И сказал:

— Дядя Юра, как видите, я плату за свои труды уже получил. Отступать мне теперь нельзя. Может, и мы с вами договоримся? Ведь вы же лучше знаете свою супругу. И хорошо представляете, как её убедить в расцвете городского криминала и необходимости женской самообороны.

Я крохотным глотком снял пробу с напитка. Ощутил во рту приятную горечь, одобрительно кивнул. Зоя при варке кофе не использовала ни соль, ни сахар. Не уловил я и запах корицы. Но признал, что Зоин «рецепт» тоже имел свои прелести («полностью натуральный аромат»). Лишь пожалел, что напиток не сохранил пенку (видимо всё же закипел в турке). Зато молотых зёрен Каховская не пожалела: гуща заполнила едва ли не четверть чашки. По такой «кашице» особенно не погадаешь. Если только не размазывать её по тарелке. Каховский печально вздохнул, взглянул на свою пустую чашку.

— Чем возьмёте плату за помощь, Юрий Фёдорович? — спросил я. — Борзыми щенками?

— Я мзду не беру, мне за державу обидно, — ответил Каховский цитатой из фильма «Белое солнце пустыни».

Он ухмыльнулся.

Я сказал:

— Ладно. Могу расплатиться именем ещё одного маньяка.

Ухмылку с лица майора милиции будто волной смыло.

— Это такая шутка? — сказал Каховский. — Или ты говоришь серьёзно?

Он сощурился.

— Шутка была о борзых щенках, — сказал я. — Потому что их у меня нет. Да и где их можно достать — я плохо представляю.

Дёрнул плечами.

— А вот имя маньяка я вам и так собирался назвать. Раз уж с прошлым вышло так… удачно. Вот только в этот раз всё будет сложнее, дядя Юра. Потому что знаю я об этом товарище — кот наплакал. Не уверен даже, сколько за ним… как вы выразились: эпизодов. Тридцать — точно. А может, и больше сорока. Записывать будете?

Юрий Фёдорович пару секунд пристально смотрел мне в глаза — потом повернулся к двери.

— Зоя! — рыкнул он. — Доча, ручку принеси и тетрадь.

Я заметил, что гардинная ткань за стеклом вздрогнула, словно кто-то отпрянул от окна вглубь гостиной.

— И поторопись, дочь! — добавил Каховский. — Я прекрасно знаю, что ты меня услышала.

— Диктуй, зятёк, — сказал майор милиции.

Он разложил на журнальном столике ученическую тетрадь, взял наизготовку шариковую ручку — явил собой образец прилежного ученика. Ветерок перебирал его волосы, делал Каховского похожим на птицу-секретарь, что шевелила перьями на голове. Я заметил серые разводы на небритых щеках мужчины (словно тот почёсывал щетину грязными руками). Увидел несколько пятен и на плече Зоиного отца («дядя Юра» испачкал новую «адидасовскую» тенниску сигаретным пеплом). В глазах майора милиции и на оконном стекле за его головой отражались густые зелёные кроны тополей.

— Михасевич, Геннадий Модестович, — сказал я. — Тысяча девятьсот сорок седьмого года рождения.

Юрий Фёдорович выводил на бумаге крупные буквы, не переставал щурить глаз.

— Готово, — сказал он. — Дальше.

— С тысяча девятьсот семьдесят первого года и по сей день насилует и убивает женщин. Как я уже сказал, на его счету больше тридцати убийств. Но только там… всё очень непросто, дядя Юра. За преступления этого урода осуждены уже четырнадцать человек. Многие из них дали признательные показания. Вынуждены были дать. А одного даже расстреляли.

Каховский сделал несколько пометок в тетради, поднял на меня глаза.

— Серьёзно? — сказал он. — И где же такое безобразие происходит?

— Витебская область, Белорусская Советская Социалистическая республика.

Старший оперуполномоченный Великозаводского УВД прилежно зафиксировал мои слова на бумаге.

И тут же в сердцах бросил ручку на тетрадь. Недовольно нахмурился.

— Опять у чёрта на куличках! — сказал Каховский. — А поближе маньяка ты не мог найти? У нас в Великозаводске что, преступников нет? И не обязательно серийников. Вон, в нашем доме неделю назад убили старушку — Анастасию Михайловну Терентьеву. Лучше б ты мне имя её убийцы подсказал!

Он вынул из пачки сигарету.

— Терентьеву? — переспросил я. — Знакомая фамилия…

— Знакомая, — сказал Юрий Фёдорович. — Та самая жительница блокадного Ленинграда, которую ты сватал в жертвы этой грабительнице в белом халате — Тёткиной. Старушка жила вот в этом самом доме, во втором подъезде. С Тёткиной не повстречалась. Но это её не спасло. Задушили её. Шнуром от телефона. В этот понедельник.

Каховский прикурил. Выпустил в тополиную крону струю дыма.

— А с этим белорусом я что по-твоему должен делать? — спросил он. — В Витебск не поеду, даже не надейся. Там я уж точно никого не знаю. Да и отпуск мне теперь не дадут. А как на эту идею отреагирует жена!.. Такое и представлять не хочу. А если ещё, как ты говоришь, за дела этого твоего…

Майор заглянул в тетрадь.

—…Михасевича кучу народа на нары усадили, то моим подсказкам белорусские коллеги точно не обрадуются. И это ещё мягко сказано. Ведь за те посадки наверняка и повышения и медальки получили. Так что погонят меня из Витебска поганой метлой.

Каховский сделал пару торопливых затяжек. Примостил сигарету на край хрустальной пепельницы. Вновь взял в руку шариковую ручку.

— Ну, — сказал он. — Диктуй дальше.

— А больше я об этом деле почти ничего не знаю. Только то, что в Витебске уже в конце этого, начале следующего года всерьёз возьмутся за поимку этого маньяка. Туда пошлют для его поиска кучу народа из других республик. В том числе — из Генпрокуратуры и КГБ. Поставят витебских работников… вы сами представляете, в какое положение.

Каховский расставил руки, точно захотел меня обнять.

— Ну, вот! — сказал он. — Пусть они и разбираются!

— Они-то разберутся, дядя Юра, — сказал я. — Через год. А за это время… сами понимаете.

Посмотрел на окно, где снова дёрнулась гардина.

Зоя подслушивала, о чём я беседовал с её отцом.

Каховский сменил ручку на сигарету.

— Да уж, зятёк, — сказал он. — Задал ты мне задачку.

Юрий Фёдорович пожевал губу.

— Так может… ну её, а, зятёк? — сказал он. — Подскажешь лучше что-нибудь по делу Терентьевой?

Майор нехотя посмотрел на свои записи, будто надеялся, что те исчезли.

— Я бы подсказал, дядя Юра. Но когда я лежал в коме, Терентьеву должна была убить фельдшер. Именно этот вариант событий я видел. Но мы с вами это изменили. И Анастасия Михайловна прожила немножко дольше. Так что в этом деле я вам помочь не смогу.

Каховский кашлянул, тряхнул рукой.

— Жаль, жаль…

Юрий Фёдорович убрал ногу с пути крохотного метеорита, оторвавшегося от кончика сигареты.

Тот не прожёг штанину, но свалился на ковёр.

Где майор милиции наступил на него тапком.

— И что? — спросил он. — Ничего о наших, местных душегубах не знаешь? Неужели никакой полезной информации для родного города в этом своём недельном сне не раздобыл?

Каховский хитро прищурился.

— Ну почему, ничего, — сказал я. — Кое-что видел. Но не столь же срочное как дело ростовского или вот этого витебского товарищей.

Указал на тетрадь.

— От рук вот этих… продолжают гибнуть люди. А наши преступники преспокойно подождут, пока вы, дядя Юра, их поймаете — с моей помощью, или без неё.

— Ага, — сказал Каховский. — Значит, ты и про наши городские дела мне тоже можешь что-то рассказать. Так может, с них бы и начал? Чтобы я не мотался по твоей милости по всей нашей необъятной стране.

Старший оперуполномоченный взглянул на прожженный ковер, провёл тапком по его ворсинкам — замаскировал подпалину.

— Помните тройное убийство в восемьдесят первом году? — спросил я. — На улице Советских лётчиков.

Каховский завершил маскировку повреждённого ковра — вновь наступил на пятно ногой.

— Где пробили головы двум каталам? — уточнил он.

— Да, — сказал я. — Им. И тринадцатилетней девочке.

Юрий Фёдорович кивнул.

— Знаю это дело, — сказал он. — И что с того?

Поднёс к губам сигарету.

— Там на орудии убийства остались чёткие пальчики преступника, — сказал я. — Принадлежащие неизвестному. По ним убийцу легко будет опознать. Если, конечно, я вам подскажу, на чьи руки обратить внимание.