Я аплодировал едва ли не громче всех, Стариков фотографировал счастливые лица. Еще бы им не быть счастливыми — жара такая, а эти треплются и треплются, и вот — закончили!

На банкет журналистов, конечно, никто не оставил. Зато Исаков прислал водителя, который отвез нас в редакцию. И ссобойку нам передал, такой заботливый — бутерброды с колбасой, баночку красной икры и бутылку грузинского вина. Шикарно живут нефтяники-мазутчики!

Грузинское вино я отдал Старикову — с меня грузинского чая хватило с утра пораньше, воспоминания не самые приятные остались. Да и вино мне сегодня явно было противопоказано: я все-таки намеревался изложить на бумаге свое видение ситуации с кладбищем, пусть пока никому и не показывать. Но это — сверх нормы. А норма сегодня — материал про автобазу, так что садись, Гера, за «Ундервуд» — и вперед, включай производственный процесс.

Это только в фильмах американских про журналистов и писателей наша работа выглядит стильно. Мол, сел такой одетый с изящной небрежностью джентльмен за стол, отпил кофе из красивой кружки, помассировал виски — и давай с интеллектуальным видом по клавишам стучать. И буквочки такие над ним летают, складываясь в гениальные слова и предложения — компьютерная графика и не такое может.

На самом деле всё куда прозаичней. Я, например, чтобы написать сто строчек заметки об открытии автобазы кофе попил три раза, сожрал все бутерброды и сходил в магазин за сахаром — он на кухне кончился. А еще — починил скрипучий буфет! Что угодно сделаешь, только бы ничего не делать. Прокрастинация — ужасная штука. Благо, не дома писал — там наверняка еще бы и огород пошел копать.

Так что материал по кладбищенскому расследованию я набирал уже в самом конце рабочего дня, и здесь даже если бы небеса обрушились мне на голову — я бы не отлепился от печатной машинки. Потому что — увлекся. И история получалась на самом деле жуткая, Стивен Кинг мог бы мной гордиться.

— Гера! — зашла в кабинет Арина Петровна, — Что там с заметкой?

— Вот! — похлопал я по листочку справа от себя.

— А это что ты пишешь? Да тут строчек пятьсот, не меньше!

— Сие тайна великая есть!

— Мне твои тайны график срывают! Потом внештатники по тысяче раз звонят и спрашивают — почему то не поставили, почему этого в номере не увидели…

Я развел руками:

— Ну, не хотите — не берите. Отправлю в «Мурзилку», пусть детки на ночь почитают… Эмоции будут незабываемыми!

— Куда ты влез, Гера? И куда ты тянешь моего папу? — нахмурила бровки Ариночка Петровночка.

— А что папа?

— Просил тебя в гости загулять.

— Что — уже всё готово?.. — брякнул я.

— Что — готово? А ну, признавайся, Белозор! На тебя я давно рукой махнула, а папа мне вообще-то нужен живой и здоровый!

Рукой она на меня махнула… Это в каком это смысле? Чего на меня рукой-то махать, мне и так вроде нормально жилось… Но сказал я совсем другое:

— Да там одну штуку его просил собрать, из радиотехнической области… Ничего такого. Я ему детали заказывал, из Москвы. Вот, он, наверное, что-то и сделал. Ты не думай — я заплачу!

— Заплатит он. Так что мне ему передать?

— А зачем передавать? Давай вместе после работы пойдем, я заскочу к нему, заберу — да и всё.

Ответственный секретарь смотрела на меня как на идиота.

— Так. А сейчас в чем дело? — спросил я.

— Ты на часы смотрел? После работы уже полтора часа назад было!

Я глянул на запястье левой руки и обалдел: действительно, натикало аж семь часов!

— Ну, мне еще минут пятнадцать нужно, — развел руками я.

Не допишу сейчас — значит, не допишу никогда.

— Ладно, я с документами пока поковыряюсь, потом постучишь в кабинет — и пойдем.

Когда мы выходили из редакции стояли глубокие сумерки: конечно, прошло гораздо больше пятнадцати минут!

Я шел домой весь в мыслях о великом. О великих свершениях, великих людях, великих деньгах. На плече у меня тяжким грузом лежал полуразобранный металлоискатель, в сумке ожидали своего часа четыре порции мороженого. Две вафельки, а посередине — пломбир! Очень вкусно.

В общем, несмотря на темноту, на душе было светло. Даже собаки не гавкали, хотя обычно по Слободке двигаешься под аккомпанемент дружного хора хвостатых артистов. Вечерний воздух был наполнен запахом цветов, звезды сияли ярко-ярко — благодать!

Всхлипы я услышал, когда подходил к своей калитке. И неслись они из-за забора Пантелевны! Что характерно — звуки эти отдавались многоголосьем, то есть плакальщиц было минимум две! Я не Бог весть какой эксперт по женщинам, но, кажется, в данной ситуации план действий был кристально ясным.

Решительно открыв калитку, я решительно глянул на крыльцо, где обнявшись сидели заплаканные Тася, Вася и Ася, очень решительно вручил каждой из них по мороженому и так же со всей решительностью сказал:

— Пока не съедите — ни слова! — потом сунул в руку Васе как самой сознательной еще одну порцию пломбира. — А это отдай бабушке.

Вася шмыгнула носом, сбегала в дом и вернулась назад — снова сидеть с мамой и сестричкой и рыдать. Теперь рыдания прерывались на мороженое и постепенно сходили на нет.

— Спасибо, Германушка! — крикнула из окна Пантелевна. — А я говорила этим дурындам, что никуда ты не делся, и что нечего лухту нести!

— Так это из-за меня? — оторопел я. — А что я успел такого сделать? Меня же весь день не было!

— Вот именно, — сказала Таисия и шмыгнула носом — совсем как ее старшая дочь. — А мороженое вкусное, спасибо.

— На Дубровицком молокозоводе делают. Но ты еще не доела. С недоевшими мороженое я не общаюсь. Если продолжишь плакать — испеку бисквит и заставлю есть. Очень сладкий! — я, кажется, был немного самонадеян, с выпечкой у меня сложились специфические отношения.

— Хоцю сьядкий! — запрыгала Аська.

Ей уже надоело рыдать. Вообще-то она спать хотела — это было видно по глазам, но пропускать сеанс коллективных бабских страданий не желала.

— Будет вам завтра бисквит! Напросились.

И отправился домой. Нужно было разобраться с металлоискателем.

Тася пришла ближе к полуночи. Ни следа рыданий, очень вся собранная, аккуратненькая, с книжкой в руке.

— Я прочитала, — сказала она, и протянула мне томик Сабатини. — Спасибо. И за мороженое — тоже.

Девушка во все глаза смотрела на металлоискатель, куски которого лежали тут же на кухонном столе вперемешку с болтиками, гаечками, ключами и отвертками.

— Гера, — сказала она, — Скажи мне честно — где ты ночевал? И куда ты ходил с той красивой блондинкой сегодня вечером?

Я едва сдерживался, подавляя приступ гомерического хохота.

— Ночевал? — смех пытался вырваться, но мне пока удавалось с ним бороться, — Сначала на кладбище, потом в тюрьме.

— Что?.. — такие квадратные глаза я уже сегодня видел у Соломина.

— А ходил — за металлоискателем.

— Гера…. - квадратные глаза девушки стали ещё квадратнее. И она произнесла жалобно: — Может всё-таки у тебя любовница есть? А то ведь дурдом какой-то получается…

Я всё-таки засмеялся и между приступами хохота сумел из себя выдавить:

— Есть!.. Есть любовница!

— Что-о-о? Да как ты…. - а потом она поймала мой взгляд и всё поняла, — Ой!

Я вытер руки об ветошь и подошел, чтобы обнять. Она уткнулась носом мне в грудь и снова принялась всхлипывать.

— Гера-а-а, а я думала — всё… Я на тебя утром накричала, а ты ничего не сказал, переоделся и на работу пошел. И не приходил долго-долго, а я в магазин поехала, и видела как ты с той… С той…

— С Ариной Петровной, ответственным секретарем…

— С безответственной секретуткой! Она так бессовестно задницей вертела! И ты на задницу пялился, не отрицай…

Я пожал плечами: ну да, бывает — пялюсь на женские задницы. Ничего с этим поделать не могу. Но это так, эстетического чувства для, без всякой там задней или передней мысли, честное индейское слово! К чему вообще это обсуждать?