Росля осталась ночевать в комнате младшей сестры. Заглянул к ним вечером, усыпил обеих. На случай если кто-то из боярышень решит проведать меня ночью. Так же поступил и с Кишиной — кто знает, что той придёт в голову. Не желал, чтобы Силаевы узнали ни о моей ночной прогулке, ни и о моих возможностях.

Одно дело — подозрения Рослевалды. Они так и останутся лишь подозрениями, если кто-либо не докажет тот факт, что я покидал ночью комнату. Любой боярыне покажется слишком фантастичным предположение, что я за ночь совершил девятнадцать успешных нападений на фамильные квадраты.

Мне геройская слава не нужна: плавали — знаем. Объясняй потом, как именно ты совершил свои подвиги. Если люди чего-то не понимают, они лишь сперва этим восхищаются. Потом начинают этого бояться. Ну а там, глядишь, и очищающее пламя костра на горизонте замаячит.

Жариться живьём — то ещё удовольствие.

Зная о таких последствиях, никакой геройской славы не захочется. В геройских делах важно не оставлять свидетелей. Либо резать тем глотки, либо морочить головы.

Иначе глазом не успеешь моргнуть, как тебя объявят воплощением зла — тогда останется или идти на костёр, или вновь надевать личину тёмного властелина.

Часть склянок с кровью я рассовал по карманам. Остальные уложил в маленький рюкзак, что позаимствовал у Мышки: решил, что лучше возьму его, чем потащу с собой сумку. Постоял у окна, любуясь на закат, «обнаружением жизни» исследовал пространство за окном.

Едва только солнце спряталось за каменными зубцами стены квадрата, я бросил на дверь комнаты запирающее плетение. Скастовал «отвод глаз». Дождался, пока патрулировавшие квартал слуги-воительницы зайдут за угол дома, нацепил Мышкин рюкзак и спрыгнул на грядку под окном.

Пришло время рубить деревья.

К кварталам Сомовых я бежал трусцой. Полная луна поглядывала на меня с безоблачного неба, освещала дорогу — соперничала в этом с фонарями. В боярской части города фонарные столбы встречались чаще, чем в общей, да и фонарщики здесь не ленились — пока добирался до квадратов Сомовых, не встретил ни одного погасшего светильника.

Старался держаться края булыжной мостовой, ближе к стенам — «отвод глаз» не отменял осторожность. Подбитые гвоздями новые сапоги остались в доме Силаевых: тихо в таких не походишь. На смену им я вечером извлёк на свет похожие на мокасины кожаные тапочки с мягкими подошвами — оручи, как их называли в Оргоне.

Снашивались оручи быстро — успел в этом мире разорвать две пары. Да и шились на скорую руку. Но сегодня пришлись как нельзя кстати. Сомневаюсь, что охранницы на стенах квадратов различали в ночной тишине шорохи моих шагов.

Я скользил взглядом по дороге и стенам. Подстёгивал непривыкшее к долгому бегу тело «бодростью». И не уставал спрашивать себя о том, для чего мне понадобилась эта ночная прогулка.

Почему я не лежал сейчас спокойно в кровати, не смотрел очередной сон? Или не развлекался со жрицами любви в борделе, не потягивал из стакана местный алкоголь? С какой целью ввязался в эту совершенно не касавшуюся меня историю с квадратами и рубкой меллорнов?

Понятно, что в итоге я хотел выполнить просьбу боярышень: освободить Варлаю Силаеву. Вот только какое мне дело до боярыни? Или до той же Мышки? Сколько в моих прошлых жизнях было подобных слёзных, жалобных просьб, которые я с лёгкостью игнорировал?! Причём без последствий в виде так называемых «мук совести».

Давно пришёл к выводу, что эта «совесть» — не что иное, как инстинкт, оставшийся со времён, когда человек был ярко выраженным стадным животным. «Совесть» — всего лишь бессознательное желание отдельной особи, не осознавшей себя самодостаточной личностью, следовать желаниям толпы.

Я себя личностью давно осознал. Набрался ума. Если и назывался частью какого-либо коллектива, то было это ещё в двух-трёх первых жизнях, наверное поэтому и оказавшихся едва ли не самыми короткими.

С тех пор моё мировоззрение изменилось: я превратился в ярко выраженного индивидуалиста. Сознательно потакал своим эгоистичным желаниям и стремлениям, часто в ущерб другим разумным. А значит и теперешние мои поступки наверняка имели далеко не самые благородные мотивы.

Вряд ли ошибусь, предположив, что главным моим мотиватором ратовать за свободу боярыни Варлаи была банальная скука.

В финале прошлой жизни я привык к активным действиям: вертелся, как… уж на сковородке. Обустраивал Вирские острова, куда переселил жителей Кирхудской долины. Поддерживал пожиравшие прорву энергии порталы. Сдерживал наступление войск Светлой империи.

Пусть и мечтал тогда о покое, об «обычной жизни». Но вовсе не о такой. Совсем ничего не делать у меня не получалось. Отсюда и лишённые всякой логики поступки, которыми в этой жизни я удивлял даже себя. То я подтирал носы детишкам, то теперь несся в ночи спасать их родительницу. Сам себя не узнавал.

Ну точно утратил разум! А всё потому, что до сих пор не решил, куда направлю в этом мире свою энергию. Всё ещё толком не определился в этой жизни с целью. Или, если говорить по-простому: скучал без дела.

Такое объяснение собственных поступков нравилось мне больше, чем та версия, в которой я возомнил себя защитником слабых и обиженных.

Из всех квадратов, намеченных мною на эту ночь для посещения, девяносто седьмой находился ближе прочих к общей части города. С него я и решил начать экспансию родовых земель Силаевых. Чтобы потом постепенно двигаться к центру. Благо, все намеченные мной для захвата участки находились в одной половине столичных боярских территорий.

Принадлежал девяносто седьмой роду Сомовых. Пока ещё им принадлежал. Я собирался в ближайшие минуты исправить это недоразумение.

Заклинание «кошачьи лапы» помогло мне подняться на стену. «Отвод глаз» — остаться незамеченным. Взобрался на край ограды — луна заставила зажмуриться: светила мне в лицо. Мысленно похвалил её за яркий свет (не пришлось кастовать нелюбимый мной «кошачий взгляд»). Убрал «лапы», подтянулся. Замер между пропахшими дорожной пылью и мочой каменными зубцами.

Осмотрелся.

Ближайшая охранница застыла в паре десятков шагов от того места, где притаился я, поглядывала на безлюдную улицу. Ещё нескольких стражниц я рассмотрел дальше на стене. Троих — около ворот. Никакого столпотворения не обнаружил. Воительниц в этом квадрате Сомовых заметил не больше, чем в квартале Силаевых в обычную ночь. Словно здесь никто и не собирался отражать нападение.

Не расстроился.

Не очень-то мне и хотелось устраивать здесь резню или тратить манну на лишние плетения.

В лихого убийцу я наигрался, будучи ещё воином храма богини Моз — послушником, новичком. Когда достиг средних ступеней, остепенился — познал «мудрость силы». Но в начале той жизни с удовольствием сразился бы с любой из воительниц Сомовых. И не просто сразился — сам с собой заключал бы пари на то, как и в какой промежуток времени лишу ту или иную охранницу жизни.

А вот беречь магическую энергию я научился не так давно. Вынужденно. Потому что несколько жизней подряд мне доставались лишённые малейших способностей к магии тела. Такие же, как и сейчас. Вот только тогда я или не умел, или не додумался получать энергию, напевая дамочкам слезливые песенки. Но и совсем без магии жить не хотел — пошёл иными путями.

Пользовался некромантией, кровавыми ритуалами из арсенала магии смерти — те особенно хорошо пополняли запасы магической энергии. На худой конец, применял «призму изменения энергии». Ради каждой новой порции маны отнимал у кого-то жизнь. Не скажу, что мне это нравилось. Но со временем стал относиться к этому по-философски, спокойно, если и вовсе не равнодушно. К счастью или к сожалению, подобные методы я так и не полюбил.

Скастовал плетение «ищейка» — усилил собственное обоняние. Сдержал рвотные позывы. Моё нынешнее тело на многие вещи по-прежнему реагировало, как и положено телу изнеженного пятнадцатилетнего подростка — быстро такое не исправить.