Я бы отложил свидание с молочными продуктами на другое время (или вообще бы о них не вспомнил). Но не представлял, куда ещё мог выпроводить Надежду Сергеевну: сомневался, что до понедельника она отлучится из квартиры по собственной инициативе. Поход в магазин обещал занять Иванову примерно на четверть часа. Это время я выделил на осмотр Надиных «закромов» (чтобы уже сегодня выяснить свои стартовые возможности). Вчера я заглянул в холодильник. И понял, что Надя Иванова воплощала собой идеал советского человека: много и честно работала. Об этом мне сообщила пустая морозильная камера (нашёл там лишь подозрительные пельмени в бумажной упаковке).

Нормальное мясо моя тётка приносила с городского рынка — это я прекрасно помнил. Там оно стоило дороже, чем в магазинах. Но оно там было. И зачастую неплохое: на всю жизнь запомнил тётушкины рассказы о правилах выбора мясной продукции (папа мне ни о чём подобном не говорил). Благодаря тётушкиным наставлениям я и преуспел в девяностых годах — во времена «дикой» торговли. А Надина «правильность» выливалась для нас пустыми полками в холодильнике. Коммерческая жилка у Мишиной родительницы отсутствовала. Хотя руки у неё росли из правильного места — с этим не поспоришь: даже мои трусы в горошек она пошила собственноручно. Вот только «на одну зарплату» вдвоём с малолетним сыном «хорошо» жить не будешь.

А значит: малолетнему сыну предстояло самому заняться финансовым благополучием своей новой семьи. Я в подобных делах разбирался. Да и потренировался зарабатывать по-советски — во времена «перестройки». Чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно сперва купить что-нибудь ненужное, как говорили в небезызвестном мультфильме. А если не покупать, то изготовить собственноручно. Идею продать Мишин велосипед или тот же ковёр — свадебный подарок Ивановым от родителей невесты — я отринул ещё утром, когда прикидывал свои дальнейшие действия в этой новой жизни. Хотя поначалу и приценивался к этому имуществу (как старый и беспринципный барыга). Но решил не травмировать Надину психику.

Пусть ковёр радует взор своей хозяйки и тешит её самолюбие. Надя показывала мне его с нескрываемой гордостью, точно величайшую драгоценность. Ковёр прятал под собой едва ли не всю поверхность стены над диваном в гостиной (обошёлся её родителям почти в тысячу рублей!). Я подумал было избавиться от этого пережитка прошлого. Но всё же оставил его в покое — не посягнул на чужое добро. Не решился я тронуть и книги: ни те, что обитали в Мишиной спальне, ни прочие, что прятались за стеклянными дверками в комнате Нади (я это помещение по привычке величал гостиной) — там я видел собрания сочинений Бальзака, Стендаля, Драйзера, Мопассана, русских и советских классиков (нашёл там даже «Хоббита»!).

Ну а больше в квартире Ивановых я не приметил ничего, что смогло бы превратиться в стартовый капитал для воплощения в жизнь моей задумки: превращения Нади в «цеховика». Не лишать же Надежду Сергеевну радости смотреть в этот жуткий выпуклый экран чёрно-белого телевизора. Потому я наметил себе иной путь — трудозатратный, но разведанный ещё в моей прошлой жизни. Тогда он меня не подвёл. Решил ступить на него и сейчас. Хотя и понимал, что тороплюсь: всё же пока не голодные перестроечные времена. Однако серьёзных финансовых вложений он не требовал (если та бобина шнура в Надином шкафу мне не померещилась). А обучение ремеслу я прошёл в прошлой жизни — в этой мне лишь придётся заново «набить руку».

Надя прикрыла за собой дверь — я рванул в её комнату. Придвинул к гостиному гарнитуру стул, распахнул дверцы антресолей. Жалкие запасы Надиного нижнего белья меня не интересовали. Как и попахивавшие нафталином ткани (приобретённые в магазине или «приватизированные» в швейном ателье?). Меня интересовали другие материалы — те, которые я вчера заметил лишь мельком, когда Надежда Сергеевна искала образцы своих работ (попросил показать мне её вышивку). Я увидел в шкафу толстую бобину с белым блестящим шнуром; а ещё мне там же привиделась другая — с бумажным шпагатом. Вчера я не придал этим верёвкам значения. Лишь отметил в уме, что в прошлом израсходовал подобных материалов не один километр.

Я вынул из антресоли обе бобины — поставил их на стол. Там же, в антресоли, обнаружил и обёрнутый в бумажную заводскую упаковку сутаж (разных цветов и ширины, уложенный в мешок из шёлковой ткани). Сутаж мне понравился — он заставил разыграться мою фантазию. Но всё же я вернул его обратно на полку: его время пока не пришло. А вот к упаковочным шнурам я присмотрелся внимательно. Повертел концы верёвок в руках — прикинул, какая и для чего сгодится. Когда-то я работал и с одной, и с другой. Прекрасно помнил их свойства. Поэтому от использования бумажного шпагата отказался — пока (его очередь, возможно и придёт — в зависимости от «выхлопа» за мой труд). Сделал выбор в пользу белого — полипропиленового.

Вся моя добыча вернулась на свои прежние места до возвращения из магазина Надежды Сергеевны.

Я встретил Надю у порога. Сыграл роль заботливого сына: забрал у Мишиной мамы сумку с продуктами (именно сумку — полиэтиленовые пакеты пока не в ходу, и были «здоровской штукой», со слов моего рыжего соседа по палате). Выгрузил покупки в холодильник. Полюбовался современными упаковками — в процессе раскладывания продуктов на полки. Отметил, что мне они помнились иными: не столь невзрачными (на бутылках с кефиром этикеток не обнаружил — ни тебе информации о производителе, ни уверений в полезности продукта). «Молоко пастеризованное, — прочёл я на треугольном пакете, — ёмкость пол-литра, цена шестнадцать копеек». А вот сырок «Дружба» меня порадовал — обликом упаковки он вполне походил на своего потомка, что встречался мне в магазинах будущего (вот только стоил сейчас всего двадцать три копейки).

Бутылку кефира я утащил на кухню, где на столе, в тарелке (на пропитанном жиром тетрадном листке) меня дожидались румяные оладьи (вчерашние я «приговорил» вчера — Надя не поленилась: утром испекла новую партию). Фокус из фильма о миелофоне у меня не получился: сколько не стучал по крышке на бутылке с кефиром пальцем (как делал это Весельчак У) — смять её не смог (то ли пальцы пока слабоваты, то ли Весельчак в фильме жульничал). Надя наблюдала за моим баловством молча, терпеливо. Не сказала ни слова, и когда я принялся хлебать кефир из бутылки — только вздохнула. Я прислушался к вкусовым ощущениям. Одобрительно хмыкнул. Советский кефир оказался вполне приличным на вкус — если только мне это не чудилось после месяца спартанской жизни на лишённой всего, кроме калорий, больничной еде.

Прикончил бутылку кефира — и лишь после этого поинтересовался у Нади: «не найдётся ли» у неё длинного и прочного куска шнура. Заметил мелькнувшую у неё во взгляде тревогу. Поспешил успокоить Надежду Сергеевну: пояснил, что в больнице меня «кое-чему» научили (совершенно неопасному — даже полезному). И я хочу «это» повторить — дома. Потому что много гулять на улице пока не могу: силёнок не хватало. Заявил, что она сама меня вчера ругала за долгую прогулку (чем смутил и пристыдил Мишину маму). Объяснил, что не хотел бы весь день сидеть у экрана телевизора: «доктор говорил, что это вредно». Но и бездельничать я не желал. Отправил Надежду Сергеевну «порыться в закромах», принести мне ту самую бобину белого полипропиленового упаковочного шпагата. Надя пояснила, что «по случаю» купила его за рубль у соседки, работавшей в почтовом отделении.

— Что ты будешь с ним делать? — спросила Надежда Сергеевна (всё ещё настороженно).

— Не с ним, а из него, — ответил я. — Красивые и полезные вещи. Вот увидишь: они тебе понравятся.

Ещё до полудня я приступил к работе. Вооружился измерительной лентой и ножницами. Надю из своей спальни не прогнал — позволил ей присесть на стул и наблюдать за моим «превращением в паука». Подумал вдруг, что Человек-паук наверняка увлекался макраме. Чем, если не узелковым плетением он убивал свободное время, имея под рукой огромное количество материала, годного для изготовления всевозможный забавных и полезных вещиц?