Я переговорил с водителем, сел на заднее сиденье, захлопнул дверь и незаметно достал маленькое зеркальце, чтобы ещё раз убедиться, что грим выглядит достоверно. Я постарался использовать минимум средств, чтобы не поступаться естественностью. Сочинил и историю о бизнесмене, который несколько лет жил в Уругвае, занимаясь там деревообрабатывающим промыслом, а затем трагически потерял жену, консультировался и лечился у разных докторов в Америке и Гегемонии, а теперь приехал обратно в Британию, чтобы испытать силу английского врачебного искусства (эта часть требовала коррекции, поскольку Улаффсон, конечно, был не совсем англичанин). Детали гибели супруги также предстояло обдумать. Я понимал, что психолог станет задавать множество вопросов, но подготовиться основательно времени не было. Поэтому уповал на везение и сообразительность. В крайнем случае можно изобразить истерику и нежелание будоражить жуткие воспоминания.

Машина тряслась и раскачивалась — похоже, дорогу здорово размыло из-за дождей. Я подумал, что автомобили, наверное, посылают, в основном, за постоянными клиентами, так что мне повезло.

В конце концов внедорожник остановился, и испытание закончилось. Я вылез и осмотрелся. На улице совсем стемнело, так что возле крыльца и вдоль аллеи, ведущей от ворот, горели фонари. Дверь открыл швейцар в чёрной ливрее с золотым шитьём. Было он бородат и важен — как и положено стражу в богатых и солидных домах.

Основное достоинство составляла именно борода — чёрная, курчавая, разделённая надвое и торчащая чуть ли не параллельно земле. О, да за такими бородами гонялись владельцы особняков и готовы были платить счастливому обладателю немалые деньги.

У швейцара же, встречавшего клиентов клиники, ещё и грудь была вся в медалях, так что выглядел он совершенным адмиралом.

В фойе меня встретил носильщик, которому я отдал жёлтый чемодан, а сам направился к стойке портье, прикидывая, узнает меня служащий или нет.

Спросил имя и фамилию, попросил паспорт.

— Не могу дать, — сказал я. — Хочу сохранить инкогнито, — при этом я скривил такую кислую мину, что портье только понимающе кивнул: надо думать, подобным же образом вели себя многие пациенты, приезжающие на консультацию к доктору Улаффсону.

— Как прикажете вас записать? — осведомился он.

— Эдвард Чарни, — печально ответил я и для пущей выразительности сдержанно вздохнул.

— Коридорный проводит вас в номер, располагайтесь. Когда будете готовы, позвоните, и вас отведут на приём к доктору Соулперри. Ужинать будете?

От неожиданности я даже вздрогнул.

— Какому ещё доктору Соулперри?!

Портье расплылся в угодливой улыбке.

— Прекрасный специалист. Наш штатный врач. Он вас примет.

— Я записывался к доктору Улаффсону, — предчувствуя неладное, сказал я. — Приехал специально, чтобы получить у него консультацию.

Служащий расстроился.

— Вы не сказали, что желаете консультироваться именно у доктора Улаффсона, — развёл он виновато руками. — Сам доктор редко консультирует лично. У нас большой штат докторов, которые…

— Но мне нужен Улаффсон! — чуть не вскричал я. — Где он?!

Должно быть, вид у меня был слишком возбуждённый, потому что портье слегка отступил от стойки.

— Доктор Улаффсон уехал, — ответил он, невзначай передвинув руку поближе к медному звонку. Должно быть, кнопка вызывала санитаров или охрану. Пришлось сбавить тон:

— Надолго?

— На неопределённый срок. Уверяю, доктор Соулперри более чем квалифицированный специалист по…

Я только нетерпеливо отмахнулся.

— Нет, квалифицированные меня уже смотрели. Теперь хочу, чтобы меня обследовал гений.

Портье явно было приятно столь лестное мнение о начальнике. Он улыбнулся.

— Доктор Улаффсон отправился в Лондон. Он открывает там исследовательскую лабораторию. Боюсь, в ближайшие месяцы он не будет давать консультаций.

— Всё же попытаюсь, — решительно сказал я. — Какой у него адрес?

Портье смутился.

— Боюсь, не могу дать вам его.

— Почему?

— Доктор Улаффсон не собирался принимать пациентов в Лондоне.

— Но вы могли бы связаться с ним и узнать, не сделает ли он для меня исключение, — сказал я, чтобы выяснить, имеет ли портье возможность позвонить шведу в Лондон и рассказать, что его искал некий Эдвард Чарни.

— Увы, — развёл руками служащий. — Телефон в лабораторию пока не провели, а номер гостиницы доктор ещё не выслал. Он только вчера уехал.

— А сотовый?

Портье даже слегка удивился.

— У меня нет личного номера доктора Улаффсона.

— Хм… Так он остановился в гостинице?

— Да, пока не обставит квартиру. Он совсем недавно приобрёл… — портье замолчал, решив, что и так сказал слишком много.

— Меня устроит любой из его адресов. Можете сказать название гостиницы, а я уж там разберусь. Обещаю не говорить, что это вы мне помогли, — я извлёк из кармана банкноту и придвинул к портье. Видя, что тот колеблется, добавил: — Мне порекомендовала обратиться к доктору Улаффсону госпожа Рессенс. Уверен, эта фамилия вам знакома.

— Разумеется, — с облегчением ответил портье, и купюра стремительно исчезла в кармане его жилетки. — Доктор поселился в «Англии» на углу Перкин стрит и Стросс авеню.

— Благодарю! — заговорщицки шепнул я и, не задерживаясь долее, поспешил обратно на станцию.

Клиника любезно предоставила мне для этого машину. В виде компенсации за то, что зря приехал.

На перроне я приобрёл билет до города и почти полчаса ждал прибытия поезда. Состав был местный, так что в купе оказалось четыре человека. Было душновато, однако одна из пассажирок категорически воспротивилась предложению приоткрыть окно. Не будь я алхимиком, пришлось бы мариноваться всю дорогу. Но я незаметно уменьшил габариты стекла — так, чтобы только не выпало из рамы. Через образовавшиеся щели поступало достаточно воздуха. Плюс я ещё и в стене проделал парочку отверстий — там, где не видно было.

Это малость скрашивало поездку. Однако день был потерян. Это огорчало меня больше всего. Мои приготовления, история, сочинённая, чтобы вселиться в клинику, грим — всё оказалось напрасным. Возможно, что-нибудь из этого и пригодится в дальнейшем, но настрой был уже не тот. Я трясся в поезде с мрачным видом и не вступал в разговоры попутчиков. Впрочем, те тоже болтали не слишком оживлённо.

Единственный диалог, который меня заинтересовал, произошёл уже на подъезде к Лондону между худым нервным господином, поминутно отиравшим испарину с лица большим цветастым платком, и коротко стриженой барышней с большими живыми глазками.

Тем не менее, тему она подняла неожиданную.

— Что вы думаете об убийстве Рудвиля? — спросила, озорно сверкнув карими глазами на попутчиков. — Об этом писали все газеты.

Толстуха проворчала что-то неразборчивое, но пассажиры на неё не обратили внимания — не могли простить отказа отворить окно.

— А что тут думать? — сказал нервный господин, оттягивая указательным пальцем жёсткий воротник. — Анархисты окончательно распоясались! Обнаглели до последней степени! Лично я считаю, что всю подобную публику…

— Это были не анархисты, — перебила девушка.

— Что? — сбился господин.

— Бомбу бросили не анархисты, — спокойно повторила попутчица. — Это были террористы. Рудвиль, видите ли, на своём вагоностроительном заводе в американских колониях нормы труда не соблюдал, зарплату урезал, штрафы за всё, что ни попадя, взимал, да ещё за жильё драл втридорога, так что рабочим, считай, ничего уж и не оставалось, кроме как зубы на полку. А ведь многие семейные. Главное же, двое погибли из-за того, что Рудвиль решил экономить на освещении в цехах. Как только на его заводе не началась забастовка, не пойму! — девушка раскраснелась и стала чудо как хороша. — Вот террористы и объявили, что судили Рудвиля и приговорили к смерти за жадность, наплевательское отношение к человеку и угнетение трудовых масс!