— Ты представляешь, представляешь, Аленушка! — трепыхалась Май, — Я ведь поверила ему, приняла у себя! Думала — вернулся мой Герман...

Подслушивать — нехорошо. Но я ведь не подслушивал! Я просто сидел на рубероидной крыше гаражав поисках лучшего ракурса для фотосъемки огромной стаи бродячих собак, которая оккупировала двор одной из хрущевок и близлежащий гаражный кооператив. Искал самцов и самок семейства псовых? Как говорится, ищите и обрящете! Не знаю насчет Алёны, но Машенька была той еще с-с-с-с-суперженщиной.

А две дамочки устроились в беседке, увитой диким виноградом. Май курила и вешала на уши главной редакционной сплетнице свои страдания. По всему выходило, что Машенька была оскорбленной невинностью, а я — дурашкой и глупцом, которого околдовала заезжая вертихвостка. А так — не было преград для нашего совместного счастливого будущего. Как там, в том фильме? "Вы — привлекательны, я — чертовски привлекателен..." Ну да, ну да, как будто она не обжималась с тем офицером в гардеробе, и, я уверен — не с ним одним. Натура такая. И как будто Геру не тиранила всё то время, пока я не появился у него в башке и не взял управление на себя... И вовсе тут Тася ни при чем...

— Я увидела, как он, несчастный, брошенный этой кацапской лахудрой, идет по Советской один, пешком... Я видела, в каком он состоянии — и догнала его и привела домой!

— И что, и что? Как он? — оживилась Алена и даже придвинулась к подружке поближе.

— Как?! — Май тряхнула головой, — Да никак!

— В смысле — никак? Ты что — даже не захотела с ним... Ну-у-у... — Алена сделала какой-то неопределенный жест рукой и закатила глаза, — Гера ведь такой, такой... Ну — мужик что надо стал!

— Стал... Аленушка, я его разула, раздела, уложила на кровать, приняла душ, навела полный марафет, надела то самое чехословацкое белье, помнишь?

— Алого цвета? — томно и мечтательно вздохнула Алена.

— Алого цвета! Пришла — он лежит с открытыми глазами и смотрит в потолок! Я... Ну и так, и по-другому, и по всякому, а он знаешь что?

— Что-о? — широко раскрыла глаза наша делопроизводитель и облизала губки.

Май достала свою конченую папироску и не менее конченый мундштук, чиркнула импортной зажигалкой, затянулась и трагично проговорила:

— Сказал: "Руссо туристо — облико морале!" Повернулся к стенке — и уснул! — она, ей-Богу, едва ли не зарыдала.

А я едва от радости с крыши не свалился. У НАС! НИЧЕГО! НЕ БЫЛО! Яа-а-а-а-аху!!! Нет у нее методов против Кости Сапрыкина... То есть — против Геры Белозора!

Может быть, это странно — гордиться тем, что НЕ переспал с красивой молодой женщиной. Обычно наш братмужчинка, наоборот, склонен такого рода событиями кичиться и тешить своё самолюбие, но в этом конкретном случае "руссо туристо — облико морале!" это именно то, чем гордился я. Машенька Май при всех ее прелестях — это медуза горгона! При том, что Медуза-это имя, а горгона — принадлежность к классу мифических существ, кстати.

В общем — гора свалилась с плеч, камень — с души, и стало мне так легко и радостно, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И собак я отснял — отлично получилось. Действительно, штук двадцать очень наглых кабыздохов оккупировали детскую площадку, морально разлагались в песочнице, предавались групповому разврату на горке и обоссали все качели. Удалось снять всё и сразу, но разврат собачий в печать точно не пустят, ибо порнография.

Заголовок был уже придуман. Конечно же — "Собачье дело", что же еще? Клише и штампы — наше всё, список уродских названий продолжал активно пополняться. Но всё это меркло перед внезапным счастьем в личной жизни. Потому что когда личной жизни нет — это иногда тоже своего рода счастье.

Машенька и Аленушка продолжали скорбеть о своей несчастной бабской доле еще некоторое время, и что-то там они еще обсуждали и планы строили, и вроде как даже на мой счет — но мне это было малоинтересно. Хотя самолюбие мое всё-таки ликовало. Именно с пришествием меня Гера стал "мужиком что надо" по мнению парочки провинциальных стерлядей. Достижение! И это при том, что Белозор был куда симпатичней меня-настоящего. Моя-то внешность была как раз на уровне "чуть красивее обезьяны"... Ладно — не обезьяны. Какого-нибудь грифа-падальщика или страуса-марабу. Или марабу — аист? А страус — эму? Впрочем, и тот, и другой красоту имеют весьма специфическую...

Я ушел по крышам гаражей, перепрыгивая с одной на другую, и спустился по дереву — корявой и раскидистой старой яблоне, листья которой уже начали ощутимо желтеть. Материал писать надо!

***

В редакции царила тишина, прерываемая стрекотом печатной машинки Фаечки из кабинета наборщиц. Вообще-то было время обеда, но, видимо, девушка решила закончить работу, а потом уже спокойно уделить время себе любимой.

— Есть чё? — высунулся из своей лаборатории Стариков.

— Есть! Собаки!

— Давай сюда, у меня реактивы уже намучены!

Раскрутить фотоаппарат и достать кассету было делом минутным — и наш фотокор тут же скрылся за дверью, а я сел за "Ундервуд". Тема с собаками, кажется, преследовала меня всю мою жизнь. Что сейчас, что в будущем — в Дубровице не было никакого приюта или, например, питомника для животных. Как не было и отлова. Только отстрел! А добросердечные горожане этого не понимали и писали в редакцию письма, и звонили с просьбами как-то повлиять на коммунальщиков, чтобы "песиков куда-то забрали". Да никуда их не заберут! Их пристрелят!

Собачки не на деревьях вырастают, их кто-то сначала растит, а потом выбрасывает на улицу, а потом они плодятся... И — да, мне, например, жизнь одного человеческого детеныша важнее сотни собачьих жизней. Так что — мой выбор очевиден. Детская площадка — для детей, а не для псинок, какими бы миленькими они ни были... Поэтому осознавая последствия — напишу статью и, уверен, через пару дней собак во дворах уже не будет.

Ну да, одно из самых кошмарных воспоминаний из детства — это звук выстрела за домом, а потом черная кудрявая дворняжка волочит по дорожке из бетонной плитки окровавленные задние лапки. Кошмар? Кошмар. А второе самое жуткое воспоминание — металлическая горка, на которой сидит маленькая девчоночка, в ужасе прижимая к себе дурацкий двухцветный мячик, и свора псин, беснующихся вокруг, рыча и лая, и едва-едва не хватая ее за ноги. Я в это время сидел на ближайшем каштане и пребывал в состоянии шока: от страха перед собаками и от осознания собственного бессилия и невозможности помочь девочке. Когда тебе пять с половиной лет — вряд ли справишься с полудюжиной крупных псов.

В общем, расписал всё это образно и эмоционально, закончив призывом к безответственным хозяевам не выбрасывать питомцев на улицу, сердобольных дубровчан — не прикармливать собак в общественных местах, а коммунальщиков — сделать уже хоть что-нибудь. И пошел отдавать текст.

***

Татьяна Ивановна Светлова — заместитель главного редактора газеты — была в отпуске в момент моего попадания в Геру Белозора, и знакомиться нам пришлось в летние месяцы заново. Она была в шоке от нового Белозора, я — от нее.

Я думал, таких не бывает. Эта женщина лет шестидесяти выглядела просто отлично, всегда была подтянутой, аккуратной, хорошо одетой. Она не делала химзавивку, едва-едва пользовалась косметикой и при этом казалась минимум на двадцать лет младше своего официального возраста. Светлова была добрейшей души человеком, тонкой натурой, талантливейшей поэтессой и высокопрофессиональным журналистом. Что она делала в засиженном мухами дубровицком "Маяке"? Ответ может показаться наивным, но почему-то в нашей провинции я встречал его всё чаще и чаще: она просто любила свой город, вот и всё.

— Гера, — сказала Светлова, — Это ужасно прекрасно. Вы молодец. Но эпизод с собачкой... Послушайте, у меня слезы навернулись! Выводы замечательные. Но это ведь... Кажется, материал не пропустят. Кровь, жестокость...