— Уже уходите? — спросил меня консьерж, когда я, гулко бухая ботами по ступеням, спускался вниз. — Так быстро?

— Р-р-р-работа! — развел руками я.

Чтобы ехать на Дзержинский, Волков прислал за мной машину. И с большим удивлением и даже с некоторой радостью, я увидел за рулем того самого подтянутого и приличного милиционера — уже в гражданском, которому передавал посылку с записями на вокзале Туапсе.

— Здравствуйте! — улыбнулся он. — А я вот... Тут...

— Рад видеть! И давно?

— Со вчерашнего дня. Вы — мое первое задание. Меня Ваня зовут, Степанов.

— Гера, Белозор! — протянул я ему руку, после того, как взгромоздился на переднее сидение "копейки".

— Да-да-да... А меня моментом перевели, я даже не ожидал. По щелчку пальцев! САМ — сила! Теперь поработаем...

Он и вправду был настоящим патриотом и энтузиастом, и готов был трудиться на благо социалистической Родины. Пока мы ехали, Ваня Степанов рассказывал о том, как ловил карманников на курортном побережье Черного моря, даже довелось пострелять... Глаза его при этом горели: эдакий сэр Ланселот Озерный советского пошиба!

— Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы! — снова вспомнил Александра Сергеевича я и продекламировал вслух.

— Товарищ, верь: взойдет она... — подхватил Степанов.

Ай, какой молодец! И Пушкина он цитирует. Вот нравится мне это время: черта с два вчерашний милиционер годиков эдак двадцати трёх от роду в 2023 году вообще смог бы понять, что за дичь я несу...

— "Души" — это глагол, — не удержался я.

— Почему — глагол? — удивленно глянул на меня Степанов. А потом понял: — А-а-а-а-а! Это как в картине "Три богатыря"!

— А там что? — настало мое время недоумевать.

— "Три" — тоже глагол. Повелительного наклонения.

Я заржал как идиот, Степанов тоже улыбался, довольный, что произвел на меня впечатление своим остроумием. Он и вправду впечатлил. Всё-таки Волков в людях разбирается. Вон, какого парня у туапсейского... Туапсёвого? Туапсинского? Черт бы их побрал... В общем, переманил к себе из милиции Туапсе в Службу Активных Мероприятий наш Великий Инквизитор парня весьма толкового.

Мне Ваню Степанова даже как-то жалко стало: просто представил вместо его искренней улыбки и открытого взгляда волчий оскал Василия Николаевича, который обязательно появится, проработай он на "человека с дубовым сердцем" годиков пять-десять...

Постолаки жил в добротном кирпичном одноэтажном доме на самой окраине Дзержинского.

Город был окружен несколькими деревнями, и кроме частного сектора состоял в основном из панельных многоэтажек, промзон, гаражных кооперативов и, конечно, Николо-Угрешского монастыря, который, по-хорошему, дал начало всему городу. И да, он не функционировал. Но использовали его здания и помещения по-Божески: там в разное время размещались начальная школа, летний городской детский оздоровительный лагерь, спортшкола, родильный дом, детская поликлиника, станция скорой медицинской помощи... Тут, наверное, и сам Дмитрий Иванович Донской, которого почитают чуть ли не основателем обители, повторил бы легендарное "Сия угреша сердце мое"! Это вам не спиртным торговать...

Я снова поймал себя на мыслях о истории, этике и архитектуре — это что, я устал быть журналистом? Пора снова — в архивы, или в археологическую экспедицию — в земле колупаться, или за преподавательскую кафедру? Была акула пера — да вся вышла? Ну, не-е-ет! Ещё не спето столько песен!

"Копейка" притормозила перед каменным (!) забором, Степанов вынул из подмышечной кобуры "Макаров", дослал патрон в патронник и сунул пистолет обратно.

— Мало ли... — прокомментировал он. — Я тут подежурю, снаружи. Если что — кричите, хорошо?

— Хорошо! — усмехнулся я, вспомнив очередной дурацкий анекдот.

Настроение было какое-то удивительно несерьезное. Покинув машину я прошел по пожухлой, мокрой траве к сияющей свежей зеленой краской металлической калитке и постучал. Шесть часов — рабочий день кончился, Маврикис Адамович должен был быть на месте...

Забрехали, надрываясь и натягивая цепи, жуткие чёрные псины, похожие на вурдалаков. Послышались голоса в доме, открылась дубовая дверь с подковой над косяком.

— Проходите! — раздался мужской голос с едва заметным акцентом. — Кобели привязаны.

И я вошел. Хозяин встречал меня в дверях: крепкотелый, смуглый старик, импозантный, с полным ртом белых крепких зубов.

— Это вы — Белозор? Пройдемте, поужинаем...

— Но...

— Не спорьте. Знаю — привезли плохие новости, так что сначала поедим как следует, чтобы аппетит не портить. У нас украинский борщ с пампушками и сало — подкопченное! — я был, честно говоря, шокирован таким приемом.

Маврикис Адамович провел меня на кухню, усадил за стол, улыбнулся молодой (лет на двадцать моложе его самого), статной, красивой женщине у плиты, взял в одну руку большую ложку, в другую — чесночную пампушку, зачерпнул красного, наваристого борща с густой жирной сметаной, и отправил в рот — с видимым удовольствием.

Грешен — не удержался и я, и принялся уписывать борщ за обе щеки. Черт побери, этот Постолаки умел жить!

— Анфиса, — сказал он, посмеиваясь. — Почему таракан в тарелке?

— Ай ну тебя, Киса! — отмахнулась хозяйка. — Это петрушка!

Киса? Это такое сокращение от Маврикис? Очень интересно!

— Ты что, таракану имя придумала? Ну ты, мать, даешь! — ткнул жену в бок Постолаки.

— Дурак! — засмеялась она.

А я не знал — смеяться мне или плакать? Этот махровый коррупционер и фруктовый мафиози всея Союза оказался на удивление классным дядькой!

Мы беседовали с Постолаки часа два, и я с радостным ужасом думал о том, как будто снимать эту беседу с диктофона и превращать в интервью. Он не стесняясь называл имена, фамилии, суммы, товары, лазейки в законах и правилах... Часа через полтора в дом зашел Ваня Степанов, и Анфиса — жена Маврикиса Адамовича — усадила его пить кофе.

Когда мы закончили и Анфиса прошествовала по кухне, чтобы убрать посуду, Постолаки сказал:

— Солнце, мы переезжаем в Приморский край. Мне дают райком.

— ! — ответила Анфиса.

А в кармане Степанова вдруг зашипела рация и Ваня переменился в лице:

— За нами пришли...

— В каком смысле? — удивился я.

То есть понятно, что он имел в виду некоторых агрессивных людей, желающих изничтожить кого-то из нас, но суть была в деталях!

— Шестеро, двое у калитки, четверо с огорода, — прислушавшись к шипению рации ответил Степанов. — Ждут чего-то... А наши в пяти минутах, что-то с машиной случилось, бегут ногами... С "фишки" на водокачке злодеев рассмотрели, но...

Вот ведь! Значит, сдал не Эрнест, а кто-то в окружении Волкова. Не того полета птица мой соседушко, чтобы инквизиторские машины портить... Ох и засучит рукава Василий Николаевич, ох и зарычит!..

— Анфиса — в подпол! — мигом сообразил Постолаки. — У меня есть два ружья! Я мигом!

Дело обретало дерьмовый подтекст. Ружья — это серьезно. Степанов с сомнением на лице достал пистолет. Он, видимо, думал о том же, о чем и я: это могли быть сотрудники того или иного ведомства, и мы бы ввек не отмылись, если бы подстрелили кого-то из них...

Шестеро — это, конечно, много. Но не смертельно. Я оглядывался в поисках подходящего оружия и страдал, скучая по кастетам. Наконец, взгляд наткнулся на молоточек для отбивных. Ну как — молоточек? Вполне себе такая киянка, довольно увесистая, на крепкой рукояти.

— Попробуем по-тихому? — спросил я, взвешивая ударно-дробящую кухонную утварь в руке.

Степанов кивнул. Пистолет он переложил в карман пиджака, на ладонь намотал полотенце. Оглядевшись, я убедился, что по вечернему времени шторы были уже задернуты, отделяя нас от сумерек, а свет горел на кухне, где притаились мы с Ваней, и в спальне, откуда доносилось громыхание: Постолаки искал ружья.