Юрий Фёдорович закашлял, будто поперхнулся слюной.

Я заметил, что он с трудом сдерживал ухмылку: майор пытался выглядеть строгим, серьёзным.

— Как тебя… Миша, ты… уверен, что правильно понимаешь значение выражения: «поставят раком»? — спросил старший оперуполномоченный.

Он постучал журналом по своему колену.

Я пошаркал по ковру ногой.

— Дядя Юра, мне уже десять лет. Я смотрю телевизор и хожу в школу. И хорошо представляю, в чём отличие понятий «сделать выговор» и «поставить раком». Я уже совсем взрослый. Будьте уверены, Юрий Фёдорович: мало для кого из ваших коллег визит москвичей обернётся простым выговором. Очень многих… ну, вы поняли, что с ними произойдет.

В метре от меня на перила с тихим шлепком приземлился крупный подарок от голубя. Я невольно отшатнулся, взглянул вверх — на балкон пятого этажа (снова зажмурился). Подивился, почему тот балкон не сберёг перила Каховских от бомбардировки.

Подумал: «Это к деньгам».

Солнце грело мне затылок, грозило расплавить волосы. Порывы ветра не несли прохладу. Даже здесь, на высоте четвёртого этажа, я словно ощущал жар, идущий от раскалившегося к полудню асфальта. Я не прикасался к грязным перилам: берёг рубашку. Повернулся спиной к густой кроне тополя (подставил голову и спину под новые голубиные подарки). Смотрел на сидевшего в кресле на балконе старшего оперуполномоченного Верхнезаводского УВД, майора милиции Юрия Фёдоровича Каховского. Зоин отец помахивал журналом; ждал, когда я поясню свое внезапное и совсем не детское заявление.

— Дядя Юра, — сказал я, — вы что-нибудь слышали об ограблениях пенсионеров — тех, что на протяжении уже четвёртого месяца происходят в нашем районе города? Я понимаю, что это… немного не вашего уровня преступления… пока. Но коллеги наверняка при вас упоминали о них. Или о некоторых из них — потому что не все потерпевшие обратились в милицию. Юрий Фёдорович, я вам напомню. В этот вторник ограбили квартиру ветерана войны Григория Лежнева, проживающего по адресу улица Первомайская, дом двадцать пять, квартира одиннадцать. Это уже восьмой зарегистрированный подобный случай. Двадцать первого июля то же самое произошло…

Я неторопливо перечислил майору милиции восемь фамилий и адресов. Прекрасно их помнил: если уж что-то заучивал наизусть, то больше не забывал. А данные потерпевших от действий «Врача-убийцы» я зубрил несколько дней, когда готовил материал для своих роликов. Потому что не пользовался во время съёмок ни шпаргалками, но «бегущей строкой» — выдавал текст, глядя в объектив камеры (считал, что так мои слова прозвучат убедительней, произведут на зрителей «нужный» эффект). О деле фельдшера скорой помощи, которого милиционеры прозвали «Врачом-убийцей» я снимал подробный репортаж — прекрасно помнил все его детали.

— …Это фамилии и адреса тех, кто обратился в милицию, — сказал я. — Ещё двое потерпевших в ОВД не пошли: пожалели свои силы и нервы.

Юрий Фёдорович кашлянул — озадаченно.

— Мне-то об этих случаях известно, — сказал Каховский. — О некоторых. Пусть они и не по моему профилю. Но вот откуда о них знаешь ты?

— Дядя Юра…

Я вздрогнул, когда с крыши взлетел очередной голубь.

Обошлось.

— Юрий Фёдорович, — сказал я, — это не всё, что мне известно. Ещё я знаю, что во всех этих случаях преступления совершались по единой схеме. К пенсионерам приходила женщина в белом халате — невысокая, молодая, весёлая — сообщала старикам, что принесла выписки с результатами их анализов из поликлиники. Объявляла, что анализы плохие; устраивала обследование, измеряла артериальное давление. Диагностировала гипертензивный криз — предлагала снизить давление уколом. Старики соглашались — после укола засыпали. А добрая женщина в белом халате обворовывала их квартиры — выносила даже продукты из холодильника.

Я посмотрел Каховскому в глаза.

— И знаете, дядя Юра, что самое странное? Все эти преступления до сих пор не объединили в одно дело. Хотя их сходство налицо — разве вы сами так не считаете?

Майор милиции свернул журнал в трубочку — расправил морщины женщине на обложке.

— Сколько, говоришь, тебе лет? — спросил Юрий Фёдорович.

Он помахал журналом, словно дубиной.

— Десять, — ответил я. — Это если считать только нынешнее воплощение. Но вы ведь не из тех, кто верит в мистику? Ведь так, дядя Юра? Кто я и откуда, вы прекрасно знаете: наверняка уже навели справки и обо мне, и о моей болезни. Елизавета Павловна рассказала вам о моём первом визите. Как разумный человек и как милиционер, вы не могли не заподозрить подвох. Ваша жена первым делом помчалась к дочери. А вы, Юрий Фёдорович, скорее всего, принялись ворошить моё прошлое. И прошлое моих родителей. Вы уже знаете о моих приступах. И о том, что в мае этого года я семь дней пролежал в коме.

Я не спрашивал — утверждал.

А Каховский со мной не спорил.

— Сегодня я прикоснулся к подруге вашей жены и на несколько минут лишился сознания, — сказал я. — Сколько я провалялся в отключке? Минут десять?

За спиной Каховского в окне появилось Зоино лицо — серьёзное. Девчонка повертела головой: взглянула на макушку отца, потом на меня. Она словно проверяла, на балконе ли мы, или чудесным образом покинули его (незаметно для неё). Недовольно сдвинула брови. Но к нам не вышла — попятилась… и исчезла (на стекле, будто в зеркале, отражалось небо и листва — что происходило в квартире, я не видел).

— Меньше, — сказал Каховский. — Жена позвала меня сразу же, как только уложила тебя на пол. Тебе повезло, что она среагировала на припадок. Пока она возилась с тобой, пока шла за мной — прошло около минуты. И на диване ты закатывал глаза минуты две. Получается, приступ длился минуты четыре — не больше.

— И за это время я увидел, как Фаину Руслановну готовили к операции, — сказал я. — Если вам интересно, ей не было больно. Всё было не так, как… у Зои. Но пробыл я ТАМ не четыре минуты — гораздо дольше. Так мне показалось. А теперь представьте, Юрий Фёдорович, сколько всего я увидел за семь суток, проведённых в коме… или мог увидеть.

Я замолчал.

Старший оперуполномоченный выудил из пачки сигарету, закурил — не спуская с меня глаз.

— И что же ты увидел? — спросил он. — Как грабили пенсионеров?

Я дёрнул плечом, указал подбородком на стол, где лежала «Работница» (и не только она).

— Вижу, у вас уже и ручка с блокнотом наготове, — сказал я. — Записывайте, дядя Юра.

— Что именно?

— Лукин Фрол Прокопьевич. Проживает по адресу улица Первомайская, дом тридцать семь, квартира три.

— Кто это? — спросил Каховский.

К блокноту он не притронулся — даже не взглянул в его сторону.

— Это тот, из-за кого милиционеры нашего ОВД… некоторые получат выговор, — сказал я. — Генерал-майор авиации, ветеран Великой Отечественной войны, инвалид. В среду, восьмого августа, к нему домой явится та самая «невысокая, молодая, весёлая» женщина в белом халате. Всё будет в точности, как с другими ограбленными пенсионерами — она измерит генералу давление, сделает укол. Вот только в этот раз найдёт в квартире старика очень много интересных вещей — слишком много. Вовремя не уйдёт. Генерал проснётся и застанет преступницу на месте преступления. За что и поплатится. Грабительница станет убийцей: она утюгом проломит инвалиду висок.

Я заметил, что во взгляде Зоиного отца не осталось и намёка на иронию.

— После смерти Фрола Прокопьевича Лукина поднимется волна недовольства, — продолжил я. — Не только в Великозаводске, но и в Москве. В столице у генерала очень много высокопоставленных друзей и сослуживцев. Их всех очень огорчит нелепая смерть дважды Героя Советского Союза. В том числе она расстроит и Виталия Васильевича Федорчука, нынешнего министра внутренних дел СССР: с нашим генералом он знаком лично, пусть и не очень близко. Зато среди друзей Федорчука есть такие, кто вместе с Лукиным и его геройски погибшим отцом съел не один пуд соли — они завалят министра и даже самого генсека жалобами, гневными письмами и просьбами.