Я сунул одну руку в один боковой карман, вторую — во второй и с невинными глазами протянул капитану сначала колечко, а потом — гранату.

— Так оно как бы… Вот!

— Бл*ть! Белозор! — ему понадобилась секунда, чтобы понять, что кольцо и граната никак друг с другом не соотносятся. — Знаете что? Пусть этот ненормальный Герилович с вами разбирается! Запру вас в кают-компании, будете до самого Сьенфуэгоса там торчать вдвоем!

Наверное, это было слишком. Переборщил. Красавец-капитан ведь точно был не виноват в моих злоключениях! Но не спросить я не мог:

— А с гранатой-то что делать?

— Выки… Черт вас дери, Белозор, дайте мне ее сюда! — он взял РГД, зачем-то потрогал кольцо и чеку двумя пальцами, и бросил гранату за борт.

Плюх! Антон Павлович Чехов, писавший о своем незабвенном ружье на стене, наверное, перевернулся в гробу. Бесславный конец для маленькой, но весьма важной гранатки… Эх!

— А Герилович… — начал было я, но тут же заткнулся, поймав свирепый взгляд капитана.

До самого борта корабля я помалкивал. И потом, когда поднимался наверх — тоже. По гулким металлическим лестницам и узким переходам капитан провел меня в кают-компанию, усадил за стол и сказал:

— Ждите тут. Вот — пресса, почти свежая, из Гаваны. Советская, американская — на любой вкус. Можешь почитать, скоротать время. На палубу — носа не казать, понятно? С партизанами твоими сами разберемся.

Я только глубоко вздохнул, и принялся копошиться в рюкзаке с самым мрачным видом.

— Да ладно тебе! Я вахтенному скажу — сообразят тебе чаю. С баранками! — как-то по-свойски этот матерый мужик мне подмигнул и ушел, по своим важным и нужным делам.

А я пил чай, ел баранки и читал прессу, одуревая от происходящего в мире. Смерть Дэна Сяопина и провозглашение независимой Республики Восточный Туркестан была еще не самым удивительным событием, произошедшим за эти пару недель. В западную Польшу, на бывшенемецкие земли, в связи с гражданскими беспорядками, которые постепенно перерастали в открытый мятеж, были введены войска ГДР. Если верить истерике «Нью-Йорк Таймс» бывшенемецкие земли имели все шансы превратиться в бывшепольские. Колумнист главной американской газеты даже намекал на воссоздание Пруссии — эк его повело!

Советские газеты, кажется, получили мощные ЦУ, и по поводу международной обстановки писали скупо. Зато о внутренних делах — с размахом! А как же? В СССР объявили о подготовке к проведению выборов в Верховный Совет! И о регистрации двух новых общественных движений, которые тоже собирались побороться за свое место под политическим солнцем — «Радикального действия» и «Вместе — за демократию». Портреты бородатого вермонтского отшельника и молодого-перспективного юриста из ИнЮрКоллегии прилагаются!

Выборы-выбора… Неужели не минует и меня чаша сия? Кошмар какой!

А в «Литературной газете» опубликовали большой материал о «Последних временах» некоего молодого-перспективного писателя Германа Белозора. Под этим то ли отзывом, то ли рецензией значились только две буквы… То есть — букв было, конечно три. Как в том анекдоте — А и Б. Это почему-то меня шокировало больше, чем бывшепольская Пруссия и бывшекитайский Восточный Туркестан. Наверное, потому, что отзыв был в целом положительный.

— Товарищ Белозор так сильно увлекся чтением свежей прессы, исстрадавшись от информационного голода на необитаемом острове, что совершенно пропустил и погрузку интернированных папуасов на борт БПК «Николаев», и первый визит в кают-компанию полковника Гериловича… А ведь в точно такой же кают-компании, на точно таком же полированном дубовом столе в свое времия кровавая расправа настигла…

Каневский появился как всегда внезапно, без предупреждения. По всему выходило — я безбожно дрых на столе, среди газет и баранок!

— Леонид Семенович, можно без кровавых расправ на этот раз? Ну всё ведь, это приключение закончилось, домой можно, к Тасе, к девочкам… — взмолился я. — Давайте как-то по-Божески, что ли?

— Можно и по-Божески, — внезапно согласился Каневский и сел прямо напротив меня, облокотился на стол и подпер щеку ладонью. — Неряха ты, Белозор. Крошек вон сколько! Кто так ест? Прибрался бы, что ли! Гляди — птичка в иллюминатор залетит, увидит сколько продуктов питания пропадает, гнездоваться начнет.

И, улыбаясь, посмотрел на меня, хитро шевеля бровями.

— Леонид Семенович, давно спросить хотел… — спохватиился я. — Да не у кого было! По-русски ведь на острове никто толком не разговаривает! Что такое «период гнездования»?

— Восходящая звезда советской фантастики и талантливый журналист Герман Викторович Белозор по приезде на родину тут же отправился на прием к психиатру, — в своей непередаваемой манере заговорил Каневский, воздев палец вверх. — Все симптомы шизофрении были на лицо — лучшим его советчиком по странному стечению обстоятельств стал воображаемый ведущий телепередачи, которой пока даже не существует!

— Ой, да Бога ради, «Знатоки»-то полным ходом идут! — отмахнулся я. — Вот вернусь в Союз, найду вас на Малой Бронной, познакомлюсь и напою до полусмерти — будете знать! И драниками накормлю. Тоже — до полусмерти! Известный я писатель или нет, в конце концов? Мне теперь и к Каневскому без приглашения завалиться не зазорно, одна весовая категория, можно сказать!

— Это — другой вопрос, — как-то сразу подобрел воображаемый ведущий. — Периодом гнездования, синдромом гнездования или беличьим синдромом называют всплеск деятельной активности у беременных женщин, когда они с небывалой энергией начинают готовить свой дом к рождению малыша: могут затеять ремонт, генеральную уборку, перестановку мебели, стирку и глажку, кипячение посуды…

Я от таких новостей даже проснулся — и как раз вовремя! В каюту входил не кто иной, как Герилович!

—… Слышу: не плачь — всё в порядке в тайге,

Выигран матч СССР — ФРГ,

Сто негодяев захвачены в плен,

И Магомаев поёт в КВН!

Легендарный полковник К. напевал себе под нос, пытаясь удержать в руках какие-то свертки и коробки, закрыть дверь и не разбудить меня. Увидев что я проснулся и оценив мою заспанную и одновременно ошарашенную рожу, он расхохотался, переложил свою поклажу на стол и сказал:

— Эк по тебе заграница-то проехалась! Какие новости, Белозорище?

— Тася беременна! — прохрипел я.

— Ого! — удивился он.

— Ага! — откликнулся я.

Выдохнув прохладный осенний воздух из легких, я поставил на стойку штангу и с кряхтеньем сел на лавке. Эх, старость не радость. Еще в шестьдесят у меня рабочий вес был восемьдесят килограмм, а сейчас — едва сорок делаю. С другой стороны — грех жаловаться, мало кто на седьмом десятке вообще штангу тягает и жив остается. А все — генетика, правильное питание, целебные полесский воздух и отличная экология!

Отсюда, со спортплощадки над Днепром открывался отличный вид — на Заднепровский район. Мечта любого дубровчанина воплоти: тот берег! Новый, сверкающий город. Детище века двадцать первого. Светлые высотки в тринадцать, шестнадцать и даже двадцать этажей, белокаменная набережная, три широких моста — железнодорожный, автомобильный и пешеходный. На острове меж двумя берегами — городской пляж, сейчас почти пустой, только пара собачников своих пёселей выгуливают.

Я привычно потрогал левую трапециевидную мышцу — ныла она безбожно. Только тренировками и спасался. Наклею перцовый пластырь, разомнусь, гантельки со штангой потягаю и снова на полдня — человек! С поправкой на годы, конечно. Десять километров не бегаю, только три. Двадцать раз не подтягиваюсь — только семь. Ну и штанга…

Пацаны старшего школьного возраста крутили на турнике «солнышко», вытворяли какие-то еще замысловатые кульбиты, а те, кто отдыхал — поглядывали в мою сторону. Этих я давно знал — спортсмены! И они меня знали. А что? Я — Дед! Достопримечательность. Почетный гражданин Дубровицы, член Союза писателей СССР, даже его глава какие-то кошмарные восемь месяцев. Ну и депутат Верховного Совета пяти созывов. Герман, чтоб меня, Викторович, мать его, Белозор.