За ужином Каховский учил меня, правильно пользоваться моим новым умением. Втолковывал, на что нужно, а на что не стоило обращать внимание во время «приступа». Объяснял, что личность жертвы в моих виденияхинтересовала следствие в последнюю очередь: чаще всего она уже известна. Говорил, что важна любая деталь преступления, что подсчитывать предсмертные хрипы жертв — не моё дело. Моими важнейшими целями он видел две вещи: опознание убийцы и выяснение мотивов для совершения преступления. «Если ты после „припадка“ ответишь на эти вопросы, то считай, что основную задачу выполнил, — говорил он. — Не взваливай на себя работу следователя. Искать улики и доказательства — дело для следственной группы. Ты упростишь его, если укажешь нам направление поисков. Вот как сегодня: в случае со смертью Анастасии Михайловны».

Юрий Фёдорович описывал, как действовал бы он на моём месте. Что подмечал бы на местах преступлений, каким деталям не позволял бы «замыливать» его внимание. Призывал меня сдерживать эмоции и сознавать, что во время «приступов» я лишь бесправный наблюдатель. Говорил: мне будет проще сдерживать чувства, когда пойму, что вижу не реальные события, а будто бы просматриваю кинохронику. Настаивал, чтобы я не отвлекался на чувства: они притупляли внимание. Я слушал рассуждения и наставления Зоиного отца и понимал, что тот уже встраивал вновь открывшееся Мишино умение в процесс своей работы по поиску преступников. Каховский причислил меня к «инструментам» следствия (будто некий анализ ДНК или электронный каталог отпечатков пальцев). И наверняка уже распланировал моё использование во многих пока «не закрытых» делах.

Я представил, как два три раза на дню буду участвовать в убийствах: душить, резать, стрелять, бить «твёрдым тупым предметом», а то и давить людей колёсами автомобиля. Невольно содрогнулся. И тут же попросил Каховского поумерить желания. Заявил Зоиному родителю, что использование труда несовершеннолетних в СССР регламентируется законом. А малолетних, как я, и вовсе запрещено припахивать — тем более на «вредных производствах». Сказал: считаю просмотр убийств пагубным занятием для своей детской психики. Но всё же «сознаю ответственность перед советским народом». Поэтому «согласен на эксплуатацию своей способности не чаще, чем раз в две недели». Добавил, прежде чем Каховский обрёл дар речи, что первое время готов помогать «родной милиции» еженедельно: к примеру, по субботам. Но не чаще. Иначе «дядя Юра» получит в зятья «психа».

Каховский не пожелал править уже расписанные в его воображении планы — «наехал» на меня морально, в лучших традициях фашистского гестапо. Но тут же нарвался на возмущение дочери. «Папа!» — хлестнул ему по ушам Зоин возглас. Юрий Фёдорович яростно сверкнул глазами, но промолчал. А через десяток секунд он «сдулся» и пошёл на попятную. Заверил, что уважает мои права, как советского гражданина. Но он вынужден «радеть о рабочих интересах». Пожаловался, что «важные дела» «высокое начальство» требует закрыть до Нового года. И я помог бы в этом и милиции, и лично ему, моему будущему тестю, отцу такой умной и красивой девочки (мы с Каховским разом посмотрели на Зою — у той от смущения порозовели щёки). Я поинтересовался количеством «важных» дел. На что Юрий Фёдорович ответил небрежным взмахом руки и словами: «Не так уж много».

Он всё же выманил у меня обещание «заглядывать на кофе» трижды в неделю, после тренировок. «Такой график будет только до Нового года! — заверил Каховский. — Сам понимаешь: время не терпит». Он театрально нахмурил брови. «А после праздника сократим твои „припадки“, — пообещал Юрий Фёдорович. — Как ты и хотел: до раза в неделю. Чтобы дочь не решила, будто я не забочусь о здоровье зятя. Один единственный сеанс по субботам. И всё! Если, конечно, не возникнут экстренные случаи». «А экстренные случаи непременно появятся», — мысленно добавил я. Но не озвучил свои догадки. Лишь поинтересовался, какие плюшки получу за «помощь следствию». Орден, медаль или даже грамоту Каховский мне не посулил. Юрий Фёдорович заявил, что я уже почти забрал его главную «драгоценность» (выразительно посмотрел на дочь). Пообещал регулярно премировать меня чашкой крепкого кофе.

Напоследок Зоин отец предложил мне забыть о карьере в сфере торговли. Сказал, что отныне моя судьба — влиться в ряды доблестной советской милиции. «Умишком ты, зятёк, не блещешь, — заявил Юрий Фёдорович. — Но „умных“ у нас в органах внутренних дел хватает. А вот тех, кто действительно что-то умеет — тех маловато. Так что дорожка у тебя одна, зятёк: в нашу Великозаводскую академию МВД СССР. С твоим везением в операх делать нечего. Но вот учеба на факультете экспертов-криминалистов — это твоё. Возьму тебя потом в Великозаводское УВД. Будешь у нас как сыр в масле кататься. Если обеспечишь Управлению рекордные показатели раскрываемости. Будут тебе и грамоты, и премии, и медали. А главное: гарантирую тебе хорошее отношение со стороны умного и справедливого начальника. К тому времени я уже наверняка переберусь из кресла зама в кабинет начальника УВД».

По пути домой я размышлял над словами Каховского. Шёл неторопливо: боялся растрясти набитый отбивными и жареной картошкой живот, в котором плескались ещё и три порции кофе. Прикидывал, хочу ли в этой жизни надеть милицейскую фуражку и погоны. Знакомая и привычная работа в торговле поднадоела ещё в прошлой жизни. Она сулила хорошие заработки. Но обещала «повторение пройденного». Я не стремился повторить прошлую жизнь. Мог заработать деньги на послезнании (некоторые события предотвратить невозможно, что не мешало мне на них обогатиться). В космонавты не стремился, тяги к наукам не испытывал. С Мишиным «подарком» не видел для себя будущего и в спорте: уж слишком часто пришлось бы «пожимать руки» (после парочки публичных «припадков» меня списали бы по состоянию здоровья). Да и что будет с советским спортом, когда я окончу школу?

Выпускной из десятого класса (или из одиннадцатого?) я отгуляю в тысяча девятьсот девяносто первом году. Заканчивать школу экстерном пока не видел смысла. Что стало к тому времени с Советским Союзом в моей прошлой жизни, я прекрасно помнил. Изменится ли будущее страны теперь — не факт. Но даже если мои потуги и приведут к переменам, то к каким? Я только выглядел десятилетним ребёнком. А мыслил, как уже набивший за жизнь не одну «шишку» человек. И не испытывал уверенности, что новые «девяностые» окажутся лучше прежних. В «счастье для всех даром» давно не верил. Но понимал, что счастье бывает разным. И чьё-то горе зачастую оказывалось радостью для других — так же, как Мишина смерть (я не сомневался, что мальчишка умер в мае после очередного «припадка») даровала мне новую жизнь. С теми испытаниями, что не выдержала психика ребёнка, мой разум пока справлялся.

Я вдруг представил себя на театральной сцене, где проводили свои «сеансы» экстрасенсы из уже недалёкого будущего. Мысленным взором увидел, как я (наряженный в костюм от дорогого модного модельера) предсказываю реальным и подставным зрителям их будущую смерть, разгадываю тайны жестоких убийств. А потом рассуждаю по центральному телевидению о «возможностях третьего глаза» (и рекламирую бандитский банк или поддельные лекарства). Усмехнулся. Покачал головой: труд артиста-экстрасенса манил меня даже меньше, чем собственная торговая фирма или швейная фабрика («точно не моё»). Вообразил себя в форме лейтенанта милиции, подобно Якову Лукину, запечатлённому на той фотографии в квартире Фрола Прокопьевича. Но не рядом с темноволосым приятелем, а под руку со знойной пышногрудой красоткой.

И замурлыкал песенку:

— Младший лейтенант, мальчик молодой, все хотят потанцевать с тобой…

О том, что задержусь у Каховских я предупредил Надежду Сергеевну по телефону. Но всё же заметил на Надином лице тревогу, когда переступил порог под звуки заставки программы «Время». Я всё меньше вспоминал о разговоре с Каховским, подходя к дому, а всё больше думал об убийстве Оксаны Локтевой, за которым сегодня намеревался понаблюдать. Потому вошёл в квартиру в плохом настроении, что не укрылось от глаз Мишиной мамы. А ещё Иванова рассмотрела синеву над моей губой — всплеснула руками… принялась меня обнимать и целовать, словно я вернулся не с тренировки, а с опасного боевого задания. Заверил Надежду Сергеевну, что чувствую себя прекрасно, что «ничего не болит», что не голоден (перечислил, чем меня накормили Зоины родители).