближайший ресторан ужинать. Пока ел, пытался сообразить, как действовать дальше.

О том, чтобы заявиться в «Англию» к Улаффсону не могло быть и речи. Да и незачем: не станет же швед держать аквариум с горничной в номере. Возможно, он даже ещё не сторговался с Рессенс и не перевёз тело и оборудование в Лондон. В том, что эксперименты будут проводиться именно в столице, я не сомневался — иначе зачем оборудовать здесь новую лабораторию? Вот только зачем? Разве это не более рискованно, чем устроиться в замке, подальше от чужих глаз? Что тянуло Улаффсона в Лондон? Ответ на этот вопрос я пока найти не мог и потому отложил его на потом. Существовали дела первостепенной важности.

По всему выходило, что сначала надо установить, где именно будет в городе лаборатория, и постараться проникнуть в неё — возможно, под видом работника или охранника. Не бросать же горничную в стеклянном кубе, чтобы её потом выпотрошили, как кролика. Да и мысль, что фон Раскуль обретёт за счёт её жизни вторую молодость, не давала покоя.

Я покончил с ужином, почти не заметив, что ел, и какой вкус имело блюдо. За это время понял, что иного пути, кроме как наведаться в гостиницу, где остановился Улаффсон, нет — нигде больше я не встречу людей, которые могут указать адрес лаборатории. Значит, придётся рискнуть.

Расплатившись, я заглянул в уборную ресторана, проверил и подправил грим. Затем поймал такси и поехал в «Англию» проводить разведку.

С жёлтым чемоданом в руке, надвинув поглубже котелок, я вошёл в сверкающий электричеством и белым мрамором вестибюль и уверенной походкой человека, привыкшего к самому лучшему, направился к стойке администратора.

— Добрый вечер, — пропел тот, слегка грассируя на французский манер. — Чем могу служить?

— Номера есть?

— А как же! Самые лучшие.

— Почем?

— По пять, десять, двадцать фунтов. В день, — добавил портье, сделав короткую паузу.

Я недовольно поморщился и процедил со скучающим видом:

— А пошикарнее?

Администратор заметно оживился — решил, что прибыл богатый клиент.

— Вот, есть люксовые номера. По двадцать пять. Могу проводить посмотреть, если желаете.

Но я не торопился.

— Говорят, у вас и знаменитости останавливаются, — проговорил я.

— Регулярно.

— Кто ж, положим, для примеру?

— Да вот хотя бы лорд Барстон или Джон Фессел. Последний так даже изволил скончаться в одном из номеров, — администратор запнулся, сообразив, что это едва ли может служить хорошей рекламой, и поспешил исправиться: -Сейчас знаменитый доктор остановиться изволили, — сказал он поспешно. — Тоже, между прочим, в люксе.

— Доктор? — разочарованно протянул я. — Так себе звезда, нет?