— Что это? — спросил он.

Устало вздохнул. Но не оттолкнул меня.

— Это рассказ о неких гражданах с немецкими фамилиями, которые задумали угнать советский пассажирский самолёт в Турцию, — ответил я.

Посмотрел Ивану в глаза. Улыбнулся.

— О чём?

Мне почудилось, что сонливость (будто по взмаху волшебной палочки) бесследно испарилась из взгляда Сомова.

— О самолётах, — сказал я. — Об оружии. О планах нарушить закон. И о придурках.

— О каких… придурках? — спросил Иван.

Я пожал плечами.

— Сам почитай! Тут всё доступно изложено. С подробностями и пояснениями.

— Ладно.

Сомов всё же взял у меня бумаги: осторожно, точно те жглись, как листья крапивы. Развернул их, посмотрел на машинописный текст. Зашевелил губами — в точности, как это делал при чтении его младший брат. И теперь уже попятился я. Попятился — это неверно сказано: я торопливо спустился на лестничный пролёт вниз. Потому что опасался, как бы Сомов не схватил меня за воротник и не затащил в квартиру — чтобы пообщаться со мной лицо к лицу, задать вопросы (которые у него после прочтения моего «шедевра» непременно возникнут). Я предчувствовал, что моё лицо от подобного «общения» могло пострадать. Порадовался, что понял это заранее. Хотя ещё утром надеялся обсудить с братом Вовчика мои пожелания уже здесь, в квартире Сомовых. Однако вовремя передумал — точнее, одумался.

Я посмотрел на застывшего в дверном проёме полуголого парня.

И крикнул:

— Иван! Будь дома, никуда не уходи! Я позвоню тебе ровно в полдень!

От дома Сомовых я пошёл к Солнцевым. Где меня встретили Вовчик, Паша и Зоя Каховская. Детишки перекинулись со мной парой фраз и вручили мне книгу Вениамина Каверина — усадили меня в мягкое кресло.

— Мы дочитали вторую часть, — напомнил Павлик.

— Вот, Миша, я приготовила для тебя кружку с водой, — сообщила Зоя.

— Там это… «бороться искать, найти и не сдаваться», — сказал Вовчик. — В последней главе Саня Григорьев спрашивал, с каких лет берут в лётчики…

—…Что это была за экспедиция? — прочёл я. — Что за человек был Катин отец? Я знал только, что он был моряк и что он умер. Умер ли? Катя никогда не называла отца «покойным»…

Перевернул страницу книги — мальчишки тут же вытянули шеи: заглядывали, нет ли на новых страницах картинок. От звуков собственного монотонного голоса меня клонило в сон. Не однажды за почти полтора часа непрерывного чтения я замечал, что делал неуместно длинные паузы между предложениями и «клевал носом» — это напоминали о себе мои долгие ночные размышления (когда таращил в потолок глаза, вместо того, чтобы смотреть сны). Я посмотрел на циферблат часов. Отметил, что до полудня осталось три минуты. Положил в книгу закладку — поздравительную открытку («С Новым годом!») от теперь уже не моёй, а Пашиной тётки (вспомнил, как сам разбрасывал похожие открытки по почтовым ящикам: по просьбе тётушки отыгрывал роль почтальона). Потёр глаза.

— Он был капитаном! — заявил Вовчик. — Этот… Катькин батя. Точно вам говорю!..

Рыжий затолкал в рот очередную шоколадную конфету, бросил на диван смятый фантик (конфеты в квартиру Солнцевых почти ежедневно приносила Каховская).

— Это мы и без твоих подсказок знаем, — сказала Зоя. — Умник!

Она несильно ткнула Вовчика локтем в бок — мальчик этого будто и не заметил (он нарочно громко жевал конфету, чтобы разозлить девочку, ненавидевшую его чавканье).

— Ну, это только если в книжке всё так же, как в фильме… — произнёс Павлик.

Рыжий снисходительно усмехнулся, похлопал первоклассника по плечу (за что получил локтем в рёбра уже от Солнцева: тот не любил подобные «похлопывания»).

— Конечно, там всё точно так же! — сказал Вовчик. — Балбес! Кинчики же по книгам снимают!

Павлик поёрзал в углу дивана (он и Зоя Каховская занимали углы — конопатый третьеклассник расселся, скрестив ноги, в центре). Мальчик нахмурился. Исподлобья посмотрел на своего соседа по дивану.

— Папа говорил, что иногда снимают не по книге, а по… «по мотивам» — это когда от книжки в фильме остаётся только название и имена главных героев, — сообщил Солнцев.

Паша скрестил на груди руки, словно отгородился от доводов рыжего приятеля. Я улыбнулся (потому что вспомнил эти папины слова — слышал их от Виктора Егоровича ещё в прошлой жизни).

Вовчик вдохнул полной грудью: намеревался вступить с Павликом в спор. Но не успел. Он шумно выдохнул и растеряно посмотрел на книгу «Два капитана», которую я ему вручил.

— Читай вместо меня.

— Я?

Рыжий мальчишка вытаращил глаза. Выронил книгу себе на ноги, будто обжёг об неё пальцы. Едва ли не с испугом взглянул на серебристые буквы, что блестели на синей обложке.

— Чё это — я?

Вовчик помотал головой.

— Неее, — проблеял он. — Я плохо читаю!

Протянул книгу мне.

— У тебя, Миха, лучше получается.

Но я книгу не взял.

— Мне позвонить нужно. Ровно в полдень. Я обещал.

Показал на настенные часы — сидевшие на диване дети дружно взглянули на циферблат.

— Сам же говорил, что читаешь теперь каждый день — перед сном, — сказал я. — Вот и покажи нам, каких успехов ты добился в этом нелёгком деле. Светки сегодня нет — стесняться тебе некого.

Вовчик бросил книгу на диван (между собой и Зоей). Выставил перед собой руку (как тот парень на известном советском плакате) — отгородился ладонью от романа Каверина. Но я не принял его отказ.

Показал рыжему указательный палец.

— Одну главу, — сказал я. — И всё.

Махнул руками — изобразил жест футбольного судьи, отменявшего своё предыдущее решение.

— А потом я вернусь и продолжу чтение.

Вовчик вздохнул и неохотно потянулся за книгой.

— Ладно, — пробормотал он. — Но только одну!

Мальчик торопливо дожевал конфету.

— И ещё: я сяду в твоё кресло! — заявил он.

—… Так и долж-но… должно быть, — доносился из гостиной громкий голос Вовчика. — И папа сам на-пи-сал… написал, что писем больше не будет. Но всё-таки это было очень грустно…

Я невольно вспомнил, как читал этот рыжий мальчик ещё полгода назад, когда мы вместе с ним лежали в больнице. Тогда я не понимал и половины предложений, которые Вовчик зачитывал (он тогда мучил «Сто лет тому вперёд» Кира Болычева). Его чтение походило на скрип пенопласта: оно так же травмировало мою нервную систему. Однако теперь Вовчик проговаривал текст книги пусть и медленно, но понятно. Чем очень меня удивил и порадовал. О чём я ему и сказал, прежде чем покинул большую комнату. Но в спальню Павлика я пошёл не сразу (хотя стрелки настенных часов уже минуты три назад встретились на цифре двенадцать). Несколько минут я стоял в прихожей, около приоткрытой двери гостиной — прислушивался к вполне сносному чтению конопатого третьеклассника.

—…Эти слова пов-то-ря-лись… повторялись каждый день, — читал Вовчик, — особенно по вечерам, когда Катька ложилась спать, а мама с бабушкой всё говорили и говорили…

«А ведь он уже читает вполне прилично для своего возраста, — подумал я. — Хоть что-то хорошее Вовчик получил от общения со мной — не только карамельку в горле и ледышкой по голове…»

Я на цыпочках отошёл от двери. Взял с полки в прихожей украшенный переводными картинками зелёный телефонный аппарат, перенёс его в маленькую комнату (длина шнура позволяла носить телефон из комнаты в комнату). Прикрыл дверь — голос конопатого боксёра стал тише. Я установил телефон на столе. Уселся на скрипучий деревянный стул, похожий на тот, что был и в Мишиной спальне. Скользнул взглядом по знакомым царапинам на полированной столешнице, вспомнил их происхождение (не всех, но многих). Представил, как сейчас посматривал на телефон Иван Сомов, дожидаясь обещанного звонка. «Или же он не понял, что именно я ему принёс, и завалился спать», — подумал я. По тут же отмёл эту мысль, как маловероятную. Потому что помнил, как взглянул на меня старший брат Вовчика после упоминания «самолёта» и «Турции».